еня задела крылом сама смерть, — ты умрешь, скотина, слышишь ритм похоронного марш, так он играет по тебе. Прожекторы и камера метались по зрительному залу, и вдруг на экране появилось изображение нашего ряда, нас, троих, Александра, Мари-Пьер и меня, Алекс был на грани апоплексического удара, Мари-Пьер толкнула: меня локтем, мол, смотри, на экране мы, ее движение, увеличенное в десятки раз, синхронно отразилось перед нами на экране; по окончании балета Александр был весь красный и надолго исчез в туалете. Развязка приближалась.
Мы вроде собирались потом зайти в бар неподалеку — «У Кри и Маню», но, вернувшись, он сказал: простите, ребятки, кажется, я съел что-то несвежее, лучше поедем ко мне. Было половина одиннадцатого.
Из открытого бардачка у меня, в машине он выхватил небольшую книжицу, которую я нашел в номере отеля. «Король и его брат-отшельник».
— Боже, какой бред.
Он полистал и зачитал громким голосом отрывок: И все же лицо его омрачала тень. Мой брат вернулся. Услышав новость, девушка вскрикнула. И говорит: какая чушь, неужели ты это читаешь?
У меня в глазах аж зарябило от ярости, я сказал, да, со мной бывает.
Когда мы пришли к нему домой, Карин, вспомнив, что через неделю Рождество, спросила, как будем справлять, но все промолчали. Боров удалился в ванную, потом вернулся, принял аспирин, глотнул виски и развалился на диване: итак, детки, мне уже лучше. Гораздо лучше. Карин поставила диск Азнавура. Я разделся. Мари-Пьер тоже.
— Ну что, пошалим?
Он был ненасытен. Мерзкое, ненасытное чудовище. В какой-то миг меня охватило сомнение, я подумал: мне даже убить тебя слабо, я не смогу. Карин включила видак. Он снял свитер. Азнавур заливался соловьем. Хочешь, хочешь, если ты хочешь — я тоже хочу .
Боров прихлопывал в ладоши, не попадая в такт. Пальцы нервные ласкают твои бедра. Он повел Мари-Пьер в спальню. И говорить вполголоса слова, что вслух не произносят никогда. Ко мне приблизилась Карин. Она поставила кассету с порнофильмом. Я снял брюки. Она начала меня ласкать, но ничего не получалось.
— Привяжи меня, привяжи покрепче.
Я сделал, как она просила. У Александра был целый арсенал всяких веревок и наручников. Я связал ей руки за спиной.
— Погладь меня.
Мои мысли были далеко. Он гораздо крепче и умеет драться. Он рассказывал нам, что в юности служил в армии, один на один мне с ним не справиться.
— Эй, Гастон, ты заснул?
Ей удалось толкнуть меня ногой, что с тобой, мальчик, твой дружок повесил нос, ну-ка, задай мне порку, бей меня. В соседней комнате уже начали трахаться. Бессознательно я накинул на шею Карин веревку и начал затягивать. Поначалу она думала, что это игра, давай, Гастон, мой бедный импотент, я затягивал сильнее и сильнее, пока ее шея не побагровела, она потеряла сознание. Свет погаси, задерни шторы / И стань рекой, источником любви, / Что буду пить я до зари. Я взял в кухне большой нож. Они лежали на кровати, он был сверху и вставлял ей, охая и ахая, Свет погаси, и побежим тотчас / В края, где счастье ожидает нас. Я снова застыл в нерешительности. Его ягодицы двигались в такт музыки. Свет погаси. Нам ночь нужна. Видимо, он почувствовал мое присутствие. Мы лишь материя. Мы лишь сознанье. Я вонзил в него нож, довольно глубоко, кажется, попал между ребер, сразу вытащил и ударил снова. Он дернулся назад и оторвался от нее, выставив свой красный член, но я опять его ударил и бил без остановки, пока все вокруг не стало алым и Мари-Пьер не подняла крик, в самом конце он пробормотал что-то по-польски и рухнул на пол.
Полиция взяла нас через три дня, прямо в номере отеля, который мы не покидали. Тогда, в квартире, с Мари-Пьер случилась истерика, мне пришлось дать ей пощечину, и с тех пор она практически не открывала рта, возможно, до нее наконец дошло, что он планировал: сделать из нее шлюху. Стать шлюхой в семнадцать лет!
Сначала легавые вели себя отнюдь не вежливо, прямо скажем, грубо, но, поняв истинную сущность моей жертвы, в чем помогли видеозаписи и соответствующие аксессуары, они смягчились, и когда комиссар спросил одного о ходе следствия, тот сказал: толстяк платил парню, чтобы он давал ему трахать свою подружку, это не с целью ограбления, а в состоянии аффекта, да и судья, объявляя приговор, был вполне лоялен.
Со дня убийства я чувствовал себя просто превосходно — спокойно, уверенно, наконец все пошло своим, чередом, пусть это звучит страшно, но мой поступок казался мне естественным и неизбежным продолжением событий, логику которых я безуспешно пытался понять.
Сидя в машине, которая везла меня в тюрьму, я подумал: скоро ровно год, как мы знакомы с Мари-Пьер, а завтра Рождество.
Еще я подумал, что в действительности у меня нет на свете ни одного родного человека, и мне вспомнилась фраза Марселя Дассо, когда он, рассуждая о своем четырехлистнике, заметил: пусть не у каждого есть талисман, зато звезд на небе хватит на всех.
А потом за моей спиной захлопнулись ворота Флери, и больше я уже ни о чем не думал.