К тому же, если у них все композиции такие – не только шумные, но и длинные, то что же в концерте останется мне самой, только отдыхать, пока ребята будут демонстрировать свое умение терзать барабаны и гитарные струны?
Пришлось объяснять, что у меня нет времени дослушать их композицию и еще что мне не подходит такой аккомпанемент.
Расстались недовольные друг другом.
– Пани Анна, вам нужно сменить репертуар, не то вас скоро совсем слушать перестанут.
Очень хотелось сказать в ответ, что их-то вообще не слушают, но я вежливо промолчала. Вот, пани Анна, тебе приговор. Оркестр нанять ты не можешь, современные ансамбли с тобой связываться не желают (не один Анджей такой), остается научиться играть на рояле и аккомпанировать себе самой.
Но смешного было мало, ни музыкального сопровождения, ни песен, не то что выступать, но и записать на студии не с кем.
Вздохнула и позвонила сама:
– Нет ли у тебя завалящей песни для меня, не хватает для большой программы.
Сначала интерес:
– А петь где будешь?
– В Советском Союзе. Приглашают на гастроли в Москву.
Сразу разочарование.
– Петь будешь по-русски, что ли?
– Нет, на польском. Я же польская певица.
– Хорошо, я попробую посмотреть, что есть, и обязательно перезвоню.
По тону было понятно, что «обязательно» вовсе не означает ничего обязательного. Ни моя персона, ни гастроли в Москве композитора не прельстили.
Второй звонок оказался еще менее удачным:
– Песня для тебя? К чему тебе мои песни, ты же сочиняешь сама. Ты у нас теперь композитор…
Профессионалы не прощают, когда в их дела вклиниваются дилетанты. Я написала музыку для «Человеческой судьбы», даже исполнила цикл и записала его на пластинку. Все успешно, но сама понимала, что львиная доля успеха в моем «возрождении».
Но я же не могла вечно напоминать зрителям и слушателям о своей трагедии, о своем восстановлении? Если уж вернулась на сцену, нужно искать новые песни, способные стать очень популярными. Писать такие для меня было некому. Катажина сотрудничала с Родович и менять певицу не собиралась, Краевский писал для своих «Червонных гитар», все остальные тоже были разобраны.
Песен нет, композиторов нет, оставалось писать самой для себя.
Я не композитор, и не потому что нет соответствующего образования (и певческого образования у меня тоже нет, не считать же таковым нерегулярные, хотя и очень-очень полезные занятия с гениальными педагогами, тратившими свое драгоценное время на мое обучение просто из желания помочь, и учебу «вприглядку» за другими талантами прямо на сцене?), просто я не пишу музыку, скорее подбираю, наигрываю, а вот теперь просто напеваю родившуюся в голове мелодию. Я не композитор, я только создательница мелодий.
Как рождается мелодия? Для этого нужен текст. Если стихотворный текст берет за душу или просто почему-то нравится, рождается мелодия, которую я стараюсь записать, вот и все. Оркестровку и остальное делают другие, в этом я профан.
В Польше ни петь, ни записывать почти нечего. Все композиторы «разобраны», оркестры тоже, не повторять же уже пройденное. У меня много новых советских песен, но их нынешняя Польша и вовсе не жаловала.
Но Анна Качалина звала в Москву, записывать пластинки там.
А кто будет играть в Москве, ведь расписание оркестра Гостелерадио с изумительным Юрием Силантьевым с дирижерской палочкой в руках составлено на много месяцев вперед и перерывов в нем нет, нарушать график ради Анны Герман никто не будет. И оркестр самой фирмы «Мелодия» с Гараняном во главе тоже занят. Обычно никто ни под кого не подстраивался, оркестр записывался отдельно, когда появлялась возможность или просто нежданный перерыв в плотном графике работы, а голос певца просто накладывался на записанную фонограмму.
Я так работать не умела и не хотела. Как можно петь, не слыша живой музыки за спиной. Вообще не умею петь ни под оркестровую запись, ни тем более под фонограмму. Считаю фонограмму надувательством. Слушать в наушниках собственный голос и пытаться мимикой под него подстроиться, разве это не обман?
Первая пластинка у меня записывалась в Советском Союзе, тогда во время первых гастролей Анна Качалина предложила сделать миньон всего на четыре песни, потом решили записать долгоиграющую пластинку. Проблема в песнях, ведь я еще не пела русских песен, только польские, почему-то даже стеснялась разговаривать по-русски.
Работа не была сразу закончена, меня отозвали в Польшу, там «Польске награння» тоже решило выпустить пластинку с «Эвридиками».
Иногда я думаю, что было бы, не заметь меня Анечка Качалина? Кем бы я стала дома?
Именно Аня посоветовала мне петь песни советских композиторов:
– У вас должно получиться.
Но это же изменило отношение ко мне дома.
В Польше меня и мои песни любили, особенно после катастрофы, в 1970-м году я даже получила титул самой популярной варшавянки. Но потом, пока я болела и восстанавливалась, обогнали более молодые и современные. Польше оказались нужны несколько иные песни, а ансамблям другие солистки.
Если честно, тогда я подумывала, не пора уходить с эстрады, ведь можно же петь арии в концертном исполнении (о том, чтобы профессионально выйти на оперную сцену, речь не шла, куда мне в оперу с моим ростом!), записывать музыку, подобную «Аве Мария», а мало ли приложения сил, тем более для меня, которой каждый шаг, каждое движение все еще давалось с трудом.
Но мне хотелось петь со сцены и петь о любви. Вот такая потребность.
Это было распутье, когда я записала арии из «Тетиды на острове Скирос» Доменико Скарлатти, поняла, что могу петь и оперу. Я никому не говорила о размышлениях, просто старалась хоть что-то делать – записала свой цикл «Человеческая судьба», ту же «Тетиду», пела с военным оркестром польские и советские песни военных лет, выпустила книгу, были изданы ноты «Человеческой судьбы», но я чувствовала, что все не то…
Я не композитор, даже хорошо аранжированные мои мелодии не желали становиться хитами, где-то в глубине души я просто боялась, что интерес ко мне и моему творчеству держится в какой-то степени на интересе к моей трагедии.
Ну надо же, смогла подняться и даже выйти на сцену!
Каждое интервью начиналось с вопроса об аварии и том, как мне удалось выжить, восстановиться, где я нашла силы. Если так, то права редактор, сказавшая, что не изменив свой репертуар, не сделав его более современным, я смогу долго держаться только на своих рассказах о трагедии и преодолении. А песни пойдут как приложение к этим рассказам.
Я не желала петь в приложение, я желала просто петь.
И тут очень пригодилась помощь Анечки Качалиной.
Збышек вздохнул:
– Конечно, ехать в Советский Союз, чтобы завоевывать популярность там, не лучший выход, но я понимаю, что это выход именно для тебя.
Думаю, он чувствовал, что в ту минуту я сделала выбор в пользу песен советских композиторов, хотя внешне это выглядело вовсе не так. Были выступления в Париже, съемки на польском телевидении, концерт в Лондоне и даже гастроли в США, и только потом я отправилась с большой гастрольной поездкой в Советский Союз.
С тех пор гастроли по городам Советского Союза стали не просто постоянным, а основным моим занятием, я часто и подолгу ездила по самым разным городам.
Збышек спрашивал:
– Тебя хорошо принимают?
– Не просто хорошо, всей душой. Я на каждом концерте действительно отдыхаю душой.
– Значит, все хорошо, так и должно быть.
Какое счастье, что меня понял Збышек, потому что можно сколько угодно много гастролировать, быть сколь угодно успешной или, наоборот, неуспешной, но если нет поддержки в семье, дома, будет тяжело. Никакие хвалебные статьи или груды букетов, никакие заработанные деньги или толпы поклонников не заменят доброго слова тех, с кем ты живешь под одной крышей.
Я не просто благодарна Збышеку за поддержку, эта поддержка позволила мне стать тем, чем я стала. И не потому что он оставался дома с маленьким Збышеком, пока мама ездила по дальним городам и странам (я побывала, например, в Монголии!), а потому что мог просто помолчать, когда это требовалось мне, мог в сотый раз выслушать какую-то музыкальную фразу, не удававшуюся с первой и двадцать первой попытки, среди ночи слушать найденный пассаж и терпеливо объяснять по телефону на другой край Европы или в Америку, что Збышек-маленький кушал хорошо и весел.
Без его ежеминутной поддержки меня тоже не было бы как певицы. Збышеку я могла поплакаться, если что-то не получалось, если болело или просто не складывалось, с первых дней после нашей встречи и до дня нынешнего.
Это очень трудно – быть мужем гастролирующей актрисы, притом переломанной и больной.
Гастроли
Кочевая жизнь артиста…
Можно быть тысячу раз талантливым, миллион раз выдающимся, сотни раз неповторимым, иметь потрясающие вокальные и актерские данные, одним лишь появлением на сцене собирать тысячные стадионы, и при этом быть совершенно непригодным для актерской жизни, во всяком случае, для жизни гастролирующего актера.
Это особенно касается женщин. Если ты домоседка, привыкшая к налаженному быту, не умеешь жить с минимумом удобств и вещей, не мыслишь свое утро без чашечки хорошего кофе, без уютного кресла с книгой в руках перед телевизором, без болтовни с подругами по телефону или своего парикмахера, не умеешь обходиться без завтрака или ужина, если боишься носить тяжести, мерзнуть, мокнуть, париться в духоте и терпеть, терпеть, терпеть… то тебе нельзя быть гастролирующей артисткой. Эта неприкаянная, неустроенная, беспокойная жизнь годится только для тех, кому аплодисменты зрителей важней пропущенного обеда, радостные лица в зале – простуды и вечного нарушения распорядка дня, кто забывает о пустом кошельке, о том, что болит зуб, жмут туфли, что после окончания концерта магазины уже будут закрыты, а ресторан слишком дорого, и потому ужина не предвидится… забывает об этом всем, стоит только сделать шаг на освещенную сцену под взгляды зрителей или встать к микрофону для записи.