— Папа, мы где?
— Мы в чудесном месте, детка. Я расскажу тебе все за завтраком.
— А как мы здесь оказались?
— Мы совершили далекое путешествие: сначала по нуль-Т, потом на ТМП, а потом еще немножко шли пешком, — привычно отвечал он. — Вообще-то это не так уж далеко... но и не близко, так что можешь считать это приключением.
— Папочка, но моя постелька тут, и игрушки... Почему же я не помню, как мы сюда попали?
И Сол, ласково держа ее за плечи и заглядывая в ее карие глаза, отвечал:
— Ты болела, Рахиль. Помнишь, в книжке «Заблудившаяся лягушка» Теренс больно ушиб голову и несколько дней не мог вспомнить, где живет? Вот и с тобой случилась такая история.
— А сейчас мне лучше?
— Да, — отвечал Сол. — Сейчас тебе гораздо лучше.
Тут дом наполнялся аппетитными запахами, и они шли завтракать на террасу, где их уже ждала Сара.
Друзей у Рахили было теперь больше, чем когда-либо. В местной школе ей всегда были рады: знакомясь с ней заново каждый день, никто и виду не подавал. После занятий дети подолгу играли в саду и носились среди холмов.
Абнер, Роберт и Эфраим, старейшины Совета, уговорили Сола продолжить работу над книгой. Хеврон гордился тем, что приютил и предоставил гражданство множеству ученых, художников, музыкантов, философов, писателей и композиторов. Дом, подчеркивали они, подарен ему государством. Его пенсия, весьма умеренная по стандартам Сети, была более чем достаточной для их скромных потребностей в Кфар-Шаломе. Однако Сол, к собственному удивлению, обнаружил, что ему нравится физический труд. Что бы он ни делал — работал ли в саду, расчищал ли поля от камней или чинил окружавшую город стену, — он ощущал, как на его душу и разум снисходит покой, которого он не знал уже много лет. Он обнаружил, что может полемизировать с Кьеркегором, ожидая, пока высохнет строительный раствор, и открывал новые глубины в мыслях Канта и Вандюра, обирая червивые яблоки. В возрасте семидесяти трех стандартных лет Сол приобрел наконец первые мозоли.
По вечерам он играл с Рахилью, а когда она засыпала, шел вместе с Сарой прогуляться у подножия холмов, оставив Рахиль на попечение Джуди или еще кого-нибудь из девочек, живших по соседству. Однажды Сол и Сара даже съездили в Новый Иерусалим. В первый раз с тех пор, как семнадцать стандартных лет назад Рахиль вернулась к ним, они оказались вдвоем.
Но не все было такой уж идиллией. Слишком часто Сол, проснувшись посреди ночи, бежал босиком в детскую и заставал там жену, тихо сидевшую возле спящей Рахили. И едва ли не каждый день, когда они в розоватых вечерних сумерках купали Рахиль в старенькой керамической ванне или укладывали ее спать, девочка повторяла одну и ту же фразу: «Мне очень нравится здесь, папа, только можно мы завтра поедем домой?» Сол согласно кивал головой, рассказывал ей сказку, пел колыбельную песенку, а потом, уверенный, что дочка уже спит, целовал ее, на цыпочках крался к дверям и внезапно слышал из-под одеяла ее сонное: «Счастливо, аллигатор» и поспешно отвечал: «Пока, крокодил». После этого он долго не мог заснуть и, прислушиваясь к дыханию спавшей (или притворявшейся спящей) жены, следил за тем, как бледные полосы света от одной или обеих маленьких хевронских лун ползут по шершавым стенам, и разговаривал с Богом.
Сол разговаривал с Богом несколько месяцев, прежде чем понял, что он, в сущности, делает. Ему стало смешно. Эти ночные беседы ни в коей мере не были молитвами, скорее, они представляли собой сердитые монологи, которые, по мере того как обличительные нотки звучали в них все громче, перерастали в яростные споры с самим собой. Но не только с собой. Однажды Сол осознал, что темы этих ожесточенных дебатов столь глубоки, вопросы, подлежащие разрешению, столь серьезны, затронутые спором сферы столь обширны, что единственное существо, на которое он мог обрушиться с обвинениями в подобных прегрешениях, не кто иной, как сам Господь Бог. Поскольку представление о Боге как о существе, способном не спать по ночам, беспокоясь о людях и вмешиваясь в жизнь отдельных индивидуумов, всегда являлось для Сола абсолютно абсурдным, он, уяснив наконец суть этих диалогов, усомнился в своем рассудке.
Но диалоги продолжались. Сол хотел понять, как может родиться какая-либо этическая система (и более того, целая религия, причем религия удивительно стойкая, сумевшая пережить все удары судьбы) из приказа Бога человеку убить собственного сына. То, что повеление было отменено в последний миг, не играло в глазах Сола ни малейшей роли. Не играло роли также и то, что повеление было дано лишь с целью проверить готовность Авраама к послушанию. Именно мысль о том, что пресловутое послушание позволило Аврааму стать родоначальником всех колен Израилевых, и приводила Сола в ярость.
Посвятив пятьдесят пять лет жизни изучению этических систем, Сол Вайнтрауб пришел к непоколебимому убеждению: всякая преданность божеству, либо концепции, либо общему принципу, которая ставит повиновение кому-то или чему-то превыше справедливого обращения с невинным человеческим существом, есть зло.
«Ну, хорошо, дай мне определение слова «невинный»?» — услышал Сол насмешливый и слегка раздраженный голос, с которым он привык ассоциировать свои ночные споры. «Ребенок невинен, — подумал Сол. — Невинным был Исаак. Невинна Рахиль».
«Невинна только потому, что ребенок?»
«Да».
«И ты уверен, что не существует ситуации, когда кровь невинного должна быть пролита во имя великого дела?» «Нет, — подумал Сол, — не существует».
«Но невинные, я полагаю, это не только дети?»
Сол помедлил, чувствуя ловушку и пытаясь определить, куда клонит его подсознательный собеседник. Ему это не удалось.
«Да, — подумал он, — невинные — это не только дети».
«Значит, и взрослые? Такие, как Рахиль? Как твоя дочь, когда ей было двадцать четыре года? Невинного нельзя принести в жертву, невзирая на его возраст?»
«Да, это так».
«Тогда, быть может, это часть урока, который надо было преподать Аврааму прежде, чем он станет отцом благословеннейшего из народов Земли?»
«Какой урок? — подумал Сол. — Что за урок?» — Но голос его собеседника утих, и он услышал крики ночных птиц за окном и тихое дыхание жены, спавшей с ним рядом.
В пять лет Рахиль еще могла читать. Сол никак не мог вспомнить, в каком возрасте она научилась этому, — ему казалось, что она умела читать всегда.
— В четыре стандартных, — сказала Сара. — Я помню, это было в начале лета... через три месяца после ее дня рождения. Мы устроили пикник в поле за колледжем. Рахиль листала свою книжку про Винни-Пуха и вдруг сказала: «Я слышу в голове голос».
Тогда вспомнил и Сол. Он вспомнил и ту радость, которая охватила их с женой от того, что их малышка такая способная. Он вспомнил, потому что сейчас все повторялось в обратном порядке.
— Папа, — сказала Рахиль, лежавшая на полу в его кабинете и сосредоточенно раскрашивавшая картинку, — сколько времени прошло после маминого дня рождения?
— Это было в понедельник, — ответил Сол, не отрываясь от книги. День рождения Сары еще не наступил, но для Рахили он был совсем недавно.
— Я знаю. Но сколько времени прошло с тех пор?
— Сегодня четверг, — сказал Сол, продолжая читать длинный талмудический трактат о повиновении.
— Я знаю, что четверг. Но сколько дней?
Сол отложил книгу в сторону.
— Ты можешь мне назвать все дни недели? — Мир Барнарда пользовался старым календарем.
— Конечно, — ответила Рахиль. — Суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота...
— Ты уже называла субботу.
— Да. Но сколько дней прошло с тех пор?
— Можешь ты посчитать от понедельника до четверга?
Рахиль нахмурилась, зашевелила губами. Сразу у нее не получилось, она стала загибать пальцы.
— Четыре дня? — спросила она.
— Умница, — похвалил Сол. — А можешь ты сказать мне, сколько будет десять минус четыре, детка?
— Что такое минус?
Усилием воли Сол заставил себя снова уткнуться в трактат.
— Ничего, — ответил он. — Это такая штука, про которую тебе расскажут в школе.
— Мы поедем домой завтра?
— Да.
Как-то утром, когда Рахиль ушла играть с Джуди (она стала слишком маленькой, чтобы ходить в школу), Сара сказала:
— Сол, нам надо отвезти ее на Гиперион.
— Что? — Сол изумленно уставился на нее.
— Ты слышал что. Мы не можем ждать. Скоро она разучится ходить... говорить. Кроме того, мы не становимся моложе. — Сара невесело рассмеялась. — Звучит странно. Да? Но мы действительно не молодеем. Через год-два поульсенизация перестанет действовать.
— Сара, разве ты забыла? Все врачи говорят, что Рахиль не перенесет криогенную фугу. А без этого нечего думать о сверхсветовом полете. Эффект Хоукинга может лишить ее рассудка... или хуже.
— Это пустяки, — сказала Сара. — Рахили нужно возвратиться на Гиперион.
— Ну подумай, что ты говоришь? — Сол уже начинал сердиться.
Тогда Сара сжала его руку.
— Ты что, один видел тот сон?
— Сон? — Он еле выговорил это слово.
Она вздохнула и села у белого кухонного стола. Утреннее солнце заглянуло в окно, осветив, словно желтым прожектором, цветы на подоконнике.
— Темное помещение, — сказала она. — Красные огни наверху. И этот голос. Он велит нам... велит нам взять... отправиться на Гиперион. Совершить... жертвоприношение.
Во рту у Сола пересохло, сердце бешено заколотилось.
— К кому... к кому он обращался в этом сне?
Сара странно на него посмотрела.
— К нам обоим. Если бы тебя не было там... в этом сне, вместе со мной... как бы я переносила его все эти годы?
Сол рухнул в кресло и удивленно уставился на лежавшую на столе руку. Суставы, разбухшие от артрита, набрякшие жилы, пятна... Это, конечно же, его рука. Он, словно со стороны, услышал собственный голос:
— Ты ни разу не упомянула об этом. Ни единого словечка...
На этот раз Сара рассмеялась без горечи.