а, ремешки от пояса для чулок у нее были натянуты туго, как поводья, так что оставили на ягодицах две четкие полоски, Господи, молил я, сделай так, чтобы у меня встал, избавь от позора, но произошло именно то, чего я боялся, — все по нулям, я стоял с безжизненным членом перед честной компанией, в ярком свете прожекторов, Александр с Пьером что-то обсуждали, глядя в камеру, потом раздался голос борова: Гастон, погладь ее, она умирает от желания, Пьер приблизился, держа камеру на плече, когда я провел ей между ног, она выдохнула — а-ах, и я почувствовал, как она раскрылась, дрожащая и покорная, я тоже не подкачал, потом поднял голову, — молодцы, ребятки, вы на все способны, стоит только попросить.
У меня мгновенно встал, ее язык гулял по моему члену, она то лизала самый кончик, то опускалась до основания, к ягодицам, крупный план, раздался голос Алексиса, крупный план, Анник, подойди ближе и, облизываясь, разглядывай задницу Карин, а ты, Мари-Пьер, пока оставайся на месте и жди.
— Стоп, — объявил Пьер, — надо было взять две камеры; с одной для крупных планов придется прерывать действие.
Мы начали снова: Гастон, приготовься, Карин, соси, так, язык, хорошо, Мари-Пьер, глядя на них, начинай ласкать себя, надо, чтобы зрители почувствовали, что она делает минет твоему парню… наши взгляды встретились, мне показалось, что мы оба делаем это через силу — знаешь, я не получаю никакого кайфа, мы здесь ради денег, это все-таки лучше, чем торговать кокаином или видаками.
— Давайте ненадолго прервемся, — сказал Алекс. Он тоже разделся, право слово, омерзительное зрелище. — Пора перейти к репликам. Мари-Пьер, начнем с тебя.
Пьер сменил угол съемки, а Александр поднялся, чтобы взять с каминной полки блокнот. Господи, полный финиш, он заранее написал этот кошмар. Приготовиться!
— Мари-Пьер, итак, ты смотришь на Гастона и Анник и говоришь: «Ну что, тебе нравится, как она сосет?»
Мари-Пьер уставилась на него, как на ненормального, ты что, издеваешься? Карин рассмеялась: как поэтично, Александр, какая точность формулировки!
— Начали, у тебя все получится.
Глядя в пространство, Мари-Пьер открыла рот и выдавила из себя «тебе нравится», но вместо «как она сосет» произнесла «как она ласкает», — да, воскликнул Алекс, так лучше, скажешь, «тебе нравится, как она ласкает твой член», я сел передохнуть на диван позади камеры, и теперь мог хорошенько рассмотреть Александра в свете прожекторов — обвислый живот, возбужденный пенис, и меня снова охватило ощущение неотвратимости: я тебя убью, вспорю твое жирное брюхо.
— Тебе нравится, как она ласкает твой член?
Пьер сделал знак нашему режиссеру: получается как-то неестественно, Алекс, как будто она себя заставляет. Ладно, ответил Алекс, снимаем планы Карин.
Секс-марафон продолжался, перемежаясь тупыми и примитивными диалогами — погоди, киска, дай я тебе полижу, иди сюда, пусть тебя отымеет вон тот незнакомец, о-ооо, а-ааа, — и вот об этом Александр говорил мне, когда мы пришли, что наша задача снять фильм для узкого круга, чтобы он не был похож на те, к которым все привыкли?! Гвоздем представления была Мари-Пьер, которую трахал этот монстр, соитие морского слона с изящной невинной козочкой, блевать тянет, все прекрасно видели, что она еле терпит, не получая никакого удовольствия, о-ооо, о-ооо, задница Алекса тряслась и вихлялась, пока он ерзал туда-сюда, ах, девочка, девочка моя, боже, как хорошо, я хотел было отвернуться, чтобы не видеть финал этой вакханалии, когда Мари-Пьер кончит в объятьях чудовища, но Пьер сказал: нет, ты должен смотреть, только тут я заметил, что он меня снимает, нахально направив камеру, извращенец, я попытался улыбнуться, по крайней мере не выдать свои чувства и, демонстрируя полное равнодушие, снова сел на диван, обняв Карин за плечи.
Все было однообразно и до одури утомительно, зато каждый раз в новом месте: «У камина», «Дэниз-клуб», «У Адама», «Запретная зона», — одним словом, под руководством Александра мы совершали подробную экскурсию по злачным местам столицы; к моему возвращению с работы Мари-Пьер начинала собираться, Алекс велел ей пользоваться особыми духами, можно было даже не спрашивать, звонил ли он, уже на лестнице я чувствовал знакомую вонь.
Ставки упали — полторы штуки за групповуху, две за участие в фильме, но при условии трех-четырех раз в неделю получалось неплохо; печатал он деньги, что ли, у него всегда была нужная сумма наличными, а если нет, он пользовался кредиткой, словно нашел неиссякаемый золотой рудник, словно деньги не имели для него значения. Друзья мои, пошли веселиться. До чего он был противен — этот жирный рот, эта туша, эта походка, короче, меня от него просто тошнило.
Иногда с нами ходили Пьер и Анник, и мы опять вели бесконечные беседы на одну и ту же тему — про секс, клубы любителей групповухи и сексуальные приключения каждого из нас; начинал разговор всегда Александр, и получалось у него это с блеском — знаете, каким было мое первое впечатление от Парижа, когда я прибыл из Польши?.. Как сейчас помню: весенний вечер, все загалдели — нет, расскажи, пожалуйста, он наморщил нос и поправил очки, короче, шофер приехал за ним в Орли, чтобы отвезти в посольство, он работал тогда в коммерческом отделе, и вот в Париже, столице Франции, позади посольского здания социалистической республики — ну и сюрприз, я просто глазам не поверил, в открытую дрочили какие-то мужики; он-то грезил о музеях и памятниках, а увидал эксгибиционистов, ах-ах-ах, бедный Александр, в первый же день очутиться у ворот Дофин, теперь мне многое стало ясно. Дальше по кругу: Анник изнасиловала женщина прямо в джакузи ее спорт-клуба, это была жена тренера, Пьер трахался с кем-то в кино, алло, «Уньон»* у меня есть что рассказать вам по секрету, теперь ты, Гастон, и я поведал им о своем приключении со старухой, как я все не решался попросить у нее денег, а потом про дикую развязку со шприцем, все покатились со смеху, даже Мари-Пьер, только непонятно, зачем шприц, и боров объяснил: чтобы получить точный результат, надо ждать два месяца, а если бы она взяла кровь у Гастона, то узнала бы правду гораздо раньше, но раз он не болен, беспокоиться нечего.
Приближалось Рождество, мне казалось, что с каждым днем я все глубже погружаюсь в воды черного омута; в гущу ядовитых кувшинок и зловонных испарений, из которых уже не выбраться; по совету борова Мари-Пьер постриглась, и, при взгляде на нее, у меня щемило сердце.
Какой мог быть выход из положения, когда приходилось добровольно изо дня в день водить свою девушку, свою любимую, трахаться с другими, приговаривая: спасибо, большое, большое спасибо, а вот держите конвертик, жизнь — хорошая штука, у меня все клево, живу припеваючи, правда, вчера опять извалялся в дерьме, но ты не представляешь, сколько за это платят… нет, я должен его прикончить, должен вскрыть этот проклятый гнойный нарыв, решение зрело где-то у меня внутри и постепенно сформировалось — приговор обжалованию не подлежит, борова надо казнить.
Накануне мы совершили небольшую поездку в пригород Орлеана, на бывшую ферму, переделанную в танцклуб для избранного общества, скромное обаяние провинциальной буржуазии, сострил Александр, здесь собирается местная аристократия, он надеялся снять жирную пенку. В самом центре, среди двадцати пар танцующих, причем все как на подбор уроды, какой-то торговец ширпотребом предлагал ассортимент нижнего белья и купальников, тихий ужас, этот жирный хряк купил для Мари-Пьер наряд с расцветкой под зебру, просто тушите свет, и кудахтал как заведенный: ты неотразима, моя кошечка, нет, ты ослепительна, этот кретин даже не понимал, как он меня бесит, и тут я будто в краткий миг прозрения увидел, что ее ждет: он будет трахать «свою кошечку», пока не испортит вконец и в результате не превратит в настоящую проститутку для извращенцев, а потом выбросит, как последнюю шваль, и в тот же миг нить его судьбы оборвалась — я его убью, этот день недалек, может, через неделю, может, через месяц, при первой же возможности.
— Смотри, вот они!
Нам махала Карин, за ней появился Александр — быстрее, уже начинается. На этот вечер он взял билеты в театр, на представление современного балета в Шатле. Давай, подонок, подумал я, дыши полной грудью, наслаждайся последними мгновеньями своей жизни. В зале яблоку было негде упасть, все шушукались и вертелись, наконец свет погас, и раздались звуки тамтама, бум-бум, в глубине сцены одна девушка что есть силы стучала по ударной установке, вот появилась вторая, вспышка, за ней третья, вспышка, они пустились в пляску, мы сидели на лучших местах, в центре, я не ожидал, что меня так захватит это зрелище, они сходились, бум-бум, подпрыгивали, падали, переплетаясь телами, сверху опустился огромный прозрачный экран, и сквозь него мы видели фигуры танцовщиц, увеличенные в несколько раз, бум-бум, вот выбежали мужчины и тоже вступили в танец, бум-бум, мне казалось, что я сам нахожусь на сцене, участвуя в танце, и что сейчас появится огонь, вспыхнут языки пламени, и на экране тут же запылал пожар, мы с танцорами будто составляли идеальный симбиоз, я всем телом вибрировал в такт барабанному бою, в какой-то момент одна из танцовщиц сказала, что ритм, который мы слышим, бум-бум, на самом деле биение сердца Софи, усиленное мощным микрофоном, так что нас ведет ее сердце, и действительно, барабанщица перестала играть, но звук никуда не делся, бум-бум, и танец возобновился, на экране появились гигантские титры — «Доспехи» — и перед глазами зрителей резко предстало лицо танцовщицы, искаженное от напряжения и боли, потом вместо него возник кулак, бьющий ее под дых, и снова — «Доспехи», у нее по груди текла кровь, оставляя темные пятна, я повернул голову, в кресле рядом со мной Александр, весь потный, ерзал по сиденью, бум-бум, его перекошенная рожа морщилась при каждом стуке, словно кто-то бил его невидимой палкой, тебе конец, скотина, конец, я прикончу тебя, и тут я представил, что в меня летит статуэтка из эбенового дерева, тяжелая, грозная, состоящая из тысяч частиц, и мое тело пронзила леденящая дрожь, словно м