— Так, значит, вы не нападали на Хета Мастина? — переспросил Кассад.
— Нет.
— А какого хера мы должны тебе верить? — снова вмешался Силен, допивавший виски из последней своей бутылки.
— Кто сказал, что вы должны мне верить? — пробормотал Консул, пожирая глазами эту бутылку. — Впрочем, это не важно.
Полковник Кассад рассеянно постукивал пальцами по тусклому кожуху жезла смерти.
— О чем теперь вы будете сообщать по мультилинии? — спросил он.
Консул устало вздохнул.
— Доложу, когда откроются Гробницы Времени. Если буду жив.
Ламия Брон указала на старинный комлог:
— Мы ведь можем сломать его.
Консул молча пожал плечами.
— Зачем же? — возразил полковник. — С его помощью мы сможем перехватывать военные и гражданские сообщения. И вызовем корабль Консула, если будет нужно.
— Нет! — крикнул Консул. Он впервые не сдержался. — Мы теперь не можем повернуть назад.
— Вряд ли кто-то из нас хочет повернуть, — сказал Кассад и обвел взглядом бледные лица окруживших его паломников.
Все молчали.
— Нам нужно что-нибудь решить, — сказал Сол Вайнтрауб и кивнул в сторону Консула.
Мартин Силен сидел, уткнувшись лбом в горлышко пустой бутылки из-под виски. Но при этих словах он тут же поднял голову.
— Наказание за измену — смерть. — Он захихикал. — Через несколько часов мы все равно умрем. Так почему бы не устроить напоследок казнь?
По лицу отца Хойта пробежала гримаса боли. Он провел дрожащим пальцем по растрескавшимся губам.
— Но мы не суд, — тихо сказал он.
— Нет, суд, — возразил полковник.
Консул уселся поудобней, обхватив колени руками.
— Что ж, решайте, — произнес он будничным голосом.
Ламия Брон вытащила отцовский пистолет, положила его рядом с собой на пол и с интересом посмотрела на полковника.
— О чем мы здесь толкуем? Об измене? — заговорила она. — Но чему? Никто из нас, за исключением, быть может, полковника, не присягал на верность Гегемонии. Все мы игрушки в руках сил, которые никому не подвластны.
Сол Вайнтрауб повернулся к Консулу:
— Друг мой, вы упустили из виду, что Мейна Гладстон и элементы Техно-Центра, выбирая для контактов с Бродягами именно вас, очень хорошо представляли, что вы предпримете. Возможно, они не ожидали, что у Бродяг есть средство открыть Гробницы Времени, — хотя, когда имеешь дело с ИскИнами и Техно-Центром, ничего нельзя знать наверняка, — зато они прекрасно понимали, что вы повернете оружие против обоих лагерей, сломавших жизнь вашей семьи. Все это часть какого-то дьявольского плана. Вы были вольны в своих поступках не более, — он приподнял ребенка, — чем это дитя.
Консул растерянно огляделся. Он хотел что-то сказать, но потом просто покачал головой.
— Вполне возможно, — заметил Федман Кассад. — Но считают они нас пешками в своей игре или нет, нужно что-то противопоставить их планам. — Вспышки космического сражения бросали на стены багровые отсветы. — В этой войне погибнут тысячи. Или даже миллионы. А если Бродяги или Шрайк прорвутся к порталам, миллиарды жизней в сотнях миров Сети окажутся под угрозой.
Консул внимательно смотрел, как Кассад поднимает «жезл смерти».
— Так было бы проще, — задумчиво сказал полковник. — Шрайк никого не пощадит.
Все молчали. Казалось, Консул всматривается куда-то вдаль.
Кассад поставил жезл на предохранитель и сунул его за пояс.
— Мы вместе пришли сюда, — сказал он. — Вместе и пройдем оставшийся путь.
Ламия Брон отложила пистолет в сторону и, подойдя к Консулу, опустилась рядом с ним на колени и обняла его. Консул нерешительно поднял руку. Позади них, на каменной стене, плясали отблески красных зарниц.
В ту же минуту Сол Вайнтрауб подошел к ним и обнял обоих свободной рукой. Тепло человеческих тел согрело Рахиль, и она задрыгала ножками от удовольствия.
— Я ошибался, — сказал Консул, вдыхая запах талька и детского тела. — У меня есть просьба к Шрайку. Я буду просить за нее. — И он прикоснулся к головке Рахили.
Мартин Силен издал странный полусмешок-полувсхлип.
— Наши последние просьбы, — с трудом выговорил он. — Исполняет ли муза просьбы? У меня их нет. Я хочу только одного: чтобы моя поэма была закончена.
Отец Хойт повернулся к поэту:
— Неужели это так важно?
— Да, да, да, да! — задыхаясь, выкрикнул Силен. Отбросив пустую бутылку, поэт выхватил из своей сумки пачку тончайших пленок и потряс ею над головой. — Хотите прочесть это? Хотите, я сам прочту вам их? Это происходит снова. Прочтите мои старые стихи! Прочтите «Песни», которое я написал три столетия назад и никогда не печатал. В них есть все. Все мы. Мое имя, ваши имена, наше паломничество. Неужели вы не понимаете... Я создаю не стихи, я творю будущее. — Он выронил пленки и, нахмурившись, поднял пустую бутылку. Казалось, он держит в руках потир. — Я творю будущее, — повторил он с опущенным взглядом. — Но изменить следует прошлое. Одно мгновение. Одно решение.
Мартин Силен поднял голову. Его глаза покраснели.
— Существо, которое завтра уничтожит нас — моя муза, наш создатель и погубитель, — движется сквозь время из будущего в прошлое. И сейчас пусть оно схватит меня, но отпустит Билли. Пусть схватит меня, и пусть на этом оборвется моя поэма, останется незаконченной во веки веков! — Он еще выше поднял бутылку и, закрыв глаза, швырнул ее в дальнюю стену. Осколки стекла разлетелись облаком оранжевых искр.
Полковник подошел к поэту и положил свои длинные сильные пальцы на его плечо.
От этого простого жеста в комнате словно бы потеплело. Ленар Хойт оторвался от стены, воздел кверху правую ладонь, соединив большой палец с мизинцем, и негромко произнес:
— Отпускаются грехи твои.
Ветер бился о стены Башни и завывал в горгульях и на балконах. Отблески битвы, полыхавшей в сотне миллионов километров отсюда, окрасили лица паломников в кровавые тона.
Кассад вернулся к дверям. Остальные начали устраиваться на ночь.
— Нужно хоть немного поспать, — пробормотала Ламия Брон.
Какое-то время Консул вслушивался в вопли и свист ветра, потом повернулся на бок и, поправив служивший ему подушкой рюкзак, натянул одеяло повыше. Уже много лет его мучила бессонница.
Он подложил под щеку кулак, закрыл глаза и сразу же заснул.
Эпилог
Консул проснулся от треньканья балалайки, такого тихого, что он даже подумал, будто оно ему снится. Ежась от холода, он встал, набросил на плечи одеяло и вышел на балкон. Рассвет еще не наступил. Небеса по-прежнему пылали отблесками битвы.
— Извините. — Ленар Хойт поднял взгляд от струн и поплотнее запахнул накидку, в которую зябко кутался.
— Ничего, — ответил Консул. — Я выспался. — И вправду: он давно уже не чувствовал себя таким отдохнувшим. — Поиграйте еще.
Пронзительные звуки слились с воем ветра, налетавшего с горных вершин, в странный дуэт. Инструмент звучал так чисто, что у Консула защемило сердце.
На балкон вышли Ламия Брон и полковник Кассад. Через минуту к ним присоединился Сол Вайнтрауб. Рахиль ерзала в своей люльке и тянула к ночному небу ручонки, словно пытаясь сорвать распускающиеся на нем неправдоподобно яркие цветы.
Хойт играл. В этот предрассветный час ветер разгулялся вовсю, и чистые звуки свирели, издаваемые горгульями, вторили огромному фаготу Башни.
— Башка трещит, а всем насрать, — раздался голос поэта. Держась за голову, он подошел к перилам и свесился вниз: — Если я блевану с этой высоты, моя блевотина достигнет земли только через полчаса.
Отец Хойт не поднимал головы. Его пальцы летали по струнам. Северо-западный ветер все усиливался и становился все холоднее, но вплетавшиеся в его завывания чистые ноты балалайки несли с собой тепло и жизнь. Все кутались в одеяла и накидки, спасаясь от яростных порывов ветра, а маленький инструмент, не отставая от него ни на такт, вел свою партию. Никогда еще Консул не слышал более странной и прекрасной симфонии.
Ветер отчаянно взревел, обрушился на паломников с новой силой и внезапно стих. Хойт ударил по струнам в последний раз и отложил балалайку.
Ламия Брон огляделась:
— Почти рассвело.
— У нас есть еще час, — заметил полковник Кассад.
Ламия пожала плечами:
— К чему тянуть?
— И в самом деле, — сказал Сол Вайнтрауб и показал на восток, где звезды уже начали бледнеть, предвещая восход солнца. — Похоже, будет хороший день.
— Что ж, давайте собираться, — согласился Хойт. — Как вы думаете, нужно брать с собой вещи?
Все переглянулись.
— Вряд ли они понадобятся, — сказал Консул. — Разве что комлог с мультипередатчиком — его возьмет полковник. Берите только то, что вы приготовили для встречи со Шрайком. Все остальное оставим здесь.
— Ладно, — согласилась Ламия и, повернувшись к двери, махнула рукой: — Пойдемте.
От северо-восточных врат Башни вниз, к пустошам, вела шестьсот шестьдесят одна ступенька. Перил не было, и поэтому, прежде чем поставить ногу, паломникам приходилось подолгу вглядываться в темноту.
Спустившись, они оглянулись на оставшийся позади каменный отрог. Башня Хроноса казалась отсюда его частью, а балконы и наружные лестницы выглядели маленькими зарубками на теле горы. Особенно яркие вспышки иногда отражались в стеклах окон, порой мелькала тень горгульи — других признаков Башни не было заметно, словно она растворилась в камне.
Держась открытых мест и избегая кустарников, шипы которых цеплялись за одежду, как когти хищных птиц, паломники пересекли гряду невысоких холмов. Вскоре траву сменил песок. Миновав несколько небольших барханов, они начали спускаться в долину.
Ламия Брон шла впереди. На ней была тонкая накидка и красный шелковый костюм с черной оторочкой. На запястье поблескивал комлог. Следом шел полковник Кассад в полном боевом снаряжении. Его полимерный камуфляж не был активирован, и поэтому доспехи казались матово-черными, поглощая весь падающий на них свет. На плече у него висела десантная винтовка стандартного образца. Забрало шлема сверкало, словно черное зеркало.