И он помогал, как мог. Сначала при любой возможности приезжал по воскресеньям на своей уже не новенькой машине, требующей постоянного ремонта (хвала его профессии – инженер), туда, где мы выступали. В любую погоду, в любое время года.
Часто для того, чтобы добраться в ту глушь, где мы базировались, требовалась ночь с субботы на воскресенье, а потом ночь для возвращения обратно в Варшаву.
– Збышек, когда же ты спать будешь?!
– На работе отосплюсь.
И обязательно цветы…
Заработок и все свободное время уходили на меня.
Мы очень быстро привыкли к его присутствию по воскресеньям, Збигнев стал настоящим талисманом, пока он не появился утром в воскресенье, артисты не чувствовали себя спокойно. Я тем более, и потому что беспокоилась из-за дороги, и потому что соскучилась.
Нет, это не привычка. Иногда я думаю, какой тогда до катастрофы была наша любовь? Какая она вообще?
У нас не было взрывов страсти, мы оба вовсе не итальянского склада.
В связи с этим интересное воспоминание.
Во время еще первого пребывания в Риме наблюдала со стороны семейную жизнь соседней пары. Не совсем соседей, но их громкие выяснения отношений были слышны по утрам или вечерам почти ежедневно.
Услышав крики впервые, мы испугались, не случилось ли чего. Хозяйка нашей квартиры махнула рукой:
– Нет, это Мария со своим Адриано прощаются.
Мне казалось, что прощались навсегда, во всяком случае, после таких воплей женщины мужчина определенно должен уйти и больше не появляться. В бурном потоке жестких определений и проклятий я разобрала только «кретино» и «провались в ад». Адриано не провалился, вечером он вернулся как ни в чем не бывало и был встречен не менее громко, но теперь уже радостно. Честно говоря, я не всегда понимала, прощаются они или встречаются, ссорятся или мирятся, все проходило с таким шумом и воплями, что только по тому, захлопывалась ли за синьором Адриано дверь, и он удалялся по улице, посылая ответные проклятия назад, или вопли раздавались уже из-за закрывшейся с грохотом двери, можно было разобрать встреча это или расставание.
Там в Риме я пыталась представить себя на месте синьоры Марии и понимала, что брака с итальянцем не выдержу. Конечно, не все итальянцы таковы, не все кричат, но шумят все. Разговор супругов на повышенных тонах вовсе не означает ссору, просто они очень эмоционально выражают свои чувства.
Например, удавшийся суп может вызвать такие крики, что покажется: расстаются. А окажется: он просто в восторге от точной дозировки пряностей в соусе к спагетти.
Нет, Збышек все делал тихо и молча, а если уж говорил…
Збышек, Збышек… я настолько привыкла к его постоянному присутствию и поддержке, что не представляла, как вообще можно без них прожить.
Странный это был роман – встречи в гостиницах, постоянный недосып, усталость и счастье от того, что он рядом, что есть плечо, на которое можно опереться, протянутая рука, готовая предложить любую помощь.
Збышек помогал чинить автобус нашему водителю, настраивать вечно капризничавшую аппаратуру, что-то налаживать перед концертом, он стал настоящим участником нашей бедовой труппы.
А потому лучше всех понимал сложности моей кочевой жизни. Лучше мамы и бабушки, ведь они только слышали мои бодрые рассказы о выступлениях, юмористические повествования о сломавшемся стареньком драндулете, который только по недоразумению называли автобусом, о постоянных переездах и прочем.
Збышек был знаком с другим бытом – невозможностью нормально питаться, тараканами в захудалых гостиницах, сквозняками на сцене и за кулисами, вечно ломающимся транспортом, отсутствием нормальных условий для жизни.
Но он видел, что я счастлива от самого выхода на сцену, счастлива, когда могу петь, счастлива, невзирая на усталость и кочевую неустроенность. И Збышек поддерживал меня. Просто прижимал к себе и гладил по волосам, позволяя выплакаться всласть. Женщине иногда нужно просто дать выплакаться, это даже лучше букета цветов, хотя цветы тоже были всегда.
Збышек, мой Збышек – вот кто лучше всех понимал, что именно мне нужно. Главное – мне нужно петь.
– Збышек, зачем я тебе такая?
Он в ответ смотрит спокойно:
– Какая?
В Италии уже начался бы скандал, со Збышеком он просто невозможен.
Как объяснить, какая именно? Я пытаюсь:
– Неустроенная.
– Неустроенная не ты, а твой быт. Устроим.
Я не сдаюсь:
– Но ты так устаешь…
– Ты еще сильней. К тому же я мужчина, должен брать на себя самое тяжелое.
– Я устаю по своей воле.
– А я не по своей?
Это смешно, потому что его действительно никто не заставлял мотаться в единственный выходной по всей Польше, чтобы погладить по голове ревущую дылду, мечтающую стать настоящей певицей.
– Анечка, ты должна петь. Тебе Богом дан голос, который нельзя не дарить людям.
Если бы он знал, насколько эти слова совпадали с моими желаниями!
Вернее, Збышек знал и делал все, чтобы я не отступила от своей мечты, не бросила самое нужное мне самой занятие.
Иногда я думаю, смогла бы выдержать все неурядицы, трудности цыганского быта провинциальной артистки эстрады без помощи Збышека, и понимаю, что еще неизвестно, что было бы, не гладь он меня еженедельно по голове.
Збышек официально числился в моих женихах. Бабушка осторожно интересовалась, как долго это будет продолжаться, ведь мне много лет. Она права, мне исполнилось тридцать, а о свадьбе мы не говорили. У меня было любимое пение и любимый надежный Збышек. Что дальше? Если честно, то я, как страус, прятала голову в песок, втайне надеясь, что что-то изменится само собой.
А потом была трагедия, и в Болонью вместе с мамой прилетел Збышек. Взял отпуск за свой счет, деньги у друзей в долг и примчался спасать развалину, с трудом собранную из частей. Вернее, тогда еще не собранную.
Гипс от ушей до пяток, невозможность не просто что-то делать самой, но и частичная потеря памяти, боль и отчаянье… Однажды я не выдержала:
– Збышек, зачем я тебе такая?
– Анечка, ты уже задавала этот вопрос.
– Нет, тогда я была хотя бы здорова. Неустроенна, но здорова. А сейчас я колода в гипсе и неизвестно, что дальше.
– А дальше нужно сделать все, чтобы из этого гипса выбраться и вернуться к нормальной жизни. Только врачи правы – не торопи события.
– Збышек, неизвестно, сколько я буду вот так лежать и смогу ли вернуться к прежней жизни.
Я не успела спросить еще раз «зачем я тебе?», он просто взял мою здоровую руку в свою, а пальцы легко коснулись волос на голове:
– Анечка, ты сумеешь победить болезнь, нужно только быть мужественной. Я помогу.
– Ты не обязан.
– А разве все нужно делать только по обязанности?
Вот и все, дальше и дольше обсуждать нечего. Я рядом, я помогу, а ты постарайся, и все получится.
Для себя я решила, что сделаю все, вытерплю любую боль и любые мучения, чтобы встать на ноги, а потом…. Потом поблагодарю Збышека и отпущу, как бы мне самой ни было тяжело это делать. Он вовсе не обязан жить рядом с развалиной, которой я стану, даже избавившись от гипса.
Боже мой, сколько же проблем и трудностей я создала маме и Збышеку! Но мама родной человек, который никогда не оставит свою дочь в беде, а Збышек?.. Что держало его не просто рядом, но заставляло активно помогать, причем делать это неброско, никому не приходило в голову замечать помощь Збышека.
Полтора года больничных палат, полтора года запаха лекарств, белых халатов и боли, постоянной, временами невыносимой… Но даже боль была не самым страшным, куда страшней неопределенность, пока не снят гипс, никто не мог сказать, удалось ли собрать позвоночник, смогу ли я двигаться, не останусь ли навсегда лежачей сломанной куклой.
А если так, что тогда? Тогда Збышека просто прогоню, наговорю гадостей, скажу, что он мне надоел, что я… например, влюбилась в кого-то из врачей! Да, скажу, что люблю другого, это просто вынудит Збышека уйти.
Если честно, я попыталась сделать даже такую глупость. Левая рука не двигалась, нога тоже, они не желали подчиняться и грозили навсегда остаться мертвыми. От боли слезы из глаз градом, но толка никакого. Казалось, это навсегда…
И вот тогда я решилась:
– Збышек, оставь меня. Я буду жить своей жизнью, а ты живи своей…
Неизвестно каких бы еще глупостей я наговорила, но замолчала под его взглядом.
– Хорошо, Аня, но только сначала встань на ноги. Когда справишься, поговорим.
Я плакала, в тот день я долго и горько плакала, но так, чтобы Збышек этого не видел.
Никогда не рассказывала ему об этом. Почему-то было очень обидно и горько. Странно, чего я ждала, попросив Збышека оставить меня и жить своей жизнью? Что было бы, согласись он с таким моим предложением прямо сейчас? Если бы он ушел, я не сумела бы встать на ноги.
Збышек не ушел, но он… согласился сделать это, когда я встану? До чего же это было горько! Неужели он рядом, только потому что я изуродована?!
Как он почувствовал мое настроение, не знаю, наверное, подсказало сердце.
– Анечка, я не заставляю тебя быть со мной, ты вольна выбирать. Но прими помощь, которую я могу дать. Просто прими, не считая себя чем-то обязанной.
И снова я рыдала, теперь уже от счастья. Отняв у меня возможность жить нормальной жизнью, судьба щедро компенсировала потерю тем, что Збышек рядом.
– Пожалуйста, не смотри, когда меня перевязывают. Пожалуйста, не смотри на меня по утрам, пока мама не приведет меня в порядок. Я страшная…
– А зачем ты мне нужна приукрашенная? Я люблю тебя такой, какая ты есть.
– Збышек, я стесняюсь…
– Представь, что я доктор. Или санитар.
– Я и врачей стесняюсь, и санитаров тоже. Знаешь, каково это – подставлять свое изуродованное тело под взгляды чужих?
– Тогда представь себе, что это не ты, это сломанная кукла, которую ты должна своей волей поднять.
Господи, какое счастье, что рядом со мной в такие трудные дни оказались заботливая мама, умница Збышек и множество понимающих и желающих мне выздоровления людей!