— Это куб Мебиуса, — сказал отец Хойт. — Мне случалось видеть, как таким способом перевозят археологические находки.
— Или термоядерные бомбы, — вставил Кассад.
Хет Мастин покачал головой:
— Его содержимое не столь примитивно.
— А что там? Вы нам расскажете? — настойчиво спросила Ламия.
— Когда наступит мой черед говорить, — ответил тамплиер.
— А вы следующий? — спросил Консул. — Мы можем вас выслушать прямо сейчас.
Сол Вайнтрауб прокашлялся.
— Вообще-то говоря, четвертый номер у меня, — и он показал свою полоску бумаги. — Но я с большим удовольствием поменяюсь с Истинным Гласом Древа. — Он приподнял Рахиль и, легонько похлопывая ее по спине, переложил с левой руки на правую.
Хет Мастин отрицательно покачал головой.
— Времени еще достаточно, — сказал он. — Мне бы хотелось напомнить, что даже в безнадежности всегда есть надежда. Из рассказов наших спутников мы узнали о многом. Но не это главное: зерно надежды есть в каждом из нас, хотя лежит оно гораздо глубже, чем мы сами думаем.
— Я что-то не понимаю... — начал отец Хойт, но его прервал внезапный вопль Силена:
— Ветровоз! Вот она, эта хреновина! Наконец-то!
Прошло еще минут двадцать, прежде чем ветровоз ошвартовался у одного из причалов. Судно пришло с севера, и его паруса белели четкими квадратами на фоне лишившейся красок темной равнины. Пока оно разворачивалось и, складывая главные паруса, катило к пристани, окончательно стемнело.
Судно поразило Консула — огромное, сработанное по старинке из дерева, оно своими выпуклыми обводами напоминало галеоны, бороздившие в древности моря Старой Земли. Пока паломники переносили багаж на пристань, Консулу удалось рассмотреть гигантское ходовое колесо, выглядывавшее из середины округлого днища и скрытое обычно двухметровой травой. От земли до поручней было метров шесть-семь, а до верхушки грот-мачты — не меньше тридцати. Остановившись, чтобы отдышаться, Консул прислушался: где-то вверху хлопали на ветру вымпелы, а от корпуса судна исходило низкое монотонное гудение, издаваемое, по-видимому, либо внутренним маховиком, либо гиростабилизаторами.
Из-за борта выдвинулись сходни и опустились на пристань. Отец Хойт и Ламия Брон едва успели отскочить назад.
Ветровоз был освещен куда хуже «Бенареса» — горело лишь несколько фонарей на мачтах и реях. Пока судно шло к пристани, на палубе не было видно ни одной живой души; никто не появился и сейчас.
— Эй! — крикнул Консул, стоявший возле нижней ступеньки сходней. Ответа не последовало.
— Будьте добры, подождите минутку, — сказал Кассад и стремительно взбежал наверх.
Паломники увидели, как он на мгновение замер, положив руку на «жезл смерти», торчавший из-за пояса, а затем исчез внутри судна. Через несколько минут в широких окнах на корме вспыхнул свет, и на траву упали желтые трапециевидные пятна.
— Идите сюда! — крикнул полковник, снова появившись на сходнях. — Здесь никого нет.
Все тут же потащили наверх свой багаж. Спустившись в последний раз, Консул помог Хету Мастину справиться с тяжеленным кубом Мебиуса, ощутив кончиками пальцев слабую, но интенсивную вибрацию.
— Так где же эта треклятая команда? — спросил Силен, когда паломники, осмотрев судно, собрались на баке. Внутри было тесно — узкие коридоры, по которым приходилось идти гуськом, крутые лестницы, или, вернее, трапы и каюты, едва вмещавшие откидные койки. Только кормовая каюта, по-видимому, капитанская, не уступала по размерам и комфорту помещениям на «Бенаресе».
— Очевидно, судно автоматизировано. — Кассад указал на фалы, которые исчезали в прорезях палубы, и почти сливавшиеся с рангоутом манипуляторы. На середине бизань-мачты, несшей косые паруса, также поблескивал какой-то механизм.
— Все же непонятно, откуда им управляют, — сказала Ламия. — Я не заметила ни дисплеев, ни дубль-пультов. — Она извлекла из нагрудного кармана свой комлог и попыталась настроиться на стандартные частоты телеметрии, инфосети и биомеда. Судно не отзывалось.
— На этих колымагах всегда кто-то был, — заметил Консул. — Жрецы обычно сопровождали паломников до самых гор.
— Но сейчас здесь их нет. — В голосе Хойта слышалась растерянность. — Впрочем, может быть, кто-то еще остался на станции канатки или в Башне Хроноса. Ведь послали же за нами ветровоз.
— Может, все поумирали, а вагон так и ходит по своей программе, — предположила Ламия и тут же резко оглянулась: снасти и паруса внезапно скрипнули под порывом ветра. — Омерзительное ощущение — быть отрезанной от всего и всех. Словно ты вдруг ослепла и оглохла. Просто не представляю, как жители колоний это выносят.
Подошел Мартин Силен. Усевшись на поручень, он отхлебнул из длинной зеленой бутылки и произнес:
Где же он и с кем — поэт?
Музы, дайте мне ответ!
— Мы везде его найдем:
Он с людьми, во всем им равен;
С нищим он и с королем,
С тем, кто низок, с тем, кто славен;
Обезьяна ли, Платон —
Их обоих он приемлет;
Видит все и знает он —
И орлу, и галке внемлет;
Ночью рык зловещий льва
Или тигра вой ужасный —
Все звучит ему так ясно,
Как знакомые слова
Языка родного...[29]
— Где вы раздобыли эту бутылку? — холодно спросил Кассад.
Мартин Силен улыбнулся, и его сощуренные глаза ярко блеснули в свете фонаря.
— В камбузе полно еды, кроме того, там есть бар. Возвещаю всем его открытие!
— Надо подумать об ужине, — сказал Консул, хотя ему хотелось сейчас лишь вина. В последний раз они ели часов десять назад, если не больше.
Что-то лязгнуло, загудело, и шестеро паломников, бросившихся к правому борту, увидели, как поднимаются сходни. Тем временем развернулись паруса, натянулись шкоты, и гудение маховика, постепенно повышаясь, перешло в ультразвук. Паруса наполнились ветром, палуба слегка накренилась — и ветровоз, отойдя от причала, двинулся в темноту. Было слышно лишь хлопанье парусов, поскрипывание корпуса судна, глухое громыхание колеса да шорох травы по днищу.
Шесть человек стояли у поручней и смотрели, как темная масса утеса исчезает за кормой, а так и не зажженный сигнальный костер превращается в слабый отблеск звездного света на светлом дереве; потом остались только ночь, небо и качающиеся круги света от фонарей.
— Спущусь вниз, — объявил Консул, — и приготовлю нам что-нибудь поесть.
Его спутники даже не пошевелились. Палуба тихо вибрировала и покачивалась, а навстречу судну неслась тьма. Невидимая граница делила ее на две части: вверху сияли звезды, внизу расстилалось Травяное море. Кассад достал фонарик, и пятно света забегало по снастям, выхватывая из мрака то кусок паруса, то мачту, то шкоты, туго натянутые невидимыми руками; затем полковник проверил все щели и уголки на палубе от кормы до носа. Остальные молча наблюдали. Когда он выключил фонарик, тьма показалась паломникам уже не такой гнетущей, а звезды засияли ярче. В воздухе пахло землей и перегноем; этот запах, вызывающий ассоциации, скорее, с весенним полем, чем с морем, приносил ветер, несущийся над тысячами квадратных километров травы.
Вскоре послышался голос Консула, и все отправились вниз.
Камбуз оказался тесноват, и к тому же там не было стола, поэтому в качестве столовой пришлось использовать большую каюту на корме, а в качестве стола — сдвинутые вместе чемоданы. Четыре фонаря, раскачивавшиеся на низких балках, ярко освещали помещение. Хет Мастин распахнул высокое окно над кроватью, и в каюту ворвался легкий ветерок.
Консул расставил тарелки, нагруженные бутербродами, на самом большом чемодане, а затем принес толстые белые чашки и кофе в термосе. Пока он разливал кофе, все принялись за еду.
— Недурно, — произнес Федман Кассад. — Где это вы раздобыли ростбиф?
— Холодильник битком набит всякой снедью. Кроме того, в кладовой на корме есть большая морозильная камера.
— Электрическая? — спросил Хет Мастин.
— Нет. С двойными стенками.
Мартин Силен понюхал одну из банок, разыскал на блюде нож и посыпал свой бутерброд крупно порезанными кусками хрена. На глазах у него заблестели слезы.
— Сколько времени обычно уходит, чтобы пересечь море? — спросила Ламия у Консула.
Консул, сосредоточенно разглядывавший свою чашку с горячим кофе, поднял взгляд:
— Простите, не расслышал?
— Я спрашиваю о Травяном море. Сколько времени уходит на дорогу?
— Ночь и половина дня, и мы у гор, — ответил Консул. — При попутном ветре, разумеется.
— Ну а потом... через горы долго перебираться? — спросил отец Хойт.
— Меньше суток, — ответил Консул.
— Если будет работать канатная дорога, — добавил Кассад.
Консул отхлебнул кофе, обжегся и поморщился.
— Надо думать, будет. Иначе...
— Что иначе? — резко спросила Ламия.
— Иначе, — ответил полковник Кассад, подойдя к открытому окну, — иначе мы застрянем в шестистах километрах от Гробниц Времени и в тысяче — от южных городов.
Консул покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Жрецы Святилища, или уж не знаю кто, взявший на себя заботу о нашем паломничестве, позаботились о том, чтобы мы добрались сюда. Я не сомневаюсь, что они позаботятся и о том, чтобы мы прошли оставшуюся часть пути.
Ламия Брон, нахмурившись, скрестила руки на груди.
— Зачем мы нужны им? Как жертвы?
Мартин Силен захохотал и вытащил свою бутылку:
Какие боги ждут кровавой мзды?
К какому алтарю ведут телицу,
Которая торжественной узды
И ласковой руки жреца дичится?
И что за город, из оправы стен
Глядящий ввысь зеницами святынь,
Внезапно обезлюдел в час урочный?
Он нем навеки, чуждый перемен, —
Не скажут площади, мертвей пустынь,
Зачем ушла толпа в поход бессрочный[30]