– Вот, кажется, здесь свободно, – говорил между тем Николай Андреич, ища глазами по классу. – Путилин, около вас ведь никто не сидит?
– Нет, Николай Андреич, – ответил Путилин, маленький, чёрненький гимназист со смуглым, впадавшим в жёлтый цвет лицом и густыми, коротко остриженными волосами, чёрными как вороново крыло.
Отвечая Николаю Андреичу, он поднялся с места, потом вышел в проход между партами и пропустил Буланова к пустому месту. Когда Боря протискивался мимо него, Путилин следил за ним своими острыми чёрными глазами, словно хотел что-то поймать в его лице и сразу разгадать своего нового товарища.
– Ну вот, здесь вам будет хорошо, – сказал Николай Андреевич. – Садитесь вот тут, у стенки. А на доску вам видно?
– Видно.
– Хорошо видно? Прочитайте.
Николай Андреевич написал очень мелко на доске мелом слово.
Боря прочитал:
– Буланов.
– Ну, значит, хорошо видите, – удостоверился Николай Андреич и вышел из класса.
В дверях ему встретился другой господин, также во фраке со светлыми пуговицами. Это был учитель. Он шёл в класс давать урок. Когда он сел на кафедре на стул и стал проверять по журналу, кого из учеников не было в классе налицо, кто-то из гимназистов сказал ему:
– Константин Петрович, у нас новичок есть.
– Новичок? Кто?
– Буланов. Вот он, на третьей скамейке у стены.
– А! Ну, познакомимся, – сказал учитель, обратившись к новичку.
Боря не знал, что нужно вставать при разговоре с начальниками, и продолжал сидеть. Поднялся он только тогда, когда Путилин, удивлённый его неведением, толкнул его в бок и шепнул ему:
– Встань, встань!..
– Вы откуда к нам поступили? Дома учились до сих пор? – спросил Константин Петрович Буланова.
– Да, дома.
– Где? Здесь, в Петербурге?
– Нет, в деревне.
– Должно быть, в пансионеры поступили?
– Да.
– А в журнал ваша фамилия вписана?
– Не знаю.
Константин Петрович заглянул в журнал.
– Нет ещё. Надо вписать. Ну, садитесь, – разрешил он, занося в список фамилию новичка. – Учиться будете хорошо?
– Постараюсь.
Боря почувствовал, что он краснеет, конфузится.
– Да, да… Надо стараться. В классе будьте внимательны, уроки готовьте прилежно… Задаём мы немного: всегда можно поспеть справиться с уроками. Стоит только захотеть – и будете хорошим учеником. Ну, садитесь. А мы начнём урок.
Опускаясь на скамейку, Буланов почувствовал вдруг сильную боль в ноге. Лицо его вдруг сморщилось. Он не выдержал, и у него вырвалось невольное «ой!». С задней скамейки ему подставили карандаш, на который он и наткнулся, так что тот, переломившись, упал на пол и застучал по нему. Константин Петрович услышал это «ой», поднял голову и воззрился вдаль:
– Что там такое? Должно быть, баловство какое-нибудь?
Боре и больно-то было, да и страшно сделалось. Он испугался, что учитель недоволен им. Он ничего не ответил Константину Петровичу, но от боли продолжал морщиться.
– Не фискаль, не фискаль!.. – послышался ему шёпот с задней парты.
Тогда Константин Петрович спустился с кафедры и подошёл к нему.
– Что тут?
– Не знаю, – ответил Боря.
Он действительно не знал хорошенько, что такое произошло и от чего ему вдруг сделалось так больно.
– Как не знаете? Ведь это вы сейчас крикнули?
– Я.
– Почему же вы крикнули?
Боре не хотелось жаловаться, хотя он был уверен, что не сам он виноват. И солгать ему не хотелось. Словом, он не знал, как ему извернуться. А сказать что-нибудь надо было непременно: учитель стоял подле и ждал ответа.
– Должно быть, это… карандаш…
– Ну?.. Карандаш?..
– Я… кажется… наткнулся…
– Как же вы наткнулись?
– Не знаю…
– Подставил кто-нибудь? – догадался Константин Петрович и пытливо окинул взорами соседей Буланова.
Буланов же, испугавшись, что может выйти какая-нибудь неприятность для его соседей, предпочёл солгать, чтобы только выгородить их, и заговорил торопливо:
– Нет, не подставил… Я его сам держал… в руке держал… Только он у меня… выскользнул…
– Выскользнул? И вы наткнулись на него, когда садились?
– Да, – подтвердил Боря, всеми силами стараясь смотреть Константину Петровичу прямо в глаза и чувствуя, что это стоило ему немалых усилий.
– Очень жаль, – сказал учитель, поверив ему, – вы бы, голубчик, как-нибудь осторожнее. А то, небось, больно? А?
– Ничего, пройдёт.
– А теперь пора и за дело приниматься, – начал Константин Петрович. – Кто у вас сегодня дежурный?
– Я, – отозвался Путилин, вскочив на ноги.
– Что я задал к сегодняшнему уроку?
– Полцаря лесного.
– Как это – полцаря?
В классе засмеялись. Засмеялся и Путилин.
– Т. е. половину этого стихотворения.
– Э-э, голубчик! – пристыдил его Константин Петрович. – Во втором классе, большой уж мальчик, а не умеете выражаться.
Начался урок. Ученики отвечали первую половину стихотворения «Лесной царь», учитель поправлял их, сам показывал им, как надо читать стихи, чтобы было выразительнее; потом принялись разучивать вторую половину; сначала прочитали её несколько раз по книге, затем стали пробовать читать наизусть; некоторые, вставая с мест, задавали Константину Петровичу вопросы, а он им объяснял непонятные слова, и опять продолжалось чтение.
Боря внимательно слушал ответы и объяснения. Новая обстановка интересовала его. Кто учился в гимназии или в школе, тому, конечно, хорошо знакома эта обстановка: парты в несколько рядов, с проходами посредине; впереди – кафедра; на передних стенах – чёрные доски; с левой стороны несколько окон с простыми шторами и с матовыми стёклами в нижнем переплёте, чтобы воспитанники во время занятий не глазели на улицу; стены выкрашены светлою краской и местами (где ж этого не бывает!) забрызганы чернилами; с потолка висят три лампы, не очень фасонистые; в переднем углу – образ, а в одном из задних – большая, неуклюжая печка, у которой обыкновенно так любят сидеть и греться, а подчас и вздремнуть некоторые ученики (те, которые поленивее). Кому же из образованных людей незнакома эта обстановка, среди которой почти все они выросли, воспитались и вышли в люди?.. Но на первых порах каждый из них, как и наш Боря, не мог ещё сразу оглядеться, привыкнуть к ней и почувствовать себя в этом новом положении как дома. Однако дети скоро привыкают к ней. Боря Буланов также в первый же день, так сказать, обсиделся в новой обстановке, и его уже стала интересовать не столько она, сколько люди, с которыми ему предстояло жить. Он приглядывался к товарищам, приглядывался и к учителям, которые также знакомились с ним. В этот день у них было пять уроков, и каждый из них начинался тою же рекомендациею, как начался и первый. Когда учитель входил в класс и усаживался на кафедре, кто-нибудь из учеников считал долгом доложить ему о новичке. Начинались расспросы, кто этот новичок, откуда, как фамилия, вписана ли в алфавит в журнале и проч. Потом урок шёл своим чередом, а когда звонок прекращал его и ученики выходили в коридор и в залу, Боря держался в стороне, всё больше где-нибудь у стенки, ещё не зная хорошенько, куда ему деваться.
В первую перемену, которая следовала за уроком русского языка, Константин Петрович, выйдя из класса и дождавшись, когда выйдет оттуда и Боря, наклонился к нему и тихо спросил:
– Скажите, мой друг, вас обидел кто-нибудь?
Боря опять собрался с духом, вскинул глаза на Константина Петровича и таким тоном, каким обыкновенно люди божатся, отважно солгал:
– Нет, никто, господин учитель… Это я сам…
– Ну… а я думал… может быть, – процедил сквозь зубы Константин Петрович, пожав плечом, и пошёл в курительную комнату, куда сходились преподаватели в перемены для отдыха.
В это время к Буланову подошёл высокий, худощавый ученик. В нём он признал того самого, который в классе сидел сзади него. И Буланов услышал похвалу себе:
– Молодец, Булашка, что не выдал! Хороший будешь товарищ. Руку, коллега!
И долговязый протянул Боре руку. Но похвала была только с его стороны; а Путилин отнёсся иначе. Он стоял тут же и неодобрительно отозвался:
– Уж и молодец! Был бы молодец – не запищал бы на весь класс…
И он передразнил Борю:
– Ой! Ой!
И добавил:
– А по-моему, просто баба… Карандаша испугался!
– Ты, Путька, молчи, – перебил его долговязый, – карандаш-то карандаш, а запиявил-то я всё-таки здорово…
– Ну так что ж! А он сейчас: «Ой! Ой!» Вот и вышло, что выдал… Как никак – а всё-таки выдал…
– Кого выдал-то? Чего врать? Он всё на себя принял. А ты – выдал! Тебе бы так – ты бы белки выпучил… Э!..
Долговязый махнул рукой с пренебрежением, как бы желая этим показать, что с Путилиным и говорить не стоит, и, обращаясь к Боре, продолжал:
– Ты его не слушай: врёт он всё. А ты меня всегда слушай. Понимаешь? Будешь меня слушать? А? Ну что ж? Будешь?
Хотя Буланов и понял уж теперь, кто подставил карандаш и что шутник именно и есть этот долговязый, и хотя боль ещё отдавалась у него в ноге, однако в этом сухопаром понравилось ему то, что он сейчас вступился за него. И уж это подкупило его в пользу сухопарого: Буланов почувствовал нечто вроде благодарности к нему; новичку понравилась эта справедливость, и он невольно уже подчинялся своему обидчику.
– Буду, – ответил ему Боря и тут же спросил: – А как твоя фамилия?
– Моя-то? Оленин. Будем друзьями?
Оленин протянул Буланову руку. Тот подал ему свою.
– У тебя родители есть? – спросил Оленин Борю.
Боря обрадовался. Ему вдруг так приятно стало вспомнить о своих, так сладко сделалось у него на сердце… Он с оживлением ответил:
– Как же! Есть!
– И отец, и мать?
– Да, и папа, и мама.
– Оба живы?
– Да, как же… живы оба!
– Ым-гм! Это хорошо.
– Ещё бы! Даже очень хорошо… Я их так люблю!
– Ну и что ж? Они тебя сюда как следует снарядили?
– Т. е. как?
– Ну, т. е. гостинцев дали и денег?