– Оп-па… – сказал Коломиец и посмотрел на Ященко. Тот замотал головой, не издавая ни звука. Видимо, звук ему запретили.
Это все было интересно и важно, но меня ждали насущные дела в другом месте.
А кроме того – вспомнилось сквозь бессознанность, сквозь бред, как предлагал Ираидин дед кое-что Ященко… где два, там и пять… – и теперь надо было решить, что мне с этим воспоминанием делать…
Разобравшись с нуждами организма, я даже затеял его помывку – после чего усталый, но обновленный выбрался обратно. Альберт рассказывал колдуну про случай в тюремном изоляторе и демонстрировал кассету с записью последних слов Рудика Батца.
– …то есть мы вас просто убьем, а потом поставим эту кассету – что вы будете делать? Как я понимаю, мозг не должен быть разрушен, поэтому придется душить… Вот доктор подскажет: как нам убить товарища полковника с наименьшими повреждениями мозговой ткани?
– Он еще и товарищ полковник?
– Разумеется, давно выбыл из рядов по причине естественной смерти… в каком году? В восемьдесят четвертом?
Колдун закивал. Кажется, он уже плавал в собственном ужасе.
– Цепляли на них погоны – будто марки на конверт клеили, – сказал Альберт с досадой. – Вон, таскается у нас один – всего-то и умеет, что Алена Делона вызывать, а уже генерал… Так какие ваши рекомендации, доктор?
– Покопаюсь в аптечке, – сказал я. – Подберем что-нибудь… А если просто кровь выпустить? Он же именно это практиковал?
– Да, наверное, – прищурился Альберт. – Так сказать, подобное подобным…
– Панкратов говорил, что возьмет его любым, живым или мертвым – все равно. Судя по всему, подобного рода смерть для них не значит ни черта. Равна простуде. Я ведь прав? – Крис посмотрел на Ященко. Тот сумрачно кивнул. – Так что будем делать?
На кухне вдруг засмеялись, Альберт досадливо поморщился. Потом из кухни появился какой-то совершенно лишенный растительности человек с кейсом – похоже, тем самым, который мы вылавливали еще в Талды-Кургане. Человек приветливо мне кивнул, и я вдруг узнал в нем охранника Пашу…
– Вот, – сказал он. – Можно опробовать.
– А смех почему?
– Предыдущие записи слушаем. Там такое…
– Отставить. Отмотать на начало, скопировать, оригинал и копию мне. Ясно?
– Так точно. Разрешите идти?
– Идите.
Паша четко повернулся налево кругом и скрылся.
Альберт положил руку на кейс и стал смотреть на Ященко. А у того лицо вдруг как-то обмякло и растеклось. Заблестели слезы. Губы зашевелились.
– Я ведь тебя… – и сглотнул. Коломиец приподнялся было, но Альберт движением пальца показал: не надо. – Я тебя… маленького, вот такого… а потом? считай, до генерала и довел…
– Я знаю, – сказал Альберт.
– Алик, – сказал Крис, – давай: только я. Меня он до генерала не доводил, мне проще.
– Тебе я жизнь спас… эти обезьянки из тебя такое бы фрикасе сделали…
– А я иной раз думаю: на хрена? Лучше бы меня замочили тогда. Баллада о неизвестном джазисте… Куда бы приличнее стал сюжет, чем то, что получилось. Ты мне жизнь спас, ты ее и обгадил всю. Живу, как пидор… вон, перед Иваном стыдно…
– Это вы о чем? – спросил я.
– Хлопцы, не нужно, – быстро сказал Коломиец. – Он специально вас на тему завел.
– Да ладно, теперь уж чего… Тем более нашелся тот майор. Так и так Иван бы все узнал…
– Какой майор?
Это спросили одновременно и я, и Ященко. Но Ященко тут же понял, а я, конечно же, нет. Но он понял. И сказал с ужасом:
– Этого не может быть…
Крис убито пожал плечами:
– Здесь что-то нечисто…
Крис усмехнулся – очень даже сардонически.
– О чем вообще речь? – встрял я.
Коломиец замычал, как от зубной боли. Даже за щеку взялся.
Крис тоже поморщился, но как-то по-другому. И начал:
– Это было в семьдесят пятом году…
Марков посветил фонарем:
– И здесь тоже…
Он спрыгнул вниз, Терешков подхватил его, удержал от падения.
– По крайней мере три вагона с гробами, – сказал Марков. – Наверняка и остальные…
– Теперь бы найти место, где спрятаться, – сказал Терешков.
– Разве что на платформе, под брезентом. – Марков был непреклонен.
– Еще есть время поискать что-то получше…
Он оказался и прав, и не прав. Дверь одного из вагонов оказалась незапертой, но гробы – штабель под потолок – хранили в себе такой мощный запас подземного холода, что уже через полчаса Марков начал стучать зубами. Он хотел выскочить наружу и погреться, но по телу поезда пробежала громыхающая волна, и вагон тронулся…
– Дурак ты, Крис, – сказал доктор. – Хорошо же ты обо мне думал…
– Дурак, – с легкостью согласился Крис.
– Как будто я отморозок упертый и ни черта не понимаю.
– Ну… вот.
– Проехали тему, – сказал Альберт. – Антон Григорьевич, твое последнее слово.
– Последнее?
– Да.
– Мое?
– Не тяни резину.
– Я бы… полезным… мог…
Он замолчал, и никто не захотел перебить это молчание.
– Ладно. Я ничего не прошу. Я… только ясам знаю, чего заслужил. И вы не знаете, и никто не знает. Много на мне грехов. Чрезвычайно. Не о прощении прошу. А прошу о милости великой: будете казнить шамана – вспомните обо мне. Как будто я это делаю. Хорошо?
– Хорошо, – сказал Альберт.
И он раскрыл кейс так, чтобы Ященко смотрел в открывшееся мерцающее нутро.
– Все, ребята. Теперь отойдем… на кухню, что ли. Покурим…
Казалось, говорить просто не о чем. Хорошо, что нижние чины в присутствии начальников вели себя отменно. То есть догадались налить.
Первым нарушил по-настоящему долгое молчание барон Хираока:
– Однажды мастер меча Сета Миура отправился на легкой лодке кэга вверх по реке Агано, вытекающей из озера Инавасиро. Он плыл два дня, а на третий день ему встретилось страшное чудовище иссэро, целиком состоящее из дерьма. Чудовище сказало: «Давно я охочусь за тобой, Сета Миура! Вот ты и попался. Сейчас я съем тебя». Но мастер меча расхохотался ему в ответ: «Нет, иссэро, это я тебя съем!» И съел.
– У него не было меча? – спросил Крис.
– Был. Но поедание – это единственный способ осилить чудовище иссэро, – ответил барон.
– Грустно…
– Да. Эта история имеет еще более грустное продолжение, но я не стану его рассказывать, потому что оно совсем о другом.
– Он вернулся в деревню, где его ждала невеста, и оказалось, что уже прошло пятьдесят лет? – спросил доктор. – Ираида рассказывала, – пояснил он удивленно поднявшему бровь барону.
– Ирка-тян – мудрая женщина, – сказал барон. – Но продолжение было другим… Иван Петрович, я знаю, что ты любишь ее, а она любит тебя. Бери ее в жены. Ты будешь счастлив на весь свой век. Но учти главное: она ценнее всего, что ты можешь себе вообразить. Все, что у тебя было и есть, – ничто в сравнении с нею. И тебе предстоит постоянно доказывать себе, что ты достоин ее. Это тяжелая работа. Но нет другой работы, за которую ты получишь такую награду.
Доктор, и без того очень бледный, стал даже синеватым, но на скулах заполыхал румянец.
– Так это правда, Иван? – спросил Крис чуть растерянно.
Доктор, наверное, хотел кивнуть, но лишь сморщился от боли.
– Ффф… у-у… Да. Правда. Правда.
– Ну, что ж… Поздравляю. Прими… ну… сам понимаешь…
– Ребята, – сказал доктор. – Мужики. Барон… Я сам не ожидал, честное слово. Не думал даже, не понимал… и вдруг… Я сам от себя не ожидал. Юноша бледный… Смешно, правда? Но я – счастлив. Женя, я тебе клянусь – что, ну… ну не знаю… Барон точно сказал: ничего не было ценнее… Да вы меня понимаете…
– Да понимаем, ты уж так не переживай, – похлопал его по руке Коломиец. – Дурнив нэма, уси женились…
– Теперь надо найти способ выбраться из всей этой катавасии без потерь, – сказал Альберт.
– А ты разве еще не нашел? – спросил Крис.
– Гладко было на бумаге… Пойдемте, наверное, уже поспело.
Ященко сидел очень прямо – и плакал. По лицу его бродили сиреневые отсветы.
– Здравствуй, Антон, – сказал Альберт. – Ты хорошо подумал о своем поведении?
– Я не Антон, дяденька. – Ященко всхлипнул и потянул носом; голос его был взрослый, низкий, но с мальчишескими интонациями. – Вы меня опять путаете. Я ведь Сережа. Вы что, не узнаете меня? Забыли? Сережа Довгелло. Вы приезжали к нам на Рождество…
Контртема: ЭдемИСПОЛНЯЕТ КРОНИД ПЛАТОНОВИЧ
Да, родные мои, не знаю, что бы я сейчас и делал, когда бы не Сереженька. Помереть бы мне отец Георгий не дал, да и не так-то просто меня теперь свести на тот свет. А вот исправник моих бредовых речей и слушать бы не стал: отправил бы назад в Сибирь в кандалах по этапу, яко Ивана, родства не помнящего, да еще и по зубам бы настучал. Детское воображение, для которого не существует преград и условностей вашей позитивистской науки, помогло младенцу проглаголить истину. Ах, ведь предупреждали меня, что в скудных временных пределах изменить судьбы невозможно! Бедная Сашенька! Ведь и прочие попытки не удались! Это же все я пытался добраться до усадьбы в ледостав, это на меня нападали волки… Но всякий раз меня возвращало в исходный пункт.
Бедная моя Сашенька! Господу угодно было наказать меня ее гибелью за мое окаянство и блуд. Но расскажу все по порядку, а вы слушайте, слушайте внимательно, какою бы невероятною ни показалась бы вам моя повесть.
Местом поселения мне было определено село Усть-Курлюк, стоящее на берегу соименной селу реки. Я нанял простую крестьянскую избу, не убоявшись того, что прежних ее обитателей унесла черная оспа – нередкий гость из монгольских степей в тех местах. За прислугу у меня была престарелая вдова известного в Прибайкалье варнака Ивана Губы, Прасковья Федотовна. Варнак значит беглый каторжник, и нету в тайге зверя более опасного. Даже легендарный бабр, чье изображение красуется на гербе города Иркутска, не может быть столь свиреп. С Иваном мы в каторжных работах были накоротке – и сие было лучшей моей рекомендацией для здешних обитателей. Вряд ли кто из них рискнул бы донести на меня в случае моих противуправных действий.