порой творили такое, что приходилось удивляться. Но все же говорить о любовных утехах вот так прямо было, пожалуй, не принято. Любая другая на месте Марьи скорее бы ударилась в слезы — или принялась обвинять коварного соблазнителя.
Чего я только не выслушивал наутро.
— Понимаю, — кивнул я, поднимаясь с кровати. — Кормить-то будешь, хозяюшка?
— А то. — Марья улыбнулась и чуть подвинула сковородку по столу. — Только с тарелками у меня не густо. Так поедим.
Я не имел никаких возражений, и уже в следующую минуту мы вовсю уплетали яичницу, едва не сталкиваясь лбами. А еще через четверть часа Марья избавила меня от неловкого прощания — и буквально вытолкала за дверь. В расстегнутом кителе и без фуражки, зато так удачно, что я как будто еще даже мог успеть в гимназию до начала классов.
Мог — но не успел.
Ее величество судьба снова распорядилась иначе: не прошел я и половины дороги до остановки трамвая на Малом проспекте, как мне навстречу из-за угла вывернул дядька Степан. Без фуражки, одетый не по форме — зато сам сияющий, как начищенная бляха на ремне.
— Владимир! — радостно громыхнул он. — Вот чуяло сердце, что как раз тебя и встречу!
От старика попахивало перегаром, но разве что самую малость — если и он и шел в кабак поправить здоровье, то делал это с расстановкой и без спешки. Да и в целом вид имел опрятный и даже солидный, хоть и сменил белый китель городового на самую обычную куртку.
— Тут, Владимир, такое дело… Уж не знаю — то ли его преподобие капеллан ходатайствовал, то ли участковый пристав сам расщедрился, — Дядька Степан заговорил тише, а потом и вовсе перешел на заговорщицкий шепот, — но вышла мне от околоточного премия. За безупречную службу и проявленный героизм… Ну, то есть — за Жабу с Упырями твоими.
Все как положено: премия и прочие награды — исключительно по чину. А мне, как лицу гражданскому, полагалась исключительно благодарность. Да и вряд ли дядька Степан имел глупость рассказать начальству, что отправил гимназиста ночью выслеживать кровожадную зубастую тварь — да еще и с собственным «наганом».
— Давай уж мы с тобой порешим, Владимир, что Жабу вместе прибили… Я ж тоже при исполнении пострадал, выходит — а значит, и подвиг, считай пополам. А Упыри — это работа целиком твоя. — Дядька Степан достал из кармана несколько сложенных вдвое синих купюр. — Держи, стало быть. Пятнадцать рублей ровно.
Изрядные по нынешним временам деньги — в этом мире и курс валют, и цены почти не отличались от тех, что я помнил. Половина зарплаты городового — или даже больше. А уж для безработного студента, которому приходится клянчить на жизнь у тетки — и вовсе чуть ли не целое состояние.
— Не надо, дядька Степан. — Я махнул рукой. — Я вроде как не нуждаюсь — да и не за рубли дело делал, а исключительно по зову души.
— Как это — не надо? Я сам человек не богатый — но честь и достоинство имею. — Дядька Степан обиженно нахмурился. — И чужого мне не надобно!
— Да какое ж оно чужое? — улыбнулся я. — Околоточный премию не за красивые глаза выписал, а за безупречную службу. За то, что порядок блюдете.
— Вот ведь упрямый какой… Бери, кому сказано!
— Не возьму. — Я сложил руки на груди. — У вас семья вон какая, лишним не будет. Ирине Федоровне лучше платье купите, или Лешке каких сладостей… Или Марье на гимназию отложите, если самим всего хватает.
Я уже приготовился спорить дальше — но дядька Степан вдруг отвел глаза. То ли согласился, то ли в глубине души и сам был не против оставить себе деньги… А может, на мгновение все-таки увидел за личиной юного гимназиста меня настоящего — того, кому не стоит возражать.
Если так, мой Талант всего за одну ночь окреп настолько, что вернулись еще кое-какие из прежних способностей — и вряд ли самой выдающейся из них оказался дар убеждения… Впрочем, стоит ли удивляться? Практика, а уж тем более работа на пределе возможностей всегда вызывают рост. И особенно бурным он будет сейчас, когда я отброшен в самое начало когда-то пройденного пути. Длинного — зато хорошо знакомого. И пусть тело Володи Волкова пока еще не в силах вместить все мои умения из той жизни, уже скоро оно справится. И вряд ли на это понадобится так уж много времени. Лет десять-двадцать… Может быть, пятьдесят или сто.
Всего-то навсего.
— Странный ты человек, Владимир, — буркнул дядька Степан, убирая купюры обратно в карман. — Саблей и «наганом» орудуешь, как душегуб, а сердце — золотое… Ну и как мне теперь быть?
— Вот и я думаю — как быть?.. — едва слышно отозвался я.
Со стороны мой поступок вполне можно было принять за щедрость. За благородство. Или даже за откровенную глупость — в зависимости от того, кому вздумалось бы меня оценивать. Но, конечно же, дело было в другом.
Нет, я действительно почти не нуждался в деньгах. Когда несколько человеческих жизней проводишь в окопах, лагерях, казармах или тесных холодных кабинетах контор, у которых нет даже названия — поневоле учишься довольствоваться малым. Есть, что придется, спать на голой земле, укрывшись солдатской шинелью… или вообще не спать несколько суток подряд. Комфорт сильно переоценен.
Но деньги — это несколько больше. И в первую очередь возможности, которыми я все-таки собирался обзавестись в самое ближайшее время. Как и капиталами: пусть не самыми солидными, но все-таки помасштабнее заработка городового — или той самой премии. Иными словами, на фоне моих финансовых амбиций и пятнадцать рублей дядьки Степана, и найденный мною вчера золотой империал…
Скажем так, несколько терялись.
Мне определенно стоило раздобыть несколько больше, хоть пока я не слишком-то хорошо представлял, как именно. Поездка до Чернышева переулка на трамвае заняла не так уж много времени, но я успел придумать с десяток способов сравнительно честного заработка… и отвергнуть все до единого. Кулачные бои, ставки на скачках, азартные игры, лотереи, биржа, торговля — все это или было слишком рискованным, или требовало лишних заигрываний с колдовством. Конечно, никто не мог запретить мне плюнуть на все и пойти в солдаты…
Когда я вывернул из арки ко входу в гимназию, все мысли об обогащении вылетели из головы, и их место тут же заняли другие. Куда более насущные: классы уже наверняка начались, но у двери маячила высокая и тощая фигура в синем. Петропавловский явно остался здесь не просто так — ждал меня.
И вид у него был… помятый.
Глава 20
— Подкараулили? — вздохнул я.
— Да сейчас… Я бы удрал, и делов-то.
Петропавловский мрачно усмехнулся и в очередной раз шумно высморкался в кулак. На пальцах осталась кровь — впрочем, теперь уже совсем немного. Похоже, били крепко, но все-таки без особых излишеств: калечить явно не собирались — так, намяли бока.
Просто воспитывали.
— Кудеяр? — уточнил я.
— Они, братец. Перед классами в коридоре зажали и говорят: ты либо с нами, либо извольте по сусалам, сударь. — Петропавловский состроил скорбную мину. — В общем, пришлось пострадать за наше общее дело.
Упрямый. Один, да еще и против собственного восьмого класса. И ведь наверняка уже не первый раз лез на рожон… Особого недовольства в голосе я, впрочем, не заметил: мой новый товарищ явно мог бы выбрать своим девизом по жизни «Слабоумие и отвага». Поэтому даже разбитый нос его не слишком-то печалил. И будь у него возможность вчера или сегодня поступить иначе — вряд ли бы стал менять хоть что-то.
Да чего уж там. Оно и правда того стоило.
— Ладно, прорвемся. — Я хлопнул Петропавловского по плечу. — Враг силен, зато мы умные. Чего-нибудь да придумаем.
— Это ты можешь. Только думай быстрее, братец. Мне тут один доброжелатель шепнул, что враг задумал страшную месть! И воинство атамана Кудеяра намерено сокрушить непокорных храбрецов, посмевших… — Петропавловский снова затянул было, как пономарь — и вдруг нахмурился и продолжил уже нормальным голосом: — В общем, бить нас будут. И крепко.
— Это я и так догадывался. — Я пожал плечами. — Опять после классов все выходы обложат?
— Не-е-ет, тут повеселее, — кисло отозвался Петропавловский. — Прямо днем. Сегодня после обеда у ваших гимнастика по расписанию. Тебя с Фурсовым запрут в зале, чтобы не удрали. И отделают по первое число, пока из учителей никого нет. Ключ уже раздобыли, даже Ивана Павловича, говорят, не будет. Вот такие пироги.
Ставки понемногу повышались: уж не знаю, какие силы пришлось задействовать Кудеярову, чтобы хоть на четверть часа избавиться от грозного инспектора, но настроен он был явно серьезно. Если уж решился карать нас не тайком где-нибудь в темном углу после занятий, а прямо в гимназии посреди бела дня.
Показательная «казнь». Чтобы все видели, знали и боялись до самых каникул. Серьезная мера… и весьма рискованная. Даже для сына богатея-мецената, подмявшего под себя весь попечительский совет Шестой гимназии — все-таки правила есть правила, а Кудеяров и так вплотную приблизился к черте, за которую нельзя заходить.
Значит, трон под местным царьком уже зашатался. Драка в столовой, дерзкий побег через крыши, измазанная помидорами поросячья морда… Всего одного дня хватило, чтобы преданные вассалы увидели позор своего монарха, а недовольные подняли головы. Наверняка многие уже давно втайне желали дворцового переворота.
И кто-то, возможно, даже готов поучаствовать лично.
— Вот чего я тебе скажу. — Я шагнул к двери. — Они будут бить нас. А мы — их. Поспрашивай аккуратно у своих — вдруг найдутся желающие подраться? Я тоже спрошу, как раз до обеда время есть… Может, кто и сподобится.
— Бунт на корабле? — В глазах Петропавловского зажглись озорные искорки. — Я правильно понимаю, милейший?
— Еще как правильно, — кивнул я. — Соберем воинство и наваляем гадам. Мне бы хоть человек десять — и тогда еще посмотрим, кому там в гимнастическом зале туго придется.
Зерна бестолковой отваги упали на подходящую почву: Петропавловский засиял так, что на мгновение захотелось даже отвернуться. И тут же шмыгнул передо мной в дверь и умчался вверх по ступенькам — видимо, уже спешил в класс. Я тоже поднялся — но не спеша, на ходу прикидывая, как буду выкручиваться.