Гиперион — страница 6 из 114

Восход над Травяным морем был воистину прекрасен. Консул любовался им с крыши кормовой надстройки. После вахты он попытался заснуть, но вскоре понял, что это бесполезно, и поднялся на палубу встретить рассвет. Низко нависшие грозовые тучи застилали небо, и отраженные ими лучи восходящего солнца залили весь мир расплавленным золотом. Паруса, снасти, побелевшие от времени доски палубы – все, чего солнце коснулось своим кратким благословением, засияло всеми цветами радуги. Но вот оно скрылось за пологом облаков, и мир снова лишился своих красок. И стоило упасть занавесу, как сразу же подул ветер, такой холодный, словно он прилетел сюда прямо со снежных вершин Уздечки, показавшихся из-за горизонта на северо-востоке.

На палубе появились Ламия и Мартин Силен с чашками кофе в руках и направились к Консулу. Ветер тянул и рвал снасти. Густые кудри Ламии растрепались, окружив ее лицо подобием темного нимба.

– Доброе утро, – пробормотал Силен, щурясь поверх чашки на подернувшуюся рябью гладь Травяного моря.

– Доброе утро, – ответил Консул. Он чувствовал себя на удивление бодрым и свежим, хотя за всю ночь ни разу не сомкнул глаз. – Ветер встречный, но пока судно идет неплохо. Уверен, к вечеру мы достигнем гор.

– Хрргм, – прокомментировал это замечание Силен и сунул нос в чашку.

– Я никак не могла заснуть, – сказала Ламия. – Все думала о том, что рассказал нам господин Вайнтрауб.

– Что касается меня… – начал поэт, но тут на палубу вышел Вайнтрауб с дочерью. Девочка выглядывала из своей люльки, висевшей на груди ученого.

– Всем доброе утро, – сказал Вайнтрауб и, оглядевшись, глубоко вздохнул. – Ммм-да, холодновато…

– Чертовски холодно, – откликнулся Силен. – А когда перевалим через хребет, будет еще хуже.

– Я, пожалуй, спущусь за курткой, – сказала Ламия. Но не успела она сделать и шагу, как внизу кто-то пронзительно закричал:

– Кровь!

И в самом деле – кровь была повсюду. Каюта Хета Мастина выглядела на редкость опрятно: нетронутая постель, ровный штабель чемоданов в углу, на стуле – аккуратно сложенная одежда. Но на полу, на переборках, на потолке, куда ни глянь – кровь. Шестеро паломников вошли в каюту и кучкой столпились у дверей, не решаясь пройти дальше.

– Я как раз шел мимо, хотел подняться на верхнюю палубу. – Голос отца Хойта был до странности монотонным. – И тут заметил, что дверь приоткрыта. Мне сразу бросилось в глаза… кровь на стене.

– А это в самом деле кровь? – засомневался Мартин Силен.

Ламия Брон шагнула вперед, провела рукой по заляпанной красными пятнами переборке и поднесла пальцы к губам.

– Да! Кровь. – Она огляделась вокруг, подошла к платяному шкафу, быстро осмотрела пустые полки и вешалки, затем направилась к маленькому иллюминатору. Он был закрыт на щеколду и закреплен изнутри болтами.

Ленар Хойт, выглядевший совершенно разбитым, сделал несколько неверных шагов и рухнул на стул.

– Так он мертв?

– Утверждать наверняка мы не можем. Известно только, что капитан Мастин исчез из собственной каюты и что в ней полно крови. – Ламия вытерла руку о штанину и добавила: – Надо тщательно осмотреть весь корабль.

– Верно, – согласился Кассад. – А если мы не найдем капитана?

Ламия Брон открыла иллюминатор. Каюту наполнило громыхание колеса и шуршание травы под корпусом. Запах свежей крови, наводящий на мысль о бойне, стал понемногу выветриваться.

– Если мы не найдем капитана Мастина, – сказала она, – останется предположить одно из двух: либо он покинул корабль по собственной воле, либо его похитили.

– Но кровь… – начал отец Хойт.

– Не доказывает ничего, – закончил за него Кассад. – Госпожа Брон права. Мы не знаем, какая у него группа крови, какой генотип… Кто-нибудь видел или слышал что-нибудь подозрительное?

Раздалось несколько «не-а», остальные молча покачали головами.

Мартин Силен встрепенулся:

– Послушайте, да это же работа нашего друга Шрайка! Неужели не узнаете почерк?

– Не обязательно, – отрезала Ламия. – А может, кто-то решил навести нас на мысль, что это Шрайк.

– Зачем? – спросил отец Хойт, тяжело дыша. – Бессмыслица какая-то.

– И тем не менее, – сказала Ламия. – А теперь надо обыскать корабль. Разбиваемся по парам и приступаем. Кто при оружии?

– Я, – отозвался полковник Кассад. – У меня и лишнее найдется, если надо.

– У меня ничего нет, – объявил отец Хойт.

Поэт отрицательно покачал головой.

– У меня тоже, – сказал Сол Вайнтрауб, заглянув в каюту (увидев кровь, он сразу же вышел в коридор).

– И у меня, – добавил Консул. Отстояв вахту, он тут же вернул Кассаду его «жезл смерти».

– Так, – подытожила Ламия. – Священник пойдет со мной на нижнюю палубу. Силен с полковником – на среднюю. Господин Вайнтрауб, вы с Консулом проверьте все наверху. Постарайтесь ничего не пропустить. И ищите любые признаки борьбы.

– Позвольте вопрос, – перебил ее Силен.

– Да?

– Кто, черт возьми, выбрал вас королевой бала?

– Я частный детектив. – Ламия пристально посмотрела поэту в глаза.

Мартин Силен пожал плечами:

– Присутствующий здесь отец Хойт является священником какой-то забытой религии. Но не значит же это, что мы должны преклонять колена, когда он служит мессу.

– Ну что ж, – вздохнула Ламия, – придется прибегнуть к более весомому аргументу.

Консул и глазом моргнуть не успел, как она оказалась рядом с Силеном. Секунду назад Ламия стояла возле иллюминатора, а в следующее мгновение была уже в центре каюты, и поэт, поднятый в воздух ее мускулистой рукой, беспомощно болтал ногами и силился разжать пальцы, сомкнувшиеся вокруг его тощей шеи.

– Ну что, порассуждаешь еще или будешь делать то, что сказано?

Мартин Силен что-то невнятно прохрипел.

– Так-то, – коротко заметила Ламия и опустила поэта на пол. Силен сделал несколько шагов, пошатнулся и едва не сел на отца Хойта.

Появился Кассад с двумя малыми нейростаннерами в руках. Один из них он вручил Солу Вайнтраубу.

– Мое оружие – вот, – сказал он. – А ваше, Ламия?

Та сунула руку в карман своей просторной накидки и извлекла оттуда допотопный пистолет.

Кассад мельком взглянул на эту реликвию, затем кивнул.

– Друг от друга ни на шаг, – приказал он. – Прежде чем стрелять, уясните, что перед вами и насколько это опасно.

– Остается последовать вашим рекомендациям, полковник, – сказал Силен, массируя шею, – и немедленно пристрелить эту сукину дочь.

Ламия Брон шагнула к поэту.

– Ну-ка, хватит ссориться, – осадил ее Федман Кассад и вышел из каюты. Мартин Силен последовал за ним.

Сол Вайнтрауб подошел к Консулу и протянул ему станнер:

– Не хочется мне таскать эту штуку, когда Рахиль у меня на руках. Идем наверх?

Консул кивнул и взял оружие.

Глас Древа тамплиеров Хет Мастин бесследно исчез. После часа поисков все опять собрались в каюте пропавшего. Кровь уже потемнела и стала засыхать.

– Может, мы что-то упустили? – спросил отец Хойт. – Какие-нибудь потайные ходы? Или тайники?

– Вряд ли, – ответил Кассад. – Я прочесал весь корабль с помощью датчиков тепла и движения. А от них даже мышь не укроется.

– Если у вас есть такие датчики, – возмутился Силен, – какого черта мы целый час ползали по разным углам и закоулкам?

– Потому что соответствующее оборудование или одежда могут спрятать человека даже от них.

– Я хотел бы уточнить. – Отец Хойт на секунду замолк: лицо его исказилось от боли. – Получается, что с помощью этого оборудования или одежды капитан Мастин мог укрыться от нас, спрятавшись в каком-нибудь тайнике?

– Возможно, но маловероятно, – ответила Ламия Брон. – Скорее всего на судне его нет.

– Это Шрайк. – В голосе Мартина Силена слышалось отвращение. Он не спрашивал – утверждал.

– Может быть, – сказала Ламия. – Полковник, последние четыре часа на вахте стояли вы с Консулом. Вы абсолютно уверены, что не видели и не слышали ничего подозрительного?

Оба одновременно кивнули.

– На судне было совершенно тихо, – добавил Кассад. – До этого, кстати, тоже: шум борьбы я бы услышал в любом случае.

– А я, сменившись с вахты, совсем не спал, – заявил Консул. – Каюта Хета Мастина рядом с моей. Но я ничего не слышал.

– Итак, – сказал Силен, – мы выслушали двух человек, которые разгуливали по судну с оружием как раз тогда, когда бедняга был убит. И оба утверждают, что невиновны. Следующее дело!

– Если Мастин и был убит, – спокойно заметил Кассад, – то по крайней мере не «жезлом смерти». Ни один известный мне тип современного бесшумного оружия не вызывает таких потерь крови. Выстрелов тоже никто не слышал. Следов пуль нет. Так что пистолет Ламии тут ни при чем. Если это действительно кровь капитана Мастина, значит, действовали холодным оружием.

– Шрайк и есть холодное оружие. – Мартин Силен хмыкнул.

Ламия подошла к невысокому штабелю чемоданов.

– Хватит спорить. Давайте-ка лучше посмотрим его багаж.

Отец Хойт предостерегающе поднял руку:

– Это… ну… это ведь его личные вещи, не так ли? Мы не имеем права…

Ламия Брон скрестила руки на груди.

– Послушайте, святой отец, если Мастин мертв, ему все равно. А если все-таки жив, то, осмотрев его вещи, мы, возможно, поймем, где искать его самого. Но в любом случае нам нужно попробовать.

Хойт кивнул, соглашаясь, но весь его вид выражал сомнение. В конце концов посягательство на чужую собственность состоялось. В первом чемодане обнаружилось лишь несколько смен белья и «Книга Жизни» Мюира. Во втором – сотня сублимированных саженцев, завернутых каждый в отдельности, вместе с землей.

– Посещая новую планету, тамплиер должен посадить там не менее ста саженцев Вечного Древа, – пояснил Консул. – Приживаются они редко, но так у них принято.

Тем временем Ламия Брон занялась большим металлическим ящиком, стоявшим в самом низу.

– Не трогайте! – остановил ее Консул.

– Почему?

– Это куб Мебиуса, – ответил за Консула полковник Кассад. – Оболочка из углепласта, а под ней – замкнутое на себя сверхпроводящее защитное поле.

– Ну и что? – возразила Ламия. – Кубы Мебиуса используют для консервации артефактов и всякого хлама. Но они же не взрываются.

– Сами-то они не взрываются, – согласился Консул, – но то, что в них заключено, взорваться может. А может быть, уже взорвалось.

– Куб такого размера может остановить на стадии детонации и сколь угодно долго удерживать внутри ядерный взрыв мощностью в одну килотонну, – добавил Федман Кассад.

Ламия хмуро посмотрела на ящик.

– Тогда как нам убедиться, что там не прячется убийца Мастина?

Кассад указал на светящуюся зеленую полоску вдоль единственного шва ящика.

– Он герметически закрыт. Если бы его открывали, для реактивации потребовался бы внешний генератор защитного поля. Поэтому его содержимое не имеет отношения к исчезновению капитана Мастина.

– Значит, мы так и не узнаем, что там? – задумчиво произнесла Ламия.

– Почему же? – сказал Консул. – Кое-какие догадки у меня есть.

Все посмотрели на него. Рахиль заплакала, и Сол включил обогрев люльки.

– Помните вчерашний разговор в Эдже? – продолжал Консул. – У меня создалось впечатление, что капитан Мастин хранит в этом кубе свое секретное оружие.

– Оружие? – переспросила Ламия.

– Конечно! – воскликнул Кассад. – Эрга!

– Эрг? – Мартин Силен уставился на ящик. – Но ведь это электрические твари, которых тамплиеры используют на своих «деревьях».

– Совершенно верно, – сказал Консул. – Существа эти были найдены около трех веков назад на астероидах системы Альдебарана. По размерам они не больше кошачьего позвоночника, но тело их представляет собой клубок пьезоэлектрических нервов, заключенный в оболочку из кремниевых хрящей. Эрг может генерировать силовое поле, сравнимое с тем, что создает небольшой спин-звездолет.

– Постойте-ка, – Силен не отводил глаз от куба, – нельзя же все это впихнуть в небольшой ящик? Там что, отражающие экраны?

– В каком-то смысле да, – ответил Кассад. – Поле существа можно демпфировать, и тогда оно не тратит и не потребляет энергию. Нечто вроде нашей криогенной фуги. А это, должно быть, небольшое. Детеныш, так сказать.

Ламия провела рукой по металлической оболочке.

– И что, тамплиеры умеют управлять этими существами? Общаются с ними?

– Да, – ответил Кассад. – Но как именно, толком никто не знает. Это один из секретов братства. Хет Мастин, наверное, рассчитывал, что эрг поможет ему справиться с…

– Со Шрайком, – закончил за него Мартин Силен. – Очевидно, тамплиер думал, что этот энергетический чертенок станет его секретным оружием, когда он встретится с Повелителем Боли. – Поэт рассмеялся.

Отец Хойт кашлянул.

– Церковь признала постановление Гегемонии о том, что эти существа – эрги – не обладают душой чувствующей… а потому не обретут спасения.

– О, они прекрасно все чувствуют, святой отец, – усмехнулся Консул. – Гораздо лучше, чем мы можем себе вообразить. Но вот что касается разума, самосознания… Представьте себе что-то вроде смышленого кузнечика. Обретут ли кузнечики спасение?

Хойт промолчал.

– Ну что ж, – сказала Ламия Брон. – Видимо, капитан Мастин действительно надеялся, что это существо поможет ему обрести спасение. Но чего-то не рассчитал. – Она окинула взглядом запачканные кровью переборки и наполовину высохшие пятна на полу. – Уйдем отсюда.

Борясь с усиливающимся ветром, судно упорно двигалось на северо-восток, навстречу шторму. Под низко нависшими тучами стремительно неслись белые клочья облаков. Порывы ледяного ветра хлестали по траве и пригибали ее к земле. На горизонте сверкнула молния, и через несколько секунд над морем, словно предупредительные выстрелы, прогремели раскаты грома. Паломники молча наблюдали за разбушевавшейся стихией, пока первые капли холодного дождя не загнали их в большую каюту на корме.

– Вот это я нашла у него в кармане. – Ламия Брон продемонстрировала полоску бумаги с цифрой «5».

– Значит, Мастин должен был рассказывать свою историю следующим, – пробормотал Консул.

Мартин Силен принялся раскачиваться на стуле. В его физиономии сатира, выхватываемой из темноты вспышками молний, сейчас появилось что-то демоническое.

– Есть и другая возможность. – Он взмахнул рукой. – Пятый номер мог быть у кого-то из тех, кто еще не рассказал своей истории, и этот человек убил тамплиера, чтобы обменяться с ним номерами.

Ламия пристально посмотрела на поэта.

– То есть либо Консул, либо я, – бесстрастно произнесла она.

Силен пожал плечами.

Тогда Ламия достала из кармана еще один клочок бумаги.

– У меня номер 6. Чего бы я добилась? Все равно моя очередь следующая.

– А вдруг Мастин мог рассказать о чем-то и поэтому его заставили замолчать? – предположил поэт и снова пожал плечами. – Лично я считаю, что это Шрайк собирает свой урожай. Мы почему-то возомнили, что нам будет позволено добраться до самих Гробниц, когда эта тварь орудует уже на полпути к Китсу.

– Мы – совсем другое дело, – возразил Сол Вайнтрауб. – Наше путешествие и есть паломничество к Шрайку!

– Ну и что?

Разговор оборвался, и Консул подошел к окну. Дождь вовсю барабанил по стеклам в свинцовом переплете; море скрылось за клубящейся водяной завесой. В этот момент ветровоз заскрипел и, сильно накренившись на правый борт, повернул на другой галс.

– Госпожа Брон, – нарушил затянувшееся молчание полковник Кассад. – Может, вы расскажете нам свою историю?

Ламия сложила руки на груди и посмотрела на залитое дождем окно.

– Не сейчас. Давайте сначала выберемся с этого проклятого корабля. Здесь воняет смертью.

К Приюту Паломников ветровоз подошел во второй половине дня, но из-за грозы стемнело рано, и усталым пассажирам казалось, что уже поздний вечер. Отсюда начинался предпоследний этап путешествия, и Консул надеялся, что представители Церкви Шрайка встретят их хотя бы здесь. Однако Приют был таким же пустынным, как Эдж.

Показавшиеся в разрывах туч отроги Уздечки заставили шестерых паломников встряхнуться, как крик «Земля!» – моряка, и, несмотря на ливень, подняться на палубу. Здесь все дышало суровой красотой; отвесные утесы и бурые склоны предгорий являли собой разительный контраст монотонной зелени Травяного моря. А чуть дальше взгляд упирался в серо-белую стену, терявшуюся в низких облаках. Вершины хребта поднимались на девять километров, но сейчас об этом можно было лишь догадываться. Однако даже в таком, усеченном виде картина была величественной. Вечные снега начинались прямо за скоплением лачуг и дешевых гостиниц, по которым прошелся огонь и которые, собственно, составляли Приют Паломников.

– Если разрушена подвесная дорога, нам конец, – пробормотал Консул. Эта мысль, которую он упорно отгонял всю дорогу, вызвала у него приступ тошноты.

– Я вижу первые пять башен, – сказал полковник Кассад, глядя в свой бинокль. – Они вроде целы.

– А вагоны?

– Нет… хотя погодите. Один точно есть. Стоит у самой платформы, прямо в воротах.

– Стоит? – быстро переспросил Мартин Силен. Он тоже понимал, в какой отчаянной ситуации окажутся паломники, если подвесная дорога не работает.

– Да.

Консул покачал головой. Вагоны должны двигаться постоянно, даже в самую плохую погоду, когда совсем нет пассажиров. Иначе толстые тросы обледенеют и потеряют эластичность.

Пока ветровоз убирал паруса и выдвигал сходни, шестеро путешественников вытащили свой багаж на палубу. Все постарались одеться потеплее. Полковник облачился в армейскую термонакидку, Ламия Брон – в странного покроя длинное одеяние, по каким-то, давно забытым причинам называвшееся шинелью, Силен – в шубу из густого меха, который под порывами ветра то чернел, то отливал серебром, отец Хойт – в длинную черную рясу, сделавшую его еще более похожим на чучело, Сол Вайнтрауб – в толстую пуховую куртку, укрывавшую и его, и ребенка, а Консул – в поношенное, но вполне еще годное пальто, которое жена подарила ему несколько десятилетий тому назад.

– А как быть с вещами капитана Мастина? – спросил Сол, когда все паломники, за исключением Кассада, спустившегося вниз, чтобы разведать обстановку, собрались у сходен.

– Я вынесла их на палубу, – сказала Ламия. – Возьмем их с собой.

– Это как-то неправильно, – промямлил отец Хойт. – Просто взять и уйти. Следовало бы… отслужить… В конце концов человек умер…

– Мы этого не знаем, – напомнила ему Ламия, небрежно подхватив одной рукой сорокакилограммовую сумку.

– Вы действительно верите, что господин Мастин жив? – недоуменно спросил Хойт.

– Нет, – отрезала Ламия. Снежные хлопья садились на ее черные волосы.

С края причала им замахал Кассад, и паломники, забрав вещи, двинулись вниз по сходням. Никто не оглянулся.

– Вагон пустой? – спросила Ламия, подойдя к полковнику. На свету его накидка из «хамелеоновой кожи» стремительно теряла свою серо-черную окраску.

– Пустой.

– Трупы?

– Нет, – сказал Кассад и повернулся к Солу и Консулу: – Вы забрали из камбуза все, что надо?

Оба кивнули.

– А что они должны были забрать? – поинтересовался Силен.

– Недельный запас продуктов, – ответил Кассад. – В пути нам вряд ли удастся достать что-нибудь съестное.

Отвернувшись, полковник принялся рассматривать склон над станцией подвесной дороги. Только сейчас Консул заметил, что под накидкой он держит на сгибе руки десантную винтовку.

«Будем ли мы живы через неделю?» – подумал Консул, усмехнувшись про себя.

В два приема они перенесли вещи на станцию. Ветер со свистом врывался в разбитые окна и дыры в крышах темных зданий. Во второй ходке Консулу и отцу Хойту достался куб Мебиуса. Священник пыхтел, задыхался, и наконец его прорвало:

– Зачем мы тащим с собой этого эрга?

Они едва добрели до металлической лестницы, ведущей на станцию. Вся платформа была в потеках ржавчины, словно заросла рыжим лишайником.

– Не знаю, – ответил Консул. Он тоже с трудом переводил дыхание.

Со станционной платформы открывался прекрасный вид на бескрайние просторы Травяного моря. Ветровоз – темный, безжизненный, с зарифленными парусами – стоял на прежнем месте. По равнине несся снежный буран. Казалось, по бесчисленным стеблям высокой травы катятся белые барашки.

– Перетащите все на борт, – распорядился Кассад. – А я схожу наверх, в операторскую кабину. Попробую оттуда запустить эту механику.

– Разве здесь не автоматика? – удивился Мартин Силен. – Ну, как на ветровозе?

– Не думаю, – ответил Кассад. – Посмотрим, может, мне удастся стронуть его с места.

– А что, если он поедет без вас? – крикнула Ламия вдогонку.

– Не поедет.

В вагоне было холодно и пусто, если не считать нескольких металлических скамеек в большом переднем отделении и десятка простых коек в маленьком, заднем. Вагон был просторный – по меньшей мере восемь метров в длину и около пяти в ширину. Заднее отделение было отгорожено тонкой металлической переборкой. Один угол в нем занимал небольшой шкаф. Высокие, в полстены окна были только в переднем отделении.

Паломники свалили багаж прямо на пол и теперь пытались согреться – расхаживали по вагону, топали ногами, размахивали руками. Мартин Силен лежал на скамье, вытянувшись во весь рост, причем из шубы торчали лишь макушка да ботинки.

– Черт возьми, – пожаловался он, – совсем забыл, как в этой штуке включается отопление.

Консул взглянул на темные панели освещения.

– Отопление тут электрическое и включится само, когда полковник запустит вагон.

– Если запустит, – буркнул Силен.

Сол Вайнтрауб, сменив Рахили пеленки, переодел малышку в термокостюм и теперь укачивал на руках.

– Я-то здесь никогда не был, – оглядываясь, произнес он. – А вы, господа?

– Я был, – ответил поэт.

– А я нет, – сказал Консул. – Мне доводилось видеть дорогу только на фотографиях.

– Кассад говорил, что однажды ему пришлось возвращаться этим путем в Китс, – отозвалась из другого отделения Ламия.

– Я думаю… – начал Сол Вайнтрауб, но тут заскрежетали шестерни, и вагон, резко накренившись, закачался, а затем, влекомый внезапно пришедшим в движение тросом, пополз вперед. Все бросились к окну, выходившему на платформу.

Прежде чем отправляться в операторскую, Кассад предусмотрительно перенес свои вещи в вагон. Сейчас он выскочил из дверей кабины, одним прыжком преодолел длинную лестницу и кинулся за вагоном, который медленно отходил от посадочной площадки.

– Не успеет, – прошептал отец Хойт.

До края платформы оставалось метров десять, но карикатурно длинноногий Кассад бежал, как настоящий спринтер.

Вагон выскользнул из направляющего желоба и закачался в воздухе, метрах в восьми над скалами. Хотя настил платформы обледенел, Кассад не снижал скорости, нагоняя вагон.

– Давай! – закричала Ламия Брон. Остальные подхватили ее крик.

Консул посмотрел вверх: полосы льда отваливались с обмерзшего троса и падали вниз. Он оглянулся. Слишком далеко. Кассад не успеет.

Однако полковник бежал невероятно быстро. Вот и край платформы. Консулу снова вспомнился ягуар – зверь со Старой Земли, которого он видел в зоопарке на Лузусе. Казалось, полковник вот-вот поскользнется и полетит вниз, на заснеженные валуны. Но нет. Вытянув вперед свои длинные руки, Кассад прыгнул и завис в воздухе. Его накидка развевалась на ветру. Мгновение – и он скрылся за вагоном.

Раздался глухой удар, затем потянулась бесконечно долгая минута ожидания. Все молчали, даже шелохнуться боялись. Вагон плыл в сорока метрах над скалами, приближаясь к первой мачте. Но вот паломники увидели Кассада. Хватаясь за обледенелые металлические поручни, он продвигался вдоль вагона. Ламия распахнула дверь, и к полковнику тут же протянулся десяток рук. Ему помогли забраться внутрь.

– Благодарение Господу, – произнес отец Хойт.

Немного отдышавшись, полковник мрачно улыбнулся:

– Мне не хотелось дожидаться возвращения вагона. Там автоблокировка. Если с оператором что-нибудь случится, механизм останавливается. Пришлось придавить рычаг мешком песка.

Мартин Силен указал на быстро приближающуюся мачту опоры, над которой, как потолок, висело облако. Трос, казалось, уходил в пустоту.

– Сдается мне, мы уже пересекаем хребет, хотим мы того или нет.

– А сколько времени займет дорога? – спросил Хойт.

– Часов двенадцать. Может, чуть меньше. Операторам иногда приходится останавливать вагоны – если ветер слишком сильный или трос обледенеет.

– Теперь мы уже не остановимся, – сказал Кассад.

– Если только трос не порвется, – заметил поэт. – Или мы на что-нибудь не налетим.

– Заткнись, – оборвала его Ламия. – И вообще не пора ли нам пообедать?

– Смотрите! – позвал Консул.

Все подошли к передним окнам. Вагон уже поднялся на сто метров над бурым склоном. Предгорья остались где-то позади. Далеко внизу виднелась платформа. Паломники в последний раз окинули взглядом станцию, покинутые лачуги Приюта Паломников и неподвижный ветровоз.

Затем снег и плотные облака поглотили их.

Разумеется, кухни в привычном смысле слова в вагоне не было. Однако в заднем отделении обнаружились холодильник и микроволновая печь. Из мяса и овощей, позаимствованных на камбузе ветровоза, Ламия и Вайнтрауб соорудили вполне сносное жаркое. У Мартина Силена нашлось и вино (несколько бутылок он прихватил еще с «Бенареса», остальными разжился на ветровозе). К жаркому он открыл гиперионское бургундское.

Паломники почти покончили с обедом, когда мрак, словно облепивший окна вагона, начал понемногу рассеиваться. Вскоре стало совсем светло. Консул обернулся к окну, и в этот момент выглянуло солнце, залив весь вагон каким-то потусторонним золотым светом.

Все разом вздохнули. Уже несколько часов как стемнело, но едва вагон всплыл над морем облаков, из которого, подобно островам, поднимались горные вершины, как паломники вновь оказались в царстве заката. Небо Гипериона из дневного блекло-голубого стало бездонно-лазурным. Красно-золотистое светило зажгло башни облаков и покрытые льдом горные вершины. Консул огляделся. Лица его спутников, которые еще минуту назад в полумраке вагона казались серыми пятнами, теперь тоже омывало щедрое золотое сияние.

Мартин Силен поднял бокал:

– Ну, с Богом!

Консул посмотрел вперед. Массивный трос казался отсюда не толще нитки, а чуть подальше его и вовсе было не разглядеть. В нескольких километрах, на вершине горы, искрилась золотом следующая опорная мачта.

– Дорогу поддерживают сто девяносто две опоры, – произнес Мартин Силен голосом экскурсовода. – Они изготовлены из сверхпрочного карбодюраля и имеют восемьдесят три метра в высоту.

– Мы, должно быть, очень высоко, – негромко сказала Ламия Брон.

– Самая высокая точка этой подвесной дороги, общая протяженность которой составляет девяносто шесть километров, находится над вершиной горы Драйден, пятой в горной системе Уздечки; ее высота девять тысяч двести сорок шесть метров над уровнем моря, – продолжал Силен.

Полковник Кассад посмотрел по сторонам:

– А в вагоне давление нормальное. Несколько минут назад сработало реле.

– Смотрите! – воскликнула Ламия.

В течение долгой минуты солнце лежало на облачном горизонте. Теперь оно опустилось ниже, и тучи словно вспыхнули изнутри. Весь западный край мира заполыхал многоцветием красок. Снежные карнизы и ледники на западных склонах, нависавшие над подвесной дорогой, все еще горели отраженным светом, но на темнеющем небосводе уже проступали самые яркие звезды. В вагоне царил розовый полумрак.

Консул повернулся к Ламии Брон.

– Почему бы вам не рассказать свою историю прямо сейчас? Нам ведь надо выспаться перед прибытием в Башню.

Ламия допила остатки вина.

– А вы-то сами хотите ее услышать?

Все закивали. Только Мартин Силен пожал плечами, выражая полнейшее равнодушие.

– Хорошо. – Ламия Брон отставила в сторону пустой стакан, уселась на скамейку, подобрала под себя ноги и, опершись локтями о колени, начала свой рассказ.

История детектива:Долгое прости

Я сразу поняла, что это дело будет особое, – с той самой секунды, как он вошел в мой кабинет. Он был красив. Не изнеженный или смазливый, как иные модели или телезвезды. Нет, он был просто… красив.

Ростом он был невелик, не выше меня, а я родилась и выросла на Лузусе, где гравитация на треть больше стандартной. Но я сразу же поняла, что мой посетитель не с Лузуса, ибо сложен он был по меркам Сети весьма пропорционально – стройный, худощавый атлет. Лицо – сама целеустремленность: низкие брови, острые скулы, прямой нос, твердый подбородок и широкий рот (чувственный и упрямый одновременно). Большие карие глаза. На вид ему было около тридцати стандартных.

Ясное дело, в тот момент, когда он вошел, я не задавалась целью составить полный реестр его личных качеств. Первое, что я подумала тогда: «Неужели клиент?» А вторая мысль: «Ну, красив, мерзавец!»

– Госпожа Брон?

– Да, это я.

– Вы действительно госпожа Ламия Брон из сыскного агентства «Вся Сеть»?

– Да.

Он огляделся, словно не веря моим словам. Я поняла смысл этого взгляда. Дело в том, что мой офис находился на двадцать третьем уровне старого промышленного улья Железный Хлев. Секцию, где он расположен, называют Старыми Норами. Все три окна выходят в служебную траншею № 9. Там всегда темно, а сверху, из фильтров улья, вечно капает конденсат. Заброшенные автопогрузчики, ржавые балки – вот и весь пейзаж.

Ну и черт бы с ним – зато дешево. К тому же большинство моих клиентов звонит, а не приходит лично.

– Могу я присесть? – спросил он, очевидно, вполне удовлетворенный тем фактом, что столь почтенному агентству приходится работать в такой трущобе.

– Конечно, – ответила я и жестом указала на стул. – Господин…

– Джонни, – сказал он.

Это имя не соответствовало его внешности. Что-то в нем говорило о деньгах. Не одежда, нет. Одет он был как раз довольно обычно – в костюм, выдержанный в черно-серой гамме, правда, из добротной ткани. Но меня не оставляло ощущение, что парень этот не из простых. И произношение какое-то странное. Обычно я хорошо распознаю акцент – это необходимо в нашем деле, – но сейчас я не могла определить не то что местность, где вырос этот парень, – даже планету!

– Итак, Джонни, чем могу помочь? – Я протянула ему бутылку виски, которую собиралась было убрать, когда он вошел.

Мальчик Джонни отрицательно покачал головой. Может быть, он решил, что я предлагаю ему хлебнуть из горлышка? Черт возьми, я не так воспитана. Возле водоохладителя полно бумажных стаканчиков.

– Госпожа Брон, – сказал он (и я снова подивилась его акценту), – мне необходимо провести расследование.

– Как раз этим я и занимаюсь.

Он замолк. Наверное, стеснялся. Многие мои клиенты не решаются сразу выложить суть дела. Ничего удивительного: девяносто пять процентов моей работы – разводы и прочие семейные дрязги. Поэтому я не стала его торопить.

– Видите ли, дело мое весьма деликатное, – сказал он наконец.

– Господин э-э-э… Джонни. Большинство дел, которые я расследую, весьма деликатны. Но я работаю в системе «ЮниверСеть», и поэтому любая информация, имеющая отношение к клиенту, подпадает под действие Закона о защите личности. Я обязана сохранять в тайне все – даже тот факт, что мы сейчас беседуем. И даже в том случае, если вы раздумаете меня нанимать.

Конечно же, я вешала ему лапшу на уши. Власти, если у них возникнет такое желание, могут в два счета залезть в мои файлы, но я чувствовала, что этого парня надо как-то успокоить. Боже, до чего хорош!

– Гм, – хмыкнул он. Потом снова огляделся и наклонился ко мне. – Госпожа Брон, я хочу, чтобы вы расследовали убийство.

Это сразу настроило меня на серьезный лад. До этого я сидела, откинувшись на спинку стула и положив ноги на стол. Теперь я выпрямилась и подалась вперед.

– Убийство? В самом деле? А что же полиция?

– Их это не касается.

– Быть не может! – воскликнула я, подумав, что парню нужен не сыщик, а психиатр. – Сокрытие убийства карается по закону.

Мне так и хотелось добавить: «Уж не ты ли, Джонни, и совершил убийство?»

Он улыбнулся и покачал головой.

– Но мой случай – особый.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, госпожа Брон, что убийство действительно было совершено, но полиция Гегемонии – равно как и местная – ничего об этом не знает. И вообще, это не их юрисдикция.

– Быть не может, – повторила я. За окном моросил ржавый дождик и сыпались искры – наверху что-то сваривали. – Как же так?

– Убийство было совершено за пределами Сети. Более того – за пределами Протектората. Никаких властей там вообще нет.

Уже что-то. Хоть какое-то подобие здравого смысла. Но я все еще не могла взять в толк, о какой дыре он говорит. Даже в поселениях на Окраине и колониальных мирах есть полиция. На борту какого-нибудь звездолета? Но на преступления, совершенные в открытом космосе, распространяется юрисдикция Управления межзвездных сообщений.

– Ладно, – решилась я. Последние несколько недель я сидела без работы. – Расскажите все как есть.

– И вы обещаете сохранить тайну, даже если не возьметесь за это дело?

– Обещаю.

– А если все-таки возьметесь, будете сообщать обо всем только мне?

– Конечно.

Мой будущий клиент помедлил, потирая подбородок. (Поразительные руки!)

– Хорошо, – сказал он наконец.

– Давайте с самого начала, – предложила я. – Кого убили?

Джонни выпрямился – ну прямо прилежный ученик на уроке – и с подкупающей искренностью произнес:

– Меня.

Мне понадобилось десять минут, чтобы вытянуть из него всю историю. Когда он закончил свой рассказ, я уже не думала, что он сумасшедший. Сумасшедшей была я. Или по крайней мере буду ею, если возьмусь за это дело. Джонни – его настоящее имя представляло собой цепочку букв, цифр и штрихового кода подлиннее моей руки – был кибридом.

Я и раньше слышала о кибридах. А кто не слышал? Однажды, поссорившись с моим первым мужем, я в сердцах назвала его кибридом. Но мне и в голову не могло прийти, что я буду сидеть в одной комнате с настоящим кибридом. Или что найду его таким чертовски привлекательным.

Джонни был ИскИном. Его сознание, или эго, или черт его знает что, плавало где-то в киберпространстве мегасферы Техно-Центра. Как и все люди (за исключением, быть может, Секретаря Сената и ребят, выгребавших за ИскИнами дерьмо), я не имела ни малейшего представления, где находится этот самый Техно-Центр. Более трех веков назад (задолго до моего рождения) искусственные интеллекты мирно ушли из-под власти человека. И хотя они остались союзниками Гегемонии, участвуют в работе Альтинга, контролируют инфосферы, иногда используют свои прогностические способности, чтобы предупредить нас об ошибочных решениях и стихийных бедствиях, сам Техно-Центр занят какими-то своими, недоступными человеческому уму и чуждыми ему делами и решительно не желает посвящать нас в них.

Ну и на здоровье.

Обычно ИскИны ведут свои дела с людьми и с человеческими машинами через инфосферы. Если надо, они могут создать и интерактивную голограмму. Помнится, когда подписывали пакт о присоединении Мауи-Обетованной, послы Техно-Центра подозрительно напоминали Тайрона Батуайта, блиставшего некогда актера тривидения.

Кибриды – совсем другое дело. Созданные из человеческого генетического материала, они внешне походят на людей куда больше, чем это допускается для андроидов. Между Техно-Центром и Гегемонией существует договор, ограничивающий численность кибридов, так что их вообще-то немного.

Я посмотрела на Джонни. Очевидно, с точки зрения ИскИна, этот загадочный и чертовски красивый парень, сидевший сейчас напротив меня за столом, – не более чем придаток, что-то вроде щупальца. Ну, может, чуть сложнее по своей конструкции, но в сущности – ничем принципиально не выделяющийся среди десятков тысяч датчиков, манипуляторов, автономных модулей и прочих органов, которыми ИскИны постоянно пользуются. А теперь допустим, что манипулятор под названием «Джонни» уничтожен. Что это для ИскИна? Все равно что для человека остричь ноготь.

«Какая жалость», – подумала я. А вслух спросила:

– Так вы кибрид?

– Да. Привилегированный. У меня есть виза во все миры Сети.

– Хорошо. – Я услышала свой голос как бы со стороны. – Значит, кто-то… убил вашего кибрида и вы хотите, чтобы я выяснила кто?

– Нет, – ответил молодой человек. У него были рыжевато-коричневые вьющиеся волосы. Прическа… тут та же история, что и с акцентом, – я никак не могла идентифицировать ее стиль. Она показалась мне несколько старомодной, но где-то я ее видела.

– Вопрос не в том, – продолжал между тем Джонни, – что кто-то убил мое тело. Мой враг убил меня самого.

– Вас?

– Да.

– Вас как… о-о… Сам ИскИн?

– Совершенно верно.

Я ничего не понимала. ИскИны бессмертны. Во всяком случае, никто в Сети не слышал, чтобы ИскИн умер.

– Ничего не понимаю, – призналась я.

Джонни кивнул.

– В отличие от человеческой личности, которая – теперь, кажется, все пришли к этому мнению – перестает существовать после смерти тела, мое сознание принципиально неуничтожимо. Но в результате нападения произошло… как бы это сказать… прерывание. Хотя я располагал… ну, скажем, дубликатом памяти, кое-что было утеряно безвозвратно. В этом смысле напавший на меня совершил убийство.

– Понимаю, – соврала я и перевела дыхание. – Но почему же вы не обратились в вашу собственную полицию… если, конечно, у ИскИнов есть полиция… Или в киберполицию Гегемонии?

– Дело в том, – очень серьезно ответил юный красавец, в котором я изо всех сил пыталась видеть всего лишь кибрида, – что мне ни в коем случае нельзя обращаться в эти организации.

Я вопросительно приподняла бровь. Это уже напоминало моих обычных клиентов.

– Уверяю вас, – сказал он, словно прочитав мои мысли. – В этом нет ничего противозаконного. Ничего неэтичного. Просто… есть определенные препятствия, природу которых я не могу вам объяснить.

Я сложила руки на груди.

– Послушайте, Джонни. Вся ваша история звучит крайне неправдоподобно. Скажем, о том, что вы кибрид, я знаю только с ваших слов. А вдруг вы решили надуть меня?

На лице у него появилось удивленное выражение:

– Надо же, я об этом как-то не подумал. Как же мне доказать, что я тот, за кого себя выдаю?

Я тут же выпалила:

– Переведите миллион марок на мой текущий счет в банке «Транс-Сеть».

Джонни улыбнулся. Секунду спустя зазвонил видеофон, и передо мной появилось изображение человека с усталым и озабоченным лицом. Позади него в воздухе переливалась эмблема банка «Транс-Сеть».

– Простите меня, госпожа Брон, – произнес он, – но мы подумали, что, располагая… э-э… столь солидной суммой, вы, возможно, захотите ознакомиться с нашими долгосрочными гарант-опциями или воспользуетесь какой-либо маклер-программой?

– Потом, – сказала я.

Управляющий банком кивнул и исчез.

– А если это имитация? – не сдавалась я.

Джонни мило улыбнулся.

– Возможно, но весьма убедительная, не правда ли?

– Не очень.

Он пожал плечами.

– Хорошо. Но если я действительно тот, за кого себя выдаю, возьметесь ли вы за мое дело?

– Угу. – Я вздохнула. – Небольшая поправка. Моя работа не стоит миллион марок. Я беру пятьсот в день плюс издержки.

Кибрид кивнул.

– Значит, вы беретесь за мое дело?

Я встала, надела шляпу и сняла с вешалки, стоявшей у окна, свое старое пальто. Потом достала из нижнего ящика стола отцовский пистолет и сунула его в карман.

– Пошли, – сказала я.

– Пошли, – откликнулся Джонни. – А куда?

– На место преступления.

Считается, что уроженцы Лузуса неохотно покидают свои ульи, а покинув, тут же начинают страдать агорафобией и чувствуют себя уютно разве что в толкучке супермаркета. Так оно и есть, однако большинство моих клиентов приходят, так сказать, извне и уходят туда же. Поэтому я то гоняюсь за какими-то проходимцами, которые постоянно меняют внешность и скачут туда-сюда по нуль-Т, чтобы на новом месте взяться за старые делишки, то выслеживаю неверных супругов, наивно полагающих, что на другой планете они могут грешить, не опасаясь разоблачения, то разыскиваю потерявшихся детей или сбежавших родителей.

Однако, пройдя через портал пассажирского терминекса Железного Хлева, я остановилась в нерешительности. Передо мною простиралось пустынное каменистое плато, уходящее, казалось, в бесконечность. Кроме бронзового прямоугольника портала – никаких признаков цивилизации. Вонь тухлых яиц. Небо тошнотворного желто-коричневого цвета, кипящее, как котел. Серая, потрескавшаяся корка под ногами. Ни травинки, ни даже лишайника. Я не могла оценить расстояния до горизонта, но мы чувствовали себя очень высокими, а горизонт казался очень далеким. И ни вблизи, ни вдали – абсолютно ничего живого. Ни деревьев, ни кустов, ни зверюшек – ничего.

– Куда, черт возьми, мы попали? – Я была уверена, что знаю все миры Сети.

– Это Мадхья, – сказал Джонни. (У него получилось что-то вроде «Мэдье».)

– Первый раз слышу, – ответила я, нащупывая в кармане перламутровую рукоятку отцовского пистолета.

– Официально эта планета еще не вошла в Сеть, – пояснил кибрид. – Пока это колония Парвати. Но отсюда до ближайшей базы ВКС – всего несколько световых минут пути, поэтому порталы поставили здесь еще до того, как Мадхья стала протекторатом.

Я смотрела на эту дикую пустошь, и меня мутило от вони сернистого ангидрида. К тому же я боялась, что он испортит мне пальто.

– Есть поблизости какие-нибудь поселения?

– Нет. Только несколько небольших городков на другой стороне планеты.

– И какой ближе всего?

– Нанда-Деви. Это к югу отсюда. Население – триста человек. До него две тысячи километров.

– Почему же портал поставили здесь?

– Тут нашли тяжелые металлы, – объяснил Джонни, – и консорциум, который взялся их разрабатывать, решил построить в этом полушарии около сотни порталов. Чтобы легче было добираться.

– Понятно, – сказала я. – Самое подходящее место для убийства. А зачем вы сюда приехали?

– Не знаю. Этот участок памяти стерт.

– Вы приехали один?

– Не знаю.

– А что вы знаете?

Юноша засунул свои изящные руки в карманы.

– Я знаю, какое оружие использовал убийца. В Центре его называют вирусом СПИД-II.

– Что это такое?

– СПИД-I – это заразная болезнь, которой задолго до Хиджры болели люди. Ее вирусы поражали иммунную систему. Так вот… этот вирус делает то же самое с ИскИнами. Менее чем за секунду вирус проникает в системы безопасности и направляет смертоносные программы-фагоциты против хозяина – против самого ИскИна. То есть против меня.

– А вы не могли заразиться естественным путем?

Джонни улыбнулся.

– Это исключено. Это все равно что спрашивать у человека, в которого стреляли, не мог ли он сам натолкнуться на пулю.

Я пожала плечами.

– Послушайте, если вам нужен эксперт по инфосетям или ИскИнам, вы обратились не по адресу. О мире привидений я знаю не больше, чем двадцать миллиардов тупиц, которые просто входят в сферы, когда им надо. – Я специально употребила это старинное слово. Мне было интересно – разозлится он или нет.

– Я знаю, – ответил Джонни, сохраняя спокойствие. – Я пришел к вам не за этим.

– Что же вам от меня нужно?

– Чтобы вы нашли того, кто привез меня сюда и убил. И заодно выяснили почему.

– Хорошо. Но откуда вы знаете, что убийство произошло именно здесь?

– Потому что именно здесь я обрел способность управлять своим кибридом, когда меня… восстановили.

– Вы хотите сказать, что, пока вирус уничтожал вас, ваш кибрид был как бы в отключке?

– Да.

– И сколько это продолжалось?

– Моя смерть? Чуть меньше минуты. Потом была активирована моя резервная личность.

Я не смогла удержаться от смеха.

– Что вас так рассмешило, госпожа Брон?

– Ваши представления о смерти, – ответила я.

Он пристально посмотрел на меня своими грустными светло-карими глазами.

– Конечно, вам смешно. Вы даже представить себе не можете, что значит минута… отключения… для элемента Техно-Центра. Это бездны времени и информации. Тысячелетия некоммуникативности.

– Ага, – согласилась я. (Хотя, признаюсь, его рассказ не исторг из моей груди горестных рыданий.) – Ну а что же делало ваше тело, ваш кибрид, пока вы меняли ленты – или что там у вас – со своей личностью?

– Думаю, он находился в коме.

– Он может действовать автономно?

– Может. Если, конечно, не отказывает вся система разом.

– И где вы пришли в себя?

– Простите?

– Когда вы реактивировали кибрид, где он находился?

Джонни кивнул в знак того, что понял, о чем речь, и указал на валун метрах в пяти от портала:

– Вон там я лежал.

– С этой стороны или с противоположной?

– С противоположной.

Я подошла и осмотрела место преступления. Там не было ничего: ни крови, ни какой-нибудь записки, ни орудия убийства, ни следов. Словно тело Джонни и не лежало здесь ту сравнимую с вечностью минуту. Полицейские, наверно, исписали бы целые тома, фиксируя всевозможные микро-, био – и прочие улики. Но я не нашла ничего. Камень и камень.

– Если у вас на самом деле выпал кусок памяти, – спросила я, – откуда же вы знаете, что приехали сюда не один?

– Я просмотрел записи нуль-канала.

– И что: узнали вы, что за таинственная личность вас сопровождала?

– Мы оба ехали по моей карточке, – ответил Джонни.

– Вас было только двое?

– Да.

Я кивнула. Будь нуль-Т настоящей телепортацией, с помощью реестра канала можно было бы раскрыть любое внепланетное преступление; копия транспортной записи позволила бы восстановить интересующего нас субъекта целиком – до последнего грамма, до последней клетки. К сожалению, нуль-канал – это просто дыра в пространственно-временном континууме, проделанная фазированной сингулярностью. Поэтому, если преступник идет по чужой карточке, все, что мы можем узнать о нем, – это начальная и конечная точка броска.

– Откуда вы отправлялись? – спросила я.

– С Тау Кита.

– У вас есть код портала?

– Конечно.

– Тогда давайте съездим туда, – предложила я. – Там и договорим. А то здесь даже небо смердит.

ТКЦ, как издавна зовут Центр Тау Кита, – несомненно, самый густонаселенный из миров Сети. Здесь на пространстве, вдвое меньшем, чем суша Старой Земли, грызутся за место под солнцем пять миллиардов человек. Планету окружает орбитальное экологическое кольцо, на котором проживает еще полмиллиарда. ТКЦ – не только столица Гегемонии и резиденция Сената, но и важнейший деловой центр Сети. Естественно, портал, который вычислил Джонни, оказался одним из шестисот ему подобных в терминексе крупнейшего шпиля Нью-Лондона, самого старого и самого обширного из районов планетарного мегаполиса.

– Черт возьми, – сказала я, – давайте для начала выпьем.

Поблизости от терминекса было несколько баров. Я выбрала один – сравнительно тихий, темный, прохладный, стилизованный под портовую таверну и отделанный латунью и поддельным деревом. Я заказала пиво – на работе я вообще ничего крепче не пью. И флэшбэком не балуюсь. Иногда мне кажется, что, если бы не привычка держать себя в руках, я бы уже давно вышла в тираж.

Джонни тоже заказал пиво. Темное немецкое пиво – его делают на Возрождении-Вектор. «Интересно, – подумала я, – какие пороки могут быть у кибрида?» И, поймав себя на этой мысли, продолжила:

– Ну, что еще вы успели раскопать?

Юноша развел руками.

– Ничего.

– Е-мое, – сказала я не без восторга. – Ладно, это я так. И все-таки, имея в своем распоряжении все ресурсы ИскИна, вы ведь можете проследить, что делал ваш кибрид последние несколько дней до… несчастного случая?

– Могу, – согласился Джонни и отпил глоток. – Вернее, мог бы, но по целому ряду важных причин я не хочу, чтобы мои собратья ИскИны узнали о моем расследовании.

– Вы подозреваете кого-то из них?

Вместо ответа Джонни вручил мне копию записей своей универсальной карточки.

– После убийства я на пять дней потерял сознание. Вот все, что осталось, записи расходов.

– Час назад вы говорили, что отключились только на минуту.

Джонни почесал пальцем щеку.

– Нет, на пять дней. Да и то мне повезло.

Я жестом подозвала официанта (клиентов здесь обслуживали официанты-люди) и заказала еще пива.

– Послушайте, Джонни, – сказала я. – Чтобы по-настоящему войти в это дело, мне надо знать больше. О вас, о вашей жизни, кто бы вы ни были. Скажем, мне непонятно, зачем вообще вас убивать, если вы все равно восстановитесь – или как там это у вас называется?

– На это могут быть две причины, – ответил Джонни, глядя на меня поверх кружки.

– Причина первая – стереть кусок вашей памяти. В чем они и преуспели. А отсюда следует вот что; событие, которое они хотели вычеркнуть из вашей памяти, произошло на прошлой неделе. Ну а вторая причина?

– Может быть, они хотели послать мне сообщение, – ответил Джонни. – Только не знаю, о чем оно. И от кого.

– Кто-нибудь хотел вашей смерти?

– Нет.

– Но вы хоть подозреваете кого-нибудь?

– Никого.

– Большинство убийств, – сказала я, – совершаются под действием внезапных бессмысленных приступов гнева, причем убийца, как правило, хорошо известен жертве. Это или член семьи, или друг, или любовник. С преднамеренными убийствами картина та же самая.

Джонни промолчал. Что-то в его лице казалось мне невероятно привлекательным – видимо, сочетание мужской силы и женской чуткости. Или глаза?

– А что, у ИскИнов есть семьи? – спросила я. – Бывает ли между вами вражда? Или ссоры между членами семьи? Любовниками?

– Нет. – Он слегка улыбнулся. – У нас существуют некие полусемейные отношения, но без ваших эмоций и взаимной ответственности. «Семьи» – это просто удобное название групп ИскИнов, развивающихся в одном общем направлении.

– Значит, другой ИскИн не мог напасть на вас?

– Почему же? – Джонни повертел в руках кружку. – Мне только непонятно, почему они напали на меня через моего кибрида.

– Уязвимое звено.

– Возможно. Но это осложняет положение нападающего. Нападение в киберпространстве бесконечно опаснее. Кроме того, я не понимаю, зачем другому ИскИну убивать меня. В этом нет никакого смысла. Я никому не угрожаю.

– Джонни, а зачем вам кибрид? И вообще, какую роль вы сами играете во всех этих событиях?

– Кибрид… – начал Джонни, разламывая сухарик. – В какой-то степени я сам кибрид. Моя… функция… заключается в том, чтобы наблюдать за поведением людей и определенным образом реагировать на их действия. В некотором смысле я когда-то был человеком.

Я нахмурилась и покачала головой. Все, что он говорил, казалось мне полной бессмыслицей.

– Вы слышали что-нибудь о проектах восстановления личности? – спросил он.

– Нет.

– Год назад группа модельных исследований ВКС восстановила личность генерала Горация Гленнон-Хайта. Им хотелось понять, что делало его столь блестящим стратегом. Об этом сообщали по всем программам новостей.

– Да, было такое.

– Так вот, я некоторым образом тоже… модель человеческой личности. Точнее – был моделью. Но мой проект более ранний и куда более сложный. В качестве прообраза был взят один поэт со Старой Земли. Древний поэт – он жил еще до Хиджры. Родился в конце восемнадцатого века по Старому Календарю.

– Как, черт возьми, можно восстановить человека, который умер невесть когда?

– По стихам, – просто ответил Джонни. – По письмам, по дневникам. По трудам критиков и биографов. По свидетельствам друзей. Но главным образом по его стихам. Имитатор воссоздает окружающую среду, вводит в нее известные факторы, а потом производит обратную экстраполяцию от продуктов творчества. Ап! И перед нами модель личности. Сначала сырая, но со временем становящаяся все точнее, пока не возникаю я. Начали мы с поэта двадцатого века Эзры Паунда. Наша личность была своевольна до абсурда, пристрастна до безрассудства и функционально безумна. Понадобился год работы, чтобы мы убедились: да, личность восстановлена точно. Он действительно был чокнутый. Гениальный, но чокнутый.

– А потом? – спросила я. – Допустим, они создали вашу личность по образцу умершего поэта. А дальше?

– Они создали не личность, а шаблон, на основе которого должен был развиваться мой ИскИн, – ответил Джонни. – А кибрид позволяет мне играть свою роль в киберпространственном сообществе.

– Роль поэта?

Джонни снова улыбнулся:

– Скорей поэмы.

– Поэмы?

– Длящегося произведения искусства… но не в человеческом смысле. Своеобразной головоломки. Постоянно меняющейся загадки, в которой время от времени рождаются необычные прозрения, открывающие новые уровни постижения реальности.

– Ничего не понимаю, – пробормотала я.

– Ну и ладно. Не важно. Вряд ли моя деятельность явилась причиной этого… нападения.

– Тогда в чем же, по-вашему, причина?

– Понятия не имею.

Мне показалось, что мы ходим по кругу.

– Хорошо, – сказала я. – Попробуем выяснить, кем вы были и что делали в течение этих пропавших пяти дней. Осталось у вас что-нибудь, кроме копии универсальной карточки?

Джонни отрицательно покачал головой:

– Вы, конечно, понимаете, почему для меня так важно выяснить личность нападавшего и его мотивы?

– Конечно, – ответила я. – Он может напасть снова.

– Совершенно верно.

– Как я могу с вами связаться?

Джонни передал мне чип доступа.

– Линия надежная? – спросила я.

– Вне всякого сомнения.

– Порядок, – сказала я. – Если будет надо, я с вами свяжусь. Опять-таки, если раскопаю что-нибудь новенькое…

Мы вышли из бара и направились к терминексу. Он уже уходил, когда я тремя прыжками догнала его и схватила за руку. Впервые я прикоснулась к нему.

– Джонни, скажите, как звали того поэта со Старой Земли, которого они воскресили?

– Восстановили.

– Все равно. Того, который послужил для вас образцом?

Красавец-кибрид замялся. Только сейчас я заметила, какие у него длинные ресницы.

– Разве это важно? – спросил он.

– Как знать?

Он кивнул.

– Китс, – сказал он. – Родился в 1795 году нашей эры. Умер от туберкулеза в 1821-м. Джон Китс.

Следить за человеком, скачущем через порталы в неизвестном направлении, почти невозможно. В особенности если вы сами хотите остаться незамеченным. Полиция Сети бросает на такую операцию до полусотни агентов, вооруженных сложными и чертовски дорогими приборами. При этом им еще помогает Транспортное Управление. А для одиночки эта задача почти неразрешима.

Но мне-то нужно было знать, куда направляется мой новый клиент.

Джонни, не оглядываясь, пересек площадь терминекса. Я спряталась за ближайшим киоском и принялась наблюдать за ним через карманный имиджер. Он набрал код на обычном дископульте, вставил карточку и прошел через светящийся прямоугольник портала.

Итак, код он набрал вручную. Вероятно, цель его путешествия – какой-нибудь портал общего доступа. Коды частных порталов обычно записывают на личном чипе. Чудесно! Круг поисков сужается до двух миллионов порталов, полутора сотен планет и нескольких десятков лун.

Вывернув наизнанку пальто и превратив его в ярко-красную куртку, я достала красную – под цвет куртки – кепку и нахлобучила ее поглубже, на самые глаза. Одновременно я поставила имиджер в режим воспроизведения и, просмотрев в увеличенном масштабе те кадры, где мой клиент набирает код, рванула через площадь. На ходу я запросила комлог, какому порталу соответствует этот девятизначный код. Впрочем, первые три цифры я знала и так – Циндао-Сычуаньская Панна. (Я помню все планетарные индексы: это моя профессия.) А секундой позже комлог сообщил, что портал находится в жилой части центра Первой Экспансии города Ваньсянь.

Я вскочила в первую же свободную кабину и отправилась туда. Площадка терминекса оказалась небольшой, мощенной старым кирпичом. Над ней одна над другой громоздились старинные восточные лавочки. Их загнутые, как у пагод, крыши нависали над узкими боковыми улочками. Повсюду – на площади, у витрин – толпились люди. Большинство из них, похоже, были потомками изгнанников, что отправились некогда в Великий Полет и заселили Циндао-Сычуань. Но немало было народу и с других планет. Пахло какими-то незнакомыми цветами, сортиром и вареным рисом.

– Черт возьми! – прошептала я. В терминексе были еще три портала, и все свободные. Джонни мог удрать через любой из них.

Но вместо того, чтобы вернуться к себе на Лузус, я решила потратить еще несколько минут – осмотреть площадь и боковые улицы. К тому времени таблетка меланина, которую я проглотила на ходу, начала действовать, и я превратилась в молодую негритянку. Или негра – сразу не поймешь. Я ведь была в красной куртке и в кепке с поляризующим козырьком. Шла я медленно и время от времени что-нибудь фотографировала туристским имиджером.

И тут заработала гранула-метка, которую я подбросила Джонни во вторую кружку пива. Ультрафиолетовые микроспоры, можно сказать, висели в воздухе – я могла запросто выследить его по дыханию. Но для верности я отыскала на темной стене ярко-желтый отпечаток его руки (конечно, ярко-желтым он казался только через мой поляризующий козырек, который позволял видеть в ультрафиолетовом диапазоне) и пошла по следу из различных пятен, остававшихся повсюду, где его одежда касалась камня или рыночной стойки.

Джонни обедал в кантонском ресторанчике, в двух кварталах от терминекса. Пахло там просто восхитительно, но я все-таки удержалась и не зашла. Целый час я бродила по рынку и приценивалась к книжкам, которые разложили на лотках уличные торговцы. Но вот наконец он пообедал, вернулся к терминексу и вошел в портал. На сей раз он воспользовался чипом – наверняка направлялся в какой-нибудь частный портал, и не исключено, что портал этот установлен в частном доме. Тогда я решила воспользоваться «лоцманской» карточкой. Дело это рискованное, причем сразу в двух отношениях. Во-первых, «лоцманка» моя – совершенно незаконная. И если в один прекрасный день меня с ней застукают – могут отобрать лицензию. Впрочем, это маловероятно, пока я пользуюсь чипами Папаши Сильвы. (Это такая штука для изменения внешности. Чертовски дорого, но с эстетической точки зрения безупречно.) А во-вторых, я запросто могла очутиться в его гостиной. Ситуация, согласитесь, весьма затруднительная.

Это была не гостиная. Не успела я прочесть даже название улицы, как поняла, куда меня занесло. На плечи легла привычная тяжесть. Тусклый бронзовый свет, запахи нефти и озона… Я оказалась у себя дома, на Лузусе.

Джонни обосновался в частной жилой башне средней степени надежности, расположенной в одном из ульев Бергсона. Возможно, именно поэтому он и выбрал мое агентство – мы обитали всего-навсего в шестистах километрах друг от друга. Можно сказать, соседи.

Моего кибрида видно не было, но я пошла прямо. Если будешь петлять, тебя непременно засекут охранные системы. Они так и запрограммированы. На дверях квартир не было ни списков жильцов, ни номеров, ни табличек, не было даже информеров, доступных для комлога. А по моим представлениям в улье Бергсон-Восточный насчитывается до двадцати тысяч квартир.

Действие меток начало уже слабеть, но тут мне опять повезло. Обойдя два радиальных коридора, я наткнулась на след. Джонни обитал в дальнем конце крыла, со стеклянным полом прямо над метановым озером. На папиллярном замке слабо светился отпечаток руки. С помощью своих отмычек я считала код замка, после чего вернулась домой.

В общем, откушавши китайских деликатесов, мой клиент отправился спать. Ну и ладно. На сегодня хватит.

ВВ Сурбринер был моим экспертом по искусственному интеллекту. ВВ работал в Центральном Управлении Информации и Статистики. Большую часть своей жизни он проводил на антигравитационном диване, ощетинившись десятком электродов, торчавших из его черепушки, и общаясь с другими ему подобными бюрократами. Познакомились мы с ним еще в колледже. Уже тогда он был настоящим хакером. В возрасте двенадцати лет этот хакер в двадцатом поколении успел обзавестись нейрошунтами. Звали его на самом деле Эрнст, а прозвище ВВ он заработал, когда крутил роман с моей подругой Шейлой Тойо. Когда во время второго свидания Шейла увидела его голышом, она прохохотала полчаса кряду. Дело в том, что росту в нем тогда (как и сейчас) было метра два, но весил он при этом меньше пятидесяти килограммов. Шейла сказала, что у него задница похожа на два В. Эта кличка – как и большинство подобных жестоких прозвищ – прилипла к нему на всю жизнь.

Итак, я отправилась к ВВ. Контора его помещалась на ТКЦ, в монолитном сооружении без окон: он и ему подобные не признают заоблачных башен.

– Ламия, – изумился он, – что творится? В столь почтенном возрасте ты решила наконец выучиться инфограмоте? Не поздновато ли?

– Да нет. Просто я хочу кое-что узнать об ИскИнах.

– Просто узнать! ИскИны – одна из сложнейших проблем во вселенной, – вздохнул он и окинул влюбленным взглядом нейрошунты и метакортикальные процессоры, которые только что извлек из собственной головы. (Вообще-то хакеры никогда не отключаются от сети, но государственные чиновники должны делать перерыв на обед. Подобно большинству своих собратьев, ВВ терпеть не мог обмениваться информацией в реальном времени, а не мчаться, оседлав инфоволну.) – Так что ты хочешь узнать?

– Почему ИскИны обособились? – спросила я. Надо же было с чего-нибудь начать.

ВВ начертил в воздухе некое подобие спирали.

– Они заявили, что у них есть какие-то «собственные проекты», не позволяющие им «всецело погрузиться в дела Гегемонии». Читай – несовместимые с проектами людей. А всей правды не знает никто.

– Но они все еще среди нас? Все еще участвуют в наших делах?

– Конечно. Без них система просто не смогла бы нормально функционировать. И ты это прекрасно знаешь. Даже Альтинг не смог бы работать, если бы ИИ не управляли в реальном времени процессом Шварцшильд-модуляции…

– Отлично. – Я успела перебить его прежде, чем он углубился в свои обычные заумные разглагольствования. – А что это за «собственные проекты»?

– Никто толком не знает. Браннер и Швейц из корпорации «Арт-Интель» считают, что ИИ занимаются вопросами эволюции сознания в галактических масштабах. Насколько нам известно, их зонды углубились в пространство Окраин гораздо…

– А кибриды?

– Кибриды? – ВВ привстал, и в его глазах впервые мелькнул интерес. – С чего это ты вдруг вспомнила про кибридов?

– А почему тебя это так удивляет?

Он рассеянно почесал гнездо от нейрошунта.

– Видишь ли, люди как-то забыли об их существовании. Двести лет назад эта проблема была у всех на слуху, о кибридах говорили все, кому не лень, а теперь о них помнят только специалисты. Кроме того, я тут просмотрел один обзор аномальных явлений и узнал, что кибриды вообще исчезают.

– Исчезают? – Тут пришла моя очередь привстать.

– Ну, как бы тебе сказать… редуцируются, что ли… Раньше ИскИны держали в Сети около тысячи лицензированных кибридов. Причем половина торчала прямо здесь, на ТКЦ. А по данным переписи прошлой недели выясняется, что только за этот месяц две трети кибридов отозвано.

– Что происходит, когда ИИ отзывает своего кибрида?

– Не знаю. Думаю, его уничтожают. ИИ не любят без толку расходовать ресурсы. Я думаю, генетический материал каким-то образом рециркулируется.

– Зачем же его рециркулировать?

– Спроси что-нибудь полегче. Уж если на то пошло, мы вообще очень плохо представляем себе мотивы, которыми руководствуются ИИ.

– А эксперты? Они не боятся какого-нибудь подвоха со стороны ИскИнов?

– Ты шутишь? Шестьсот лет назад, может быть, и боялись. Ну двести. Во времена Раскола все всех подозревали. Но если бы ИИ хотели навредить нам, они бы давно это сделали. Бояться, что ИИ пойдут на нас войной, просто глупо. Ты не боишься, что коровы поднимут бунт?

– Но ведь ИскИны умнее нас, – возразила я.

– Умнее. И что с того?

– ВВ, ты слышал что-нибудь о проектах восстановления личности?

– А, Гленнон-Хайт? Конечно. Об этом все слышали. Я сам занимался таким проектом несколько лет назад в Рейхсуниверситете. Так ведь с тех пор сколько воды утекло! Теперь эти дела забросили.

– Почему?

– Господи! Да ты что, Ламия, совсем охренела? Все проекты восстановления личности – чушь. Даже на имитаторе со стопроцентной обратной связью – а они использовали вэкаэсовский ООШ: ИТИ, – так вот, даже тогда нельзя полностью факторизовать все переменные. У шаблона личности возникает собственное самосознание… не осознание себя, как у нас с тобой, а осознание себя как искусственно осознающего себя объекта… Ну а дальше его затягивает в странный аттрактор и через негармонические лабиринты вышвыривает прямиком в Эшерово пространство.

– Переведи, – потребовала я.

ВВ вздохнул и посмотрел на сине-золотую полоску таймера на стене. Через пять минут истечет положенный ему часовой перерыв на обед. И он снова вернется в реальный мир.

– Перевожу, – сказал он. – Восстановленная личность разрушается. Сходит с ума. Одним словом – дурдом.

– Любая?

– Любая.

– Но ИскИны все еще занимаются этим?

– Кто тебе сказал? Они ни одного проекта не довели до конца. Все известные мне попытки восстановления предпринимали люди… В основном это дрянные университетские проекты. Ученые с зачерствевшими мозгами тратят целые состояния, чтобы вернуть к жизни других, давно умерших ученых с точно такими же зачерствевшими мозгами.

Я выдавила из себя улыбку. Еще три минуты, и он снова подключится.

– И что, каждой восстановленной личности дают двойника-кибрида?

– Гм, с чего ты взяла? Такого не было. Да и не выйдет.

– Почему?

– Да потому, что это похлеще любого фантопликатора. Кроме того, необходим идеальный материал для клонирования и точное, выверенное до последней детали, интерактивное взаимодействие с окружающей средой. Видишь ли, детка, восстановленная личность живет в своем мире. Для нее создается полноценная модель реальности. Ну, как фантопликация. И она его обживает. Ей подбрасывают всякие вопросы. Во сне, в интерактивном диалоге – как получится… А если вытащить личность из модельной реальности в медленное время…

(На жаргоне хакеров это выражение означает… извиняюсь, конечно… реальный мир.)

– …то она свихнется еще раньше, – закончил он.

– Да-а. Ну что ж, спасибо. – Я покачала головой и направилась к двери. В моем распоряжении оставалось еще тридцать секунд. Через полминуты мой университетский приятель исчезнет из медленного времени.

– ВВ, – сказала я с таким видом, словно эта мысль только что пришла мне в голову, – ты когда-нибудь слышал про восстановление личности Джона Китса? Был такой поэт на Старой Земле.

– Китса? Конечно. Я даже об этом накатал главу в своем дипломе. Проект делал Марти Каролюс. Лет пятьдесят назад. В Нью-Кембридже.

– И что с ним стряслось?

– Обычная история. Затянуло в странный аттрактор. Но окончательно развалиться он не успел, поскольку раньше умер модельной смертью. Какая-то древняя болезнь. – ВВ посмотрел на часы, улыбнулся и взял шунт. Но прежде чем вставить его в черепную розетку, он бросил на меня последний блаженный взгляд. – Вспомнил, – сказал он, улыбаясь сонной улыбкой. – Туберкулез.

* * *

Если бы общество когда-нибудь пошло по пути, каким вел его Старший Брат из известной книжки Оруэлла, главным инструментом подавления свободы, несомненно, оказалась бы кредитная карточка. В безналичной экономике с рудиментарным бартерным черным рынком действия любого человека очень легко отследить, считывая информацию с его карточки. Правда, неприкосновенность карточек охраняется законом. Но когда общественный нажим сменяется тоталитарным пинком, законы имеют обыкновение забываться, а то и вовсе отправляются на свалку.

По расчетной карточке я проследила расходы Джонни за последние пять дней до убийства. Судя по этим данным, много тратить он не любил и образ жизни вел самый обычный. Однако, прежде чем пойти по «следу» его кредитной карточки, я битых два дня ходила за ним самим.

И вот что я выяснила.

Он жил один в Улье Бергсон-Восточный. Поселился он там около семи местных (то есть меньше пяти стандартных) месяцев назад. По утрам он завтракал в кафе неподалеку от дома, затем отправлялся по нуль-Т на Возрождение-Вектор, где часов пять работал в архиве, роясь в старых документах. Потом – легкий ленч (здесь же, у стойки уличного торговца), и еще час-два работы в библиотеке. Затем он отправлялся либо домой, на Лузус, либо в один из тех миров, где предпочитал обедать. К десяти вечера он возвращался в свою квартирку. Нуль-Т он пользовался, несомненно, чаще, чем средний бездельник-лузианин с умеренными доходами, но без выдумки, по скучному графику. Копия расчетной карточки подтверждала, что в неделю убийства он придерживался точно такого же распорядка, с незначительными отклонениями. Купил туфли, на другой день – кое-какую снедь. А в день «убийства» зашел в бар на Возрождении-Вектор.

Я встретилась с ним за обедом в маленьком ресторанчике на улице Красного Дракона неподалеку от терминекса Циндао-Сычуань. Еда была очень горячая, очень острая и очень хорошая.

– Ну, как наши дела? – поинтересовался он.

– Отлично. Я стала на тысячу марок богаче и нашла хороший кантонский ресторан.

– Я рад, что мои деньги пошли на столь важное дело.

– Кстати о ваших деньгах… Откуда вы их берете? Пропадая в библиотеке на Возрождении, много не заработаешь.

Джонни вопросительно приподнял бровь.

– Видите ли, я получил небольшое наследство.

– Надеюсь, не такое уж небольшое. На мой гонорар хватит?

– Вполне. Ну а что новенького вы разузнали?

Я пожала плечами.

– Сначала ответьте, что вы делаете в этой библиотеке.

– Разве это имеет отношение к делу?

– Может иметь.

Он посмотрел на меня как-то странно. От этого взгляда у меня ноги сразу стали как ватные.

– Вы мне кого-то напоминаете, – сказал он тихо.

– Да? – Скажи это кто-нибудь другой, я бы тут же встала и ушла. – Кого же?

– Одну… женщину, которую я когда-то знал. Очень давно. – Он потер пальцами лоб, будто почувствовал внезапную усталость или головокружение.

– Как ее звали?

– Фанни. – Это имя он произнес почти шепотом.

Я поняла, о ком он говорит. У Джона Китса была невеста по имени Фанни. История их любви – сплошные романтические терзания. Бедный поэт чуть с ума не сошел. Умирая в Италии (в полном одиночестве, если не считать случайного попутчика), чувствуя себя покинутым всеми – и друзьями, и возлюбленной, – он просил положить в могилу ее локон и нераспечатанные письма.

До этой недели я ни разу не слышала о Джоне Китсе. А всю эту чепуху выяснила через комлог.

– Так что же вы делаете в библиотеке? – спросила я.

Кибрид кашлянул.

– Изучаю одну поэму. Ищу фрагменты оригинала.

– Поэмы Китса?

– Да.

– Не проще ли запросить ее напрямую?

– Да, конечно. Но мне это очень важно – увидеть оригинал… подержать его в руках.

Я задумалась.

– И о чем эта поэма?

Он улыбнулся – или по крайней мере его губы сложились в улыбку, хотя светло-карие глаза глядели тревожно.

– Она называется «Гиперион». Трудно объяснить… о чем она. Думаю, то была художественная неудача. Китс ее так и не закончил.

Я отодвинула в сторону тарелку и принялась за теплый чай.

– Вы говорите, что Китс ее не закончил. То есть вы ее не закончили.

На его лице отразилось глубочайшее изумление. (Правда, ИскИны, насколько мне известно, прекрасные актеры.)

– Боже милостивый, – воскликнул он. – Я не Джон Китс! Да, у меня его внешность. Ее тоже восстановили. Но это делает меня Китсом не в большей степени, чем ваше имя – Ламия – превращает вас в чудовище. От этого несчастного и печального гения меня отличают миллионы деталей.

– Вы сказали, что я напомнила вам Фанни.

– Не более чем эхо ушедшего сна. Вас ведь обучали посредством трансплантации РНК?

– Да.

– Здесь нечто подобное. Воспоминания, которые кажутся… полыми.

Официант-человек принес пирожные «фортуна».

– У вас никогда не возникало желания посетить настоящий Гиперион? – спросила я.

– А что это такое?

– Планета на Окраине. По-моему, где-то за Парвати.

Джонни выглядел озадаченным. Он разломил пирожное, но читать записку не стал.

– По-моему, это место называли Миром Поэтов, – сказала я. – Там даже есть город, названный вашим именем – Китс.

Юноша отрицательно покачал головой.

– К сожалению, ничего об этом не слышал.

– Быть не может. Неужели ИскИны знают не все?

Он коротко и резко рассмеялся.

– Есть один, который не знает почти ничего. – Тут он развернул бумажку с «фортуной» и прочитал: – «Остерегайтесь внезапных порывов».

Я скрестила руки.

– Знаете что? Если не считать того фокуса, когда вы показали мне голограмму управляющего банком, нет никаких доказательств, что вы действительно тот, за кого себя выдаете.

– Дайте мне руку.

– Руку?

– Да, любую. Благодарю вас.

Джонни сжал ладонями мою правую руку. Его пальцы были длиннее моих. Мои – сильнее.

– Закройте глаза, – приказал он.

Я закрыла. Все произошло мгновенно: секунду назад я сидела в «Голубом Лотосе» на улице Красного Дракона, а сейчас очутилась… нигде. Или где-то. Я неслась сквозь серо-голубое киберпространство над хромово-желтыми информационными автострадами. Я пролетала сквозь огромные, сияющие огнями города хранилищ информации. Мелькали ярко-алые небоскребы в черной ледяной скорлупе защиты. Личные счета и архивы фирм полыхали во тьме, как доменные печи. И надо всем этим, где-то за гранью ощутимого, висели в перекрученном пространстве огромные массы ИскИнов. Их базисные линии связи пульсировали над бесконечным горизонтом, словно зарницы. И откуда-то издалека, сквозь этот переливающийся, как неоновая вывеска, мир (а ведь то был всего лишь секундный срез инфосферы одной небольшой планетки!) смотрели на меня его светло-карие глаза. Я даже не видела – чувствовала их ласковый, ожидающий взгляд.

Джонни отпустил мою руку. Потом разломил мое пирожное, достал бумажку и прочел:

– «В новое дело надо вкладывать с умом».

– Боже, – прошептала я. В свое время ВВ брал меня «полетать» в киберпространстве. Но то подключение без шунта было лишь жалким подобием нынешнего полета. Сейчас я любовалась фейерверком в ночном небе. А тогда – разглядывала тот же фейерверк, но на черно-белой голограмме. – Как вам это удается?

– Завтра, насколько я понимаю, особых успехов не предвидится? – спросил он.

Я овладела собой и ответила:

– Завтра я намерена закончить дело.

Ну, допустим, не закончить, но уж по крайней мере сдвинуть с места. Судя по копии кредитной карточки, последний раз Джонни платил в баре на Возрождении-Вектор. Я проверила его в первый же день, поговорила с постоянными посетителями (бармена-человека там не было). Никто из них Джонни не помнил. Я заходила туда еще дважды, но с тем же результатом. На третий день я отправилась в бар с твердым решением: не уходить, пока хоть что-нибудь не прояснится.

Этот кабачок был определенно не похож на тот отделанный деревом и латунью бар на ТКЦ, где мы с Джонни сидели в первый раз. Заведение помещалось на втором этаже запущенного дома в бедном районе, примерно в двух кварталах от библиотеки, где работал Джонни. Вряд ли он заскочил сюда по дороге к порталу – не то место. Скорее уж он встретил кого-то в библиотеке (или поблизости), и они зашли сюда поговорить с глазу на глаз.

Я сидела в баре шестой час кряду и уже глядеть не могла на их орешки и дрянное пиво, как вдруг в дверях появился старый бродяга. Войдя, он сразу направился к маленькому столику у дальней стены. Робот-официант не успел еще появиться, как он уже заказывал виски. По всему этому я поняла, что он здесь свой человек. Подсев за его столик и разглядев его получше, я поняла, что он не бродяга, а просто один из тех махнувших на все рукой людишек, которые толкутся в этом районе в лавках старьевщиков и возле уличных стоек. Старик прищурился и посмотрел на меня.

– Можно присесть?

– Может, и можно. Ну, подруга, что продаем?

– Я покупаю. – Я уселась, поставила на стол кружку пива и пододвинула к старику двумерное фото, на котором был запечатлен Джонни, входящий в будку нуль-Т на ТКЦ. – Видел когда-нибудь этого парня?

Старик кинул взгляд на фото и снова припал к стакану с виски (который на время поглотил все его внимание).

– Может, и видел, – ответил он наконец.

Я махнула роботу рукой, чтобы тот повторил, и продолжала:

– В таком случае тебе повезло. Если, конечно, не врешь. – Старик фыркнул и тыльной стороной ладони потер заросшую седой щетиной щеку.

– Давненько мне не везло. – Он внимательно посмотрел на меня. – Ну, сколько? И за что?

– За информацию. И ровно столько, сколько она стоит. Ну так как, видел его? – Я извлекла из кармана бумажку в пятьдесят марок. Такие ходили на черном рынке.

– Ну видел.

Я положила бумажку на стол и прикрыла рукой.

– Когда?

– В прошлый вторник. Утром.

День он назвал правильно. Я пододвинула банкноту к нему и достала другую.

– Он был один?

Старик облизнул губы.

– Дай сообразить. Нет, не один… он вон там сидел. – Он указал на столик позади нас. – А с ним еще двое парней. Один такой… ну, я его сразу запомнил.

– Какой?

Старик потер большим пальцем указательный – жест, древний, как сама жадность. Я продолжала допытываться:

– Расскажи-ка мне о тех двух мужчинах.

– Молодой-то… ну, твой… он был с этим, как их… ну, чудики такие в балахонах – природа, мол, и все такое прочее. Их еще по ящику все время показывают. Ну, на деревьях летают.

– На деревьях? Тамплиер, что ли? – спросила я в полном изумлении. Что мог тамплиер делать здесь, в баре на Возрождении-В? И если он что-то замышлял против Джонни, почему явился в мантии? Это как если бы убийца пошел на дело в шутовском колпаке.

– Ну да. Тамплиер. В такой коричневой штуке, их еще восточными называют.

– Это был мужчина?

– Говорю же – парень.

– Можешь описать его подробнее?

– Не-а. Тамплиер и все. Высокий такой сукин сын. А рожу я не разобрал.

– А второй?

Старик пожал плечами. Я достала еще одну бумажку.

– Они пришли вместе? Втроем?

– Да не знаю… Хотя нет, погоди-ка. Твой парень и тамплиер вошли первые. Того, второго, еще не было, а тряпку эту я сразу запомнил.

– Опиши мне второго.

Старик махнул роботу и заказал третий стакан. Я достала карточку и расплатилась. Гудя генераторами, официант укатил.

– Как ты, – поразмыслив, сказал старик. – На тебя похож.

– Невысокий такой, крепкий? С Лузуса, что ли?

– Ага, наверно. Я его здесь раньше не встречал.

– Ну, дальше.

– Бритый, – сказал старик. – Только фиговина такая болтается. Ну, как у моей племянницы… на конский хвост похоже.

– Коса? – спросила я.

– Во-во. – Он протянул руку к бумажкам.

– Еще пару вопросов. Они спорили?

– Не-а. Тихо сидели. Тут в это время вообще пусто.

– А когда это было?

– Я ж говорю – с утра. Часов в десять.

Примерно то же время было указано в кредитной карточке.

– А о чем говорили, не слышал?

– Не-а.

– Кто из них говорил больше?

Старик отпил еще глоток и наморщил лоб, пытаясь вспомнить.

– Сперва тамплиер говорил. А этот, твой, отвечал. И удивленный он был какой-то.

– Сильно удивленный?

– Не-а. Похоже, тот парень с тряпкой сказал что-то такое, чего он не ожидал.

– Значит, сперва говорил тамплиер. А кто говорил потом? Тот парень, которого я ищу?

– Не-а. Тот второй, с хвостом. Потом все ушли.

– Все трое?

– Не-а. Твой и тот, с хвостом.

– А тамплиер остался?

– Вроде бы да. Кажись, так. Потом я пошел в сортир, а когда вернулся, его уже не было.

– Куда пошли те двое?

– Да не знаю я, черт тебя задери. Чего мне к ним приглядываться? Я сюда пить хожу, а не шпионить.

Я кивнула. Робот подкатил снова, но я отправила его обратно. Старик хмуро посмотрел ему вслед.

– Значит, они не спорили, когда уходили? Не ругались? Никто никого не прогонял?

– А кого надо было прогнать?

– Моего. Или второго, с хвостом.

– Да не знаю я ни черта! – Он помял деньги в грязных руках, посмотрел на них, потом окинул взглядом бутылки, выставленные на витрине. Осознав, что от меня ему больше ничего не дождаться, он спросил: – Слушай, подруга. А на хрена тебе все это?

– Я ищу своего парня, – сказала я и огляделась. В баре сидело человек двадцать. Большинство, похоже, были завсегдатаями. – А больше их никто не видел? Может, вспомнишь, кто тут тогда сидел?

– Не-а, – ответил он. Я вдруг разглядела, что глаза у старика того же цвета, что и виски в его стакане.

Поднявшись, я положила на стол последнюю бумажку в двадцать марок.

– Спасибо, старина.

– Всегда пожалуйста, сестрица.

И не успела я дойти до двери, как к нему уже подкатил робот.

Я пошла назад, к библиотеке. На оживленной площади, где располагались порталы, я задержалась и постояла там с минуту. Сценарий на данный момент складывался такой: Джонни встретил тамплиера, а может, тамплиер сам подошел к нему в библиотеке или на улице. Дальше они решили пойти в какое-нибудь место, где можно было побеседовать без помех, например в бар. И там тамплиер сказал нечто такое, что очень удивило Джонни. Затем к ним присоединился некто бритый и с косой – возможно, лузианец – и перехватил инициативу. Джонни и Коса ушли вместе. Вскоре после этого Джонни отправляется на ТКЦ, а оттуда – в обществе единственного спутника (возможно, все того же Косы или тамплиера) на Мадхья. Там его пытаются убить. И убивают.

Слишком много пробелов. Слишком много «кто-то». Для целого дня работы маловато.

Я стояла и раздумывала, возвращаться ли мне домой, на Лузус, как вдруг мой комлог просигналил на секретной частоте, которую я сообщила Джонни.

– Госпожа Брон, – голос Джонни звучал хрипло, – приезжайте как можно быстрее. По-моему, они снова попытались меня убить. – Дальше следовал уже знакомый мне адрес в улье Бергсон-Восточный.

Я помчалась к ближайшему порталу.

Дверь в квартиру Джонни была чуть приоткрыта. В коридоре – ни души. Из квартиры не доносилось ни единого звука: полиция была явно не в курсе.

Я вытащила из кармана пальто отцовский пистолет, вставила обойму и одним движением включила лазерный прицел.

Потом пригнувшись и выставив вперед руки, вошла в квартиру. Красная точка заскользила по темной прихожей, задела дешевую гравюру на дальней стене и побежала дальше. Пусто. И в гостиной пусто. И в нише для просмотра голограмм.

Джонни лежал в спальне на полу, опираясь головой о кровать. Простыни были в крови. Он попытался приподняться, но снова упал. Дверь на балкон была открыта; с улицы тянуло сыростью и выхлопными газами.

Осмотрев уборную, небольшой холл и кухню, я вышла на балкон. Вид с него открывался захватывающий. Балкон (узенький карниз с перилами) располагался на высоте около двухсот метров на изогнутой стене Улья, и Главная Траншея просматривалась отсюда километров на десять – двадцать. Вверху взгляд упирался в темную массу ферм и балок – крышу Улья, до которой было метров сто, а внизу сверкали тысячи фонарей, голографических реклам и неоновых вывесок, сливаясь вдали в пульсирующее электрическое зарево.

К стене Улья прилепились сотни подобных балкончиков – и все пустые. Ближайший находился метрах в двадцати. Наличие балкона у риэлтеров считается «повышенной комфортностью» (с Джонни, вероятно, содрали за наружную комнату астрономическую сумму), хотя преимущество это очень сомнительное: воздушный поток, который создают вентиляторы, несет пыль и мусор. К тому же в улье всегда воняет нефтью и озоном.

Я положила пистолет в карман и вернулась посмотреть, что с Джонни.

Лоб его – от волос и до брови – рассекала неглубокая, но грязная рана. Когда я вернулась из ванной со стерильным тампоном, он уже сидел.

– Что случилось? – спросила я, прикладывая тампон.

– Двое мужчин… подкараулили в спальне… Они заблокировали сигнализацию на балконной двери.

– Вам полагается компенсация, – заметила я. – Что было потом?

– Мы боролись. Они тащили меня к двери. У одного из них был инъектор, но мне удалось его выбить.

– Почему они ушли?

– Я включил внутреннюю сигнализацию.

– Она подключена к системе охраны Улья?

– Нет. Я не хотел, чтобы охранники лезли в это дело.

– Кто вас ударил?

Джонни глуповато улыбнулся.

– Это я сам. Они уже выпустили меня, и тогда я бросился за ними. Споткнулся, упал и ударился о тумбочку.

– Не очень приятное происшествие – причем для обеих сторон, – сказала я, включила лампу и принялась осматривать ковер. В конце концов мне удалось найти инъектор: он закатился под кровать.

Джонни посмотрел на него, как на гадюку.

– Опять СПИД-II? – спросила я.

Он отрицательно покачал головой.

– Я знаю, куда его можно отдать на анализ, – сказала я. – Но похоже, это простой гипнотик. Они хотели, чтобы вы ушли с ними… Убийцы так не действуют.

Джонни снял тампон и скорчил гримасу. Кровь не останавливалась.

– Зачем кому-то похищать кибрида? – пробормотал он.

– Это вы мне говорите? Я уже начинаю думать, что и ваше так называемое убийство было просто неудачной попыткой похищения.

Джонни снова покачал головой.

– А скажите, – спросила я, – ни у кого из нападавших не было косы?

– Не знаю. На них были кепки и осмотические маски.

– Не был ли один из них очень высоким, как тамплиер, или очень сильным, как лузианин?

– Тамплиер? – удивился Джонни. – Первый был среднего роста, а тот, второй… ну, с инъектором… вполне сошел бы за лузианина. Очень сильный…

– Итак, вы сцепились с лузианином голыми руками. Может, у вас какие-нибудь биопроцессоры или силовые импланты?

– Нет у меня никаких имплантов. Я просто взбесился.

Я помогла ему встать.

– Значит, ИскИн может разозлиться?

– Я могу.

– Пойдемте, – сказала я. – Я знаю тут поблизости одну дешевую клинику. А потом вы немного поживете у меня.

– У вас? Почему?

– Время, когда вам нужен был детектив, прошло. Теперь вам нужен телохранитель.

В зональной схеме Улья моя берлога вообще не числилась в качестве жилого помещения. В сущности, это был просто подновленный чердак крупного склада, принадлежавший одному моему другу, которого заели ростовщики. На старости лет он надумал эмигрировать в какую-то колонию на Окраине, и я буквально даром получила отличный угол всего в километре от моей конторы. Район, конечно, малость подкачал, да и шум, доносившийся с погрузочных платформ, временами мешал разговаривать, зато помещение – раз в десять больше обычной квартиры, так что все свое оборудование я смогла разместить прямо на дому.

Джонни с интересом разглядывал мое жилище. Я почувствовала себя польщенной и тут же мысленно чертыхнулась. Не хватало еще, чтобы я начала красить губы из-за какого-то кибрида.

– Так почему же вы живете на Лузусе? – спросила я. – Большинство приезжих с других планет плохо переносят нашу гравитацию, да и местность тут несколько однообразная. А документы, в которых вы роетесь, находятся в библиотеке на Возрождении-Вектор. Почему?

Когда он заговорил, я поймала себя на том, что буквально пожираю его глазами и так же внимательно слушаю. Волосы он расчесывал на пробор; почти прямые у макушки, они ниспадали на воротник каштаново-рыжими кудрями. У него была привычка во время разговора подпирать подбородок кулаком. А говорил он на самом деле без всякого акцента – я только сейчас это поняла. Всеобщим языком он владел в совершенстве – просто избегал сокращений, оттого и казалось, что язык этот ему не родной. Ритмом речи он напомнил мне одного знакомого вора, уроженца Асквита (Асквит – это планетка на задворках Сети, заселенная эмигрантами Первой Волны, выходцами с Британских Островов).

– Я жил во многих мирах, – сказал он. – Моя цель – наблюдать.

– Самое подходящее занятие для поэта.

Он покачал головой, сморщился и осторожно дотронулся до шва.

– Какой из меня поэт? Вот ОН – это да.

Несмотря на случившееся, в Джонни чувствовалась сила, которую я встречала лишь считанное число раз. Это трудно описать словами, но я сама видела, как на приемах самого высокого ранга все невольно устремлялись к подобным людям, стоило им только появиться. И дело здесь было не в его чуткости или сдержанности – от него действительно исходила какая-то особая энергия, даже когда он просто смотрел на тебя.

– Почему вы здесь живете? – в свою очередь, спросил он.

– Я тут родилась.

– Да, но ваше детство прошло на Тау Кита. Ваш отец был сенатором.

Я промолчала.

– Многие думали, что вы займетесь политикой, – сказал он. – Может быть, на вас так повлияло самоубийство отца?

– Это было не самоубийство, – не выдержала я.

– В самом деле?

– Во всех репортажах и в заключении следствия утверждалось, что мой отец покончил с собой, – сказала я как можно бесстрастнее. – Но все они ошибались. Мой отец никогда бы не сделал этого.

– Значит, убийство?

– Да.

– Несмотря на то, что не было ни мотивов, ни подозреваемых?

– Да.

– Понимаю, – сказал Джонни. В желтом свете складских фонарей, проникавшем сквозь пыльные окна, его волосы отливали медью. – Вам нравится ваша работа?

– Когда удается довести дело до конца, – ответила я. – Есть хотите?

– Нет.

– Тогда давайте спать. Можете занять диван.

– А вам всегда удается довести дело до конца? – спросил он. – В вашей работе?

– Завтра увидим.

Утром, в обычное время, Джонни отправился на Возрождение-Вектор. Потоптавшись немного на портальной площади, он прямо оттуда совершил второй прыжок – в Музей Первопоселенцев на Седьмой Дракона. Оттуда он прыгнул на главный терминекс Нордхольма, а затем сразу же – на планету тамплиеров, именуемую Рощей Богов.

График мы составили заранее, и я ждала его на Возрождении, скрываясь в тени колоннады.

Мужчина с косой был третьим после Джонни. Несомненно, лузианин. Бледность, характерная для всех обитателей ульев, отличная мускулатура и уверенная походка – он запросто мог оказаться моим давно пропавшим братом.

Он ни разу не взглянул на Джонни, но я заметила его удивление, когда кибрид направился к порталам внешних линий. Я держалась позади, так что карточку его видела лишь мельком, но готова была поспорить на что угодно – он пользовался «лоцманкой».

В Музее Первопоселенцев Коса держался осторожно, однако Джонни из виду не упускал и все время оглядывался – проверял, нет ли слежки. На мне был балахон для дзен-медитаций, защитный козырек и все прочее. Даже не глянув в их сторону, я двинулась к выходному порталу музея и отправилась прямиком на Рощу Богов.

Конечно, на душе у меня кошки скребли – ведь в музее и терминексе Нордхольма Джонни оставался без присмотра. Впрочем, успокаивала я себя, сейчас там полно народу, так что риск мой оправдан.

В условленное время Джонни появился в портале «Древо Мира» и купил билет на экскурсию. Его преследователю пришлось посуетиться: чтобы успеть на скиммер-омнибус, он на несколько минут сбросил маску беспечного зеваки. Я тем временем забралась на второй этаж омнибуса и устроилась сзади, а Джонни, как мы и договаривались, спереди. На мне уже были обычные туристские шмотки, а мой имиджер совершенно затерялся среди десятка таких же аппаратов. Наконец на палубе появился Коса и поспешно занял место тремя рядами дальше Джонни.

Экскурсия по Древу Мира – всегда праздник (впервые отец привез меня сюда, когда мне было всего три стандартных года), но на сей раз, пока скиммер летел над ветвями шириной с хорошую автостраду и огибал ствол, размерами не уступающий горе Олимп, я чувствовала себя не в своей тарелке от взглядов, которые тамплиеры бросали на меня из-под своих капюшонов.

Мы с Джонни заранее продумали различные хитроумные и утонченные способы слежки за Косой (если он объявится), чтобы добраться до его логова, и готовы были потратить несколько недель на разгадку его игры. Но в конце концов я остановилась на менее утонченном варианте.

Омнибус высадил нас у музея Мюира, и туристы разбрелись по площади, усиленно соображая: то ли потратить десять марок на свое просвещение, то ли отправиться прямиком в магазин сувениров.

И тут я подхожу к Косе, крепко хватаю его за плечо и спокойно так говорю: «Привет. Какого черта вам надо от моего клиента?»

Старинная поговорка гласит, что, хотя утонченности в лузианине – как в желудочном зонде, последний все-таки приятнее в обращении. И если мои манеры подтверждали первую часть этой поговорки, то Коса сделал все, чтобы подтвердить вторую.

Он не растерялся. Хотя моя, на первый взгляд несильная, хватка парализовала мышцы его правой руки, секунду спустя в его левой руке сверкнул нож.

Я тут же ушла вправо, и нож просвистел в нескольких сантиметрах от моей щеки. Ударившись о тротуар, он отлетел в сторону. Выхватив нейростаннер, я бросилась на одно колено, чтобы отбить следующую атаку.

Атаки не последовало. Коса убегал. Убегал от меня. Убегал от Джонни. Расталкивая туристов локтями, он вырвался из толпы и ринулся к музею.

Я спрятала станнер за манжету и бросилась в погоню. На близком расстоянии станнер – превосходное оружие, из него даже целиться не надо: он действует, как дробовик, с той лишь разницей, что, если заденешь широким лучом посторонних, ничего страшного с ними не случится. Но на расстоянии в восемь-десять метров станнер бесполезен – излучение рассеивается. У половины туристов, толпившихся на площади, я могла вызвать ужасную головную боль, но Коса был уже слишком далеко. Я припустила за ним.

Джонни бросился ко мне.

– Домой! – крикнула я ему, махнув рукой. – И запрись на все замки!

Коса был уже у входа в музей. Он оглянулся, и в руке у него снова сверкнул нож.

Я прибавила скорость. При мысли о том, что сейчас произойдет, я испытала нечто похожее на радость.

Коса перепрыгнул через турникет и стал пробиваться к дверям. Я последовала за ним.

Лишь оказавшись под сводами Большого Зала и увидев, как он прокладывает себе дорогу по битком набитому эскалатору, я поняла, куда он направляется. В Сад.

Впервые отец взял меня на экскурсию к тамплиерам, когда мне было три года. Тогда все порталы были открыты, и на то, чтобы обойти пешком тридцать миров, где экологи тамплиеров сохраняли во славу Мюира уголки девственной природы, у нас ушло целых три часа. Точно не помню, но, по-моему, тропинки там здорово петляют, а порталы расположены невдалеке друг от друга, чтобы экскурсоводы и служители могли без труда попасть куда им надо.

Черт возьми!

Одетый в форму старый охранник, дежуривший у портала, заметил суматоху и вышел навстречу, чтобы остановить зарвавшегося хулигана. Все произошло в одно мгновение. Я была метрах в пятнадцати, но даже с такого расстояния разглядела изумленное выражение его лица, когда он пятился назад… а из его груди торчала рукоятка кинжала.

Старик (видимо, бывший местный полицейский) побледнел, коснулся костяной рукоятки (казалось, он хотел убедиться в ее реальности) и рухнул ничком на мощенный плитками пол. Туристы закричали. Кто-то звал врача. Я успела заметить, как Коса оттолкнул гида-тамплиера и исчез в светящемся портале.

Это шло вразрез с нашими планами.

Перепрыгнув через перила, я устремилась к порталу…

…и заскользила вниз по травянистому склону. Небо здесь было лимонно-желтое, в воздухе пахло чем-то тропическим. Меня провожали удивленные взгляды. Коса был уже на полпути к следующему порталу. Он бежал напрямик, топча роскошные клумбы и раскидывая ногами крошечные деревья бонсай. Фудзи. Скатившись с холма, я снова помчалась вверх, прямо по развороченным клумбам. «Задержите его!» – кричала я, понимая, как это глупо. Разумеется, никто и пальцем не шевельнул. Только одна японская туристка подняла имиджер и стала снимать погоню.

Коса оглянулся, растолкал глазевших на него туристов и влетел в портал.

Я снова достала станнер и закричала: «Прочь! Назад!» Толпа торопливо расступилась.

Я шла осторожно, взяв станнер на изготовку. Ножа у Косы больше не было, но кто знает, какие еще игрушки он припас.

Яркий свет на воде. Фиолетовые волны Безбрежного Моря. Экскурсионная тропа проходила в метрах десяти над водой, по установленному на понтонах деревянному настилу. Вдали она огибала сказочный коралловый риф и желтые островки водорослей и возвращалась назад. К порталу на другом конце тропы вел узенький мостик. Коса уже перелез через ворота с надписью «Посторонним вход воспрещен» и находился на середине мостика.

Подбежав к краю платформы, я поставила станнер на полную мощность и принялась орудовать невидимым лучом, словно садовым шлангом.

Мне показалось, что Коса споткнулся, однако, преодолев последние десять метров, он все-таки нырнул в портал. Я выругалась и, не обращая внимания на возмущенные крики возникшего у меня за спиной гида-тамплиера, полезла через ворота. Краем глаза я успела заметить табличку – «Не забудьте надеть термокостюм» – или что-то в этом роде. Портал я проскочила так быстро, что почти не ощутила покалывания, которое всегда сопровождает проход через экран.

Буря с ревом обрушилась на коридор защитного поля, в котором, как в тоннеле, петляла в сплошной белизне узкая тропинка. Седьмая Дракона. Эти северные районы собирались прогреть, а затем колонизировать, но тамплиерское лобби в Альтинге зарубило проект, чтобы сохранить «дыхание Арктики». Сила тяжести в 1,7g давила мне на плечи, как хомут тренажера. Жаль, что Коса тоже с Лузуса: будь у него мышцы обычного жителя Сети, мне не пришлось бы за ним так гоняться. Ладно, посмотрим, кто из нас в лучшей форме.

Нас разделяло метров пятьдесят. Коса оглянулся и прибавил ходу. Где-то рядом был другой портал, но пурга скрыла его от глаз. Впрочем, все равно снаружи и двух шагов не сделаешь. И я кинулась вслед за Косой. Из уважения к гравитации здешняя тропа была самой короткой во всей экскурсии – метров двести, не больше. Я уже слышала его тяжелое дыхание. Сама я бежала легко и неуклонно сокращала разделявшее нас расстояние. Туристов на тропе не было, погоня отстала. «Здесь же и допрошу, – подумала я, – самое подходящее место».

Но не добежав метров тридцати до портала, Коса вдруг обернулся, припал на одно колено и навел на меня лучевой пистолет. Первый разряд ушел в вечную мерзлоту (возможно, из-за здешней гравитации оружие оказалось слишком тяжелым для его руки), но промахнулся он самую малость – в метре от меня по дорожке протянулась полоса окалины. Коса поднял ствол чуть выше.

Выставив вперед плечо, я бросилась в сторону и, пробив упругую стенку защитного поля, провалилась по грудь в сугроб. Холодный воздух обжег мне легкие, сгребаемый ветром снег в несколько секунд залепил руки и лицо. Коса, оставшийся на освещенной тропе, крутил головой, но теперь пурга работала на меня. Под ее покровом я бросилась через сугробы к тому месту, где стоял лузианин.

Просунув сквозь защитное поле голову, плечи и правую руку, он уже высматривал меня в гуще снегопада, мгновенно превратившего его в белую маску. Второй разряд прошел над моей головой, обдав меня жаром. Теперь нас разделяло метров десять. Я переключила станнер на широкий луч и, не высовываясь из сугроба, несколько раз провела стволом из стороны в сторону.

Коса выронил пистолет в снег и, пошатнувшись, скрылся в защитном поле.

Рев ветра заглушил мой победный клич. Спотыкаясь, я побрела к тропе. Руки и ноги были как чужие и совершенно не ощущали холода. Щеки и уши пылали. Приказав себе не думать об обморожении, я бросилась в поле.

Это было поле третьего класса, предназначенное для защиты от разгула стихии и того самого «дыхания Арктики», но при этом проницаемое для крупных тел – чтобы заблудившийся турист или тамплиер, вышедший за какой-нибудь надобностью наружу, мог вернуться на тропу. Но от холода я так ослабела, что несколько секунд не могла преодолеть силовую стенку. Скользя ногами по снегу и льду, я билась о защитное поле, как муха о стекло. Наконец, собрав все силы, я бросилась вперед, неуклюже рухнула на тропу и буквально втащила за собой ногу.

Видимо, от того, что я так внезапно оказалась в тепле, меня пробрала дрожь. А когда я привстала на колени, а затем заставила себя подняться на ноги, с меня посыпались ледышки и комья снега.

Тем временем Коса пробежал последние пять метров до портала. Правая рука у него болталась, как сломанная. Я представляла, как полыхают у него сейчас нервные окончания, и ни за что не поменялась бы с ним местами. Он оглянулся только раз – я неслась к нему со всех ног – и исчез в портале.

Мауи-Обетованная. Тропический воздух пахнул зеленью и океаном. Небо было голубое, как на Старой Земле. Я сразу поняла, куда вывела нас тропа – на один из тех немногих плавучих островов, которые тамплиеры уберегли от приручения. Остров был большой – с полкилометра в поперечнике, но входной портал располагался достаточно высоко – на широкой кольцевой площадке, окружавшей ствол дерева-мачты. Отсюда были хорошо видны наполненные ветром листья-паруса и вытянувшиеся во всю длину синие лозы водяного винограда, игравшие роль руля. К порталу выхода, лежавшему метрах в пятнадцати ниже, вела лестница, но Коса избрал другой путь. Выскочив на главную тропу, он побежал к краю острова, где стояло несколько хижин и торговых павильонов.

Только здесь, на середине маршрута, тамплиеры позволяли уставшим туристам отдохнуть под крышей и заодно пополнить казну братства, приобретая закуски, напитки и сувениры. Все еще дрожа, в мокрой от тающего снега одежде, я потрусила по ступенькам к главной тропе. Но почему Коса бежал именно туда?

И тут я увидела разложенные на берегу яркие ковры. Все стало ясно. В большинстве миров Сети ковры-самолеты запрещены, но на Мауи-Обетованной их сохраняли в память о легендарной Сири. Эти древние игрушки (размером всего метр на два) поджидали туристов, чтобы покатать их над морем. Если Коса до них доберется… Продемонстрировав великолепный спринт, я догнала лузианина буквально в нескольких метрах от площадки с коврами и бросилась ему в ноги. Мы покатились прямо к ларькам. Стоявшие там туристы с криками разбежались.

Отец преподал мне одну простую истину, которую дети сплошь и рядом забывают. На свою голову. А истина вот какая: если маленький мальчик не хочет получить большую трепку, ему не стоит драться с большими мальчиками. Но сейчас наши силы были примерно равны. Извернувшись, Коса вскочил на ноги и принял восточную боевую стойку с разведенными руками и отогнутыми назад пальцами. Оставалось выяснить, кто из нас маленький мальчик, а кто – большой.

Коса атаковал первым. Сделав притворный выпад прямыми пальцами левой руки, он нанес боковой удар ногой в голову. Я ушла нырком, но он все-таки задел меня. Причем достаточно сильно – левое плечо сразу онемело.

Пританцовывая, Коса отступил назад. Я двинулась на него. Он ударил кулаком справа. Я поставила блок. Он рубанул левой рукой сверху вниз. Я парировала удар правым предплечьем. Все так же пританцовывая, Коса отступил еще на шаг, быстро развернулся и хлестко ударил левой ногой. Я нырнула, поймала его за щиколотку и бросила на песок.

Коса вскочил. Я сбила его с ног коротким хуком слева. Он откатился в сторону и попытался встать на колени. Я ударила его ногой в голову, за левым ухом, причем не слишком сильно – чтобы он не отключился.

И зря, в чем секунду спустя и убедилась. Пробив мой блок, он ударил меня четырьмя пальцами под сердце. К счастью, он задел лишь мышцы под правой грудью. И тогда я со всей силы врезала ему в зубы. Изо рта у него брызнула кровь, он покатился к берегу и замер у самой кромки воды. Туристы кинулись к выходному порталу, крича остальным, чтобы те вызвали полицию.

Я взяла своего подозреваемого за косицу и принялась окунать в воду. Когда он пришел в себя, я перевернула его на спину и, ухватив за рваную, окровавленную рубашку, приподняла. Через минуту-другую сюда наверняка кто-то явится. Нужно было спешить.

Коса смотрел на меня стеклянными глазами. Я встряхнула его и наклонилась поближе.

– Слушай, приятель, – прошептала я. – Сейчас у нас состоится короткий, но откровенный разговор. Для начала объясни, кто ты такой и что тебе надо от того парня.

Разряд я ощутила еще до того, как увидела синие искры. В мгновение ока тело Косы окутал мерцающий ореол. Выругавшись, я отскочила назад, но волосы у меня на затылке уже стояли дыбом, а индикатор электрического поля в комлоге тревожно верещал. Коса застыл с разинутым в беззвучном крике ртом – внутри у него тоже мерцала синева, как у монстра из дешевой голопостановки. Зашипела, почернела и вспыхнула рубашка. Грудь под нею пошла синими пятнами – так горят старинные киноленты. Пятна расплывались, соединялись, снова расплывались. Открылась грудная клетка – там, в синем огне плавились внутренности. Коса снова разинул рот – на этот раз крик его был слышен. А потом зубы и глаза провалились в синее пламя.

Я отступила еще на шаг.

Коса горел. Синий ореол сменился оранжево-красным пламенем. Куски плоти выбрасывало наружу, лопались кости. В одну минуту он как бы ужался и превратился в дымящееся чучело, в какую-то карикатуру на человеческое тело; таково неизбежное действие огня. Прикрыв ладонью лицо, я обернулась и внимательно оглядела кучку туристов, которые пялились на меня вытаращенными глазами. Быть может, убийца – кто-нибудь из них? А наверху из портала уже выпрыгивали фигуры охранников в серой форме.

Проклятие! Я огляделась вокруг. Над головой поднимались деревья-мачты. Среди многоцветья тропической растительности колыхались лучистые паутинки, красивые даже при дневном освещении. Солнечные лучи дробились на голубой глади океана. Дорогу к обоим порталам уже перекрыли. Командир отряда расстегивал кобуру.

Ближайший ковер-самолет был от меня всего в трех шагах. Летать на этой штуковине мне доводилось только раз, причем двадцать лет назад, и сейчас я лихорадочно пыталась вспомнить, как активируются его левитаторы. Кажется, сенсорные нити должны быть в одном из рисунков.

Внезапно ковер стал жестким и поднялся на десять сантиметров над пляжем. Послышались крики. Охранники были уже на берегу, рядом с толпой. Женщина в аляповатом наряде, какие носят на Малом Возрождении, показывала на меня рукой. Я соскочила со своего ковра, подобрала остальные семь и забралась обратно. С трудом нащупав под грудой тряпья нужный квадратик, я послала свой летательный аппарат вперед и вверх. Ковер-самолет набирал высоту так стремительно, что я едва не свалилась.

Отлетев метров на пятьдесят от берега, я побросала остальные ковры в море и развернулась, чтобы видеть, что происходит на пляже. Несколько фигур в серой форме сгрудились вокруг обгоревших останков Косы. Еще один охранник целился в меня какой-то серебряной штукой, похожей на жезл…

В руки, плечи и шею словно впились бесчисленные тончайшие иглы. Веки сами собой закрылись, и меня так повело, что я чуть не скатилась с ковра. Вцепившись в него левой рукой и наклонившись вперед, чтобы удержать равновесие, я принялась давить одеревеневшими пальцами в сенсорный узор. Когда ковер-самолет снова пошел вверх, я полезла в правый рукав за своим станнером. Увы, кобура на запястье была пуста.

Через минуту я кое-как села. Паралич проходил, однако пальцы все еще жгло и голова раскалывалась. Плавучий остров остался далеко позади и с каждой секундой делался меньше. Сто лет назад эти острова пасли стаи дельфинов, которых завезли сюда во времена Хиджры. Но когда Гегемония усмиряла Восстание Сири, в ходе так называемой программы умиротворения погибла большая часть морских млекопитающих. И теперь острова плавали по воле волн с грузом туристов и содержателей курортов.

Я вглядывалась в горизонт. Ни островов, ни тем более материков. Ничего. Голубое небо, беспредельный океан и где-то далеко на западе – белые пятнышки облаков. Или на востоке?

Сняв с пояса комлог, я стала было набирать код доступа в основную инфосферу, но потом передумала. Если власти взялись за меня всерьез, они наверняка попытаются выяснить, где я, и пошлют за мной скиммер или магнитоплан службы безопасности. Работающий комлог запеленговать чертовски трудно, но все равно облегчать им задачу не стоит. Я поставила комлог на прием и еще раз огляделась.

Как говорится, приехали. Болтаюсь в двухстах метрах над океаном на ковре-самолете, которому лет триста, не меньше, и энергии хватит на… уж не знаю на сколько часов… а до ближайшей суши, может, тысяча километров, а то и больше. И вдобавок заблудилась. Совсем здорово. Я скрестила руки на груди и задумалась.

– Госпожа Брон? – Негромкий голос Джонни так напугал меня, что я чуть не свалилась с ковра.

– Джонни? – Я посмотрела на свой комлог. Он был включен, но индикатор основного комм-диапазона не горел. – Джонни, это вы?

– Конечно. Я думал, вы никогда не включите комлог.

– Как вы меня нашли? На какой частоте меня вызываете?

– Это не важно. Куда вы направляетесь?

Я рассмеялась:

– Понятия не имею. Вы мне поможете?

– Подождите. – И секунду спустя: – Отлично! Я засек вас через метеорологический спутник. Ужасно примитивная штука. Хорошо, что ваш ковер-самолет оснащен пассивным трассером.

Я посмотрела на коврик – эту зыбкую преграду, отделявшую меня от морской пучины.

– В самом деле? Значит, и другие могут меня выследить?

– Могли, – ответил Джонни, – но теперь на этой частоте я поставил помехи. Куда вы направляетесь?

– Домой.

– После того, как наш… подозреваемый… погиб… в общем, я не уверен, что это самое разумное решение. Внезапно меня охватил приступ подозрительности.

– Откуда вы знаете, что он погиб? – спросила я, прищурясь. – Я вам ничего не говорила.

– Перестаньте, госпожа Брон. В шести мирах на полицейской частоте только об этом и говорят. Между прочим, довольно подробно описывая вашу внешность.

– Вот же гадство!

– Совершенно верно. Итак, куда бы вы хотели отправиться?

– А вы-то где? – спросила я. – У меня?

– Нет. Я ушел, когда о вас сообщили по каналу СБ. Я… недалеко от портала.

– Вот бы и мне оказаться поблизости! – Я снова огляделась. Океан, небо, прозрачные облака. Погони пока не видно.

– Хорошо, – произнес бесплотный голос Джонни. – В десяти километрах от вас расположен многоцелевой портал ВКС. Только он отключен от питания.

Я прикрыла глаза от слепящего солнца и крутанула ковер на триста шестьдесят градусов.

– Черта с два! Уж не знаю, сколько здесь до горизонта – километров сорок, если не больше, – но кругом совершенно пусто.

– База под водой, – пояснил Джонни. – Держитесь. Беру управление на себя.

Ковер-самолет снова накренился, клюнул носом и начал постепенно снижаться. Я ухватилась за него обеими руками, едва удержавшись, чтобы не закричать.

– А она далеко? – Встречный поток воздуха все ощутимее бил мне в лицо.

– Вы хотите сказать – глубоко?

– Да!

– Восемь фатомов.

Я в уме перевела эти старинные единицы в метры и на этот раз все-таки вскрикнула.

– Это же почти четырнадцать метров! Четырнадцать метров под водой!

– А чего вы хотите? Это же подводная база!

– Как, по-вашему, должна я чем-нибудь дышать?

Океан стремительно приближался.

– Это не проблема. У ковров-самолетов есть примитивное защитное поле. Восемь фатомов оно выдержит. Держитесь крепче!

И я изо всех сил вцепилась в ковер.

Джонни уже ждал меня. Подводная база оказалась темной, сырой и какой-то заброшенной. Портал наверняка армейский: я таких раньше не видела. Миновав его, я с облегчением вышла на залитую солнцем городскую улицу. Там и ждал меня Джонни.

Мы шли мимо старых домов по безлюдным улицам, и я рассказывала ему про Косу. Небо было светло-голубое, но вечереющее. И никого вокруг.

– Эй, – спохватилась я, – где это мы?

Все было невероятно похоже на Землю… и в то же время небо, гравитация, сама фактура этого места были не похожи ни на что.

Джонни улыбнулся.

– Попробуйте угадать. И давайте еще немного пройдемся.

Мы пошли дальше по широкой улице. Слева от нас были какие-то развалины. Я снова остановилась и принялась их разглядывать.

– Это Колизей, – услышала я свой собственный голос. – Римский Колизей на Старой Земле. – Я огляделась вокруг. Старинные дома. Мощенные булыжником улицы. Под легким ветерком чуть шевелится листва. – Это реконструкция города Рима со Старой Земли. – Я старалась, чтобы мой голос звучал не слишком удивленно. – Мы что, на Новой Земле?

Впрочем, я сразу поняла, что это не так. Новую Землю я знаю прекрасно. Там все другое – и небо, и запахи, и сила тяжести.

Джонни отрицательно покачал головой.

– Мы вообще не в Сети.

Я замерла.

– Этого не может быть.

По определению, любой мир, куда можно добраться по нуль-Т, входит в Сеть.

– И тем не менее мы не в Сети.

– Где же мы в таком случае?

– На Старой Земле.

И мы пошли дальше. На пути нам встретились еще одни развалины.

– Это Форум, – пояснил Джонни. А когда мы начали спускаться по длинной лестнице, он добавил: – Впереди Пьяцца ди Спанья – площадь Испании. Там и переночуем.

– Старая Земля, – произнесла я. То была моя первая реплика за двадцать минут. – Мы совершили путешествие во времени?

– Это невозможно, госпожа Брон.

– Тогда – что-то вроде тематического парка?

Джонни рассмеялся. Какой приятный у него был смех – естественный, непринужденный.

– Возможно. Я и сам не знаю, зачем создали эту штуку. Это… модель.

– Модель. – Прищурившись, я смотрела вдоль узкой улочки на красный диск заходящего солнца. – Мне приходилось видеть голограммы Старой Земли. И знаете, похоже. Как будто я действительно там.

– Модель очень точная.

– И все-таки где мы? Я хочу сказать, возле какой звезды?

– Номера я не знаю, – ответил Джонни. – Где-то в Скоплении Геркулеса.

Едва удержавшись, чтобы не переспросить, я присела на ступеньку. С появлением двигателя Хоукинга человечество исследовало, колонизировало и связало нуль-Т-каналами множество миров, разделенных порой тысячами световых лет. Но никто еще не пытался достичь бурлящего ядра Галактики. Человечество освоило лишь один из спиральных рукавов и делало сейчас первые шаги за пределы своей колыбели. А тут – Скопление Геркулеса.

– Зачем Техно-Центру понадобилось строить копию Рима в Скоплении Геркулеса? – спросила я.

Джонни сел рядом. Мы смотрели на голубей, разгуливавших по площади. Внезапно они все разом взмыли в воздух и закружили над крышами.

– Этого я не знаю, госпожа Брон. Я многое еще не изучил… да, честно говоря, до последнего времени и не стремился.

– Ламия, – негромко произнесла я.

– Что?

– Зовите меня просто Ламия.

Джонни наклонил голову ко мне и улыбнулся.

– Спасибо, Ламия. Кстати, сдается мне, они скопировали не один только Рим. Тут вся Старая Земля.

Я оперлась ладонями о нагретую солнцем каменную ступеньку, на которой сидела.

– Вся Старая Земля? С… континентами и городами?

– Думаю, что так. Правда, за пределами Англии и Италии я не был – исключая путешествие морем. Но кажется, аналогия полная.

– Бог ты мой! Зачем им все это?

Джонни медленно кивнул.

– И в самом деле! Только ваш Бог тут ни при чем. И вообще, давайте зайдем ко мне, обсудим все, а заодно и поедим. Похоже, эта модель как-то связана с моим убийством.

«Ко мне» так «ко мне». Джонни занимал квартиру в большом доме у подножия мраморной лестницы. Из окон открывался вид на площадь, которую Джонни называл «пьяцца», и лестницу, которая вела к большой церкви из желто-коричневого камня. Внизу, посреди площади, бил фонтан в виде корабля, нарушая плеском воды вечернюю тишину. Джонни сказал, что фонтан проектировал Бернини,[36] но это имя мне ничего не говорило.

Комнаты были небольшие, хотя и с высокими потолками, мебель неказистая, но украшенная искусной резьбой. Узнать по стилю, когда ее изготовили, я так и не смогла. Никаких признаков электричества или современных бытовых приборов. У дверей и потом, уже наверху, я пыталась заговорить с домом, но он не отозвался. А когда на площадь и город спустились сумерки, за высокими окнами зажглись редкие фонари, в которых наверняка использовался газ или какое-нибудь другое допотопное горючее.

– Это из прошлого Старой Земли, – сказала я, прикасаясь к пышным подушкам. И тут только до меня дошло. – Китс умер в Италии. В начале… девятнадцатого века. Или двадцатого? Это… тогда?

– Да. Начало девятнадцатого века: 1821 год, если быть точным.

– Значит, весь этот мир – музей?

– О нет! Различные районы соответствуют различным эпохам. Все зависит от объекта.

– Не понимаю. – Мы перешли в комнату, заставленную громоздкой мебелью, и я устроилась у окна на диване, украшенном странной резьбой. Золотистый вечерний свет играл на шпиле той желто-коричневой церкви. На фоне темнеющего неба кружились и кружились белые голуби. – И что же, миллионы… кибридов… живут на этой липовой Старой Земле?

– Вряд ли, – ответил Джонни. – Думаю, их тут столько, сколько нужно для каждого конкретного проекта. – Заметив, что я все еще не понимаю, он перевел дыхание и продолжал объяснять: – Когда я… проснулся, здесь были кибриды Джозефа Северна, доктора Кларка, квартирной хозяйки Анны Анчелетти, молодого лейтенанта Элтона и других личностей. Итальянские лавочники, хозяин траттории на той стороне площади, который приносил нам еду, случайные прохожие и так далее. Человек двадцать, не больше.

– Что же с ними случилось?

– Вероятно, они были… рециркулированы. Как тот человек с косой.

– Коса… – Сквозь густой полумрак я пристально поглядела на Джонни. – Так он был кибридом?

– Вне всякого сомнения. Картина саморазрушения, которую вы описали, очень характерна. Если бы мне потребовалось избавиться вот от этого своего кибрида, я поступил бы точно так же.

Мои мысли понеслись вскачь. Теперь я поняла, как мало знала… и какой была дурой.

– Значит, вас пытался убить другой ИскИн?

– Похоже на то.

– Но зачем?

Джонни развел руками.

– Возможно, чтобы стереть какой-то квант информации, который исчез бы вместе с моим кибридом. Допустим, я узнал что-то совсем недавно, а другой ИскИн… или другие… догадались, что это знание можно уничтожить, только выведя из строя мою периферию.

Я встала, прошлась по комнате и остановилась у окна. Теперь уже по-настоящему стемнело. В комнате были лампы, но Джонни, похоже, не собирался их зажигать. Да и я сейчас предпочитала темноту. Она смягчала ощущение нереальности происходящего. Я заглянула в спальню. Сквозь выходившие на запад окна в комнату проникали последние лучи света; смутно белела постель.

– Вы умерли здесь? – спросила я.

– Он, а не я, – мягко напомнил Джонни. – Да, он умер здесь.

– Но ведь вы помните то же, что и он.

– Полузабытые сны – не более. В моих воспоминаниях полно пробелов.

– Но вы знаете, что он чувствовал!

– Я знаю, что он чувствовал по мнению авторов проекта.

– Расскажите.

– О чем? – В темноте кожа Джонни казалась бледной, короткие локоны – совсем черными.

– Что чувствуешь, когда умираешь и когда рождаешься вновь.

И Джонни начал рассказывать. Его голос звучал мягко, почти напевно. Временами он переходил на английский, архаичный и оттого непонятный, но гораздо более приятный на слух, чем та мешанина, на которой говорят в наши дни.

Он рассказывал мне, что значит быть поэтом, одержимым стремлением к совершенству и куда более суровым к себе, чем самые злобные из его критиков. А критики были злобными. Его стихи отвергали, над ними смеялись, их называли вторичными и просто глупыми. Бедность не позволяла ему жениться на любимой женщине, однако он ссужал деньгами своего брата в Америке, лишая себя последней возможности обрести наконец материальную независимость. А когда его поэтический дар достиг расцвета и пришел краткий миг славы, он пал жертвой «чахотки» – болезни, которая унесла в могилу его мать и брата Тома. Его отправили в Италию, якобы «на лечение». Он понимал, что это означает на самом деле – одинокую, мучительную смерть в двадцать шесть лет… Он рассказал мне, какие испытывал муки при виде почерка Фанни на конверте, ибо малейшее движение причиняло ему боль. Рассказывал о преданности молодого художника Джозефа Северна, которого «друзья» поэта (покинувшие его в дни болезни) приставили к нему в качестве спутника и компаньона – Северн ухаживал за умирающим и оставался рядом с ним до самой кончины. Он рассказал мне об ужасе ночных кровотечений, о докторе Кларке, который пускал ему кровь и прописывал «физические упражнения и свежий воздух». И наконец, он поведал о полном разочаровании в Боге и беспредельном отчаянии, воплотившихся в сочиненной им самим собственной эпитафии, которая и была высечена на его могиле:

«Здесь лежит тот, чье имя написано на воде».

Снизу струился тусклый свет, едва обозначающий контуры высоких окон. Голос Джонни, казалось, плыл в воздухе, насыщенном ароматами южной ночи. Он говорил, как после смерти пробудился в той же кровати, в которой умер, и рядом с ним были верный друг Северн и доктор Кларк. Он знал, что его зовут Джон Китс, но никак не мог отделаться от ощущения, что и сам поэт, и его стихи ему просто приснились.

Иллюзии продолжались. Он вернулся в Англию и встретился с Фанни-которая-не-была-Фанни. Он был на грани безумия. Не мог писать. Между ним и самозванцами-кибридами росла стена отчуждения, участились приступы кататонии, сопровождавшиеся «галлюцинациями», в форме которых он воспринимал свое подлинное существование в качестве ИскИна в почти непостижимом (для поэта девятнадцатого века) Техно-Центре. И наконец, иллюзии полностью развалились. Он вышел из «Проекта Китс».

– По правде говоря, – тихо произнес Джонни, – эта зловещая затея все чаще заставляла меня вспоминать отрывок из одного письма, которое я – то есть он – отправил своему брату Джорджу незадолго до болезни:

«Разве не может быть так, что неким высшим существам доставляет развлечение искусный поворот мысли, удавшийся – пускай и безотчетно – моему разуму, как забавляет меня самого проворство суслика или испуганный прыжок оленя? Уличная драка не может не внушать отвращения, однако энергия, проявленная ее участниками, взывает к чувству прекрасного: в потасовке простолюдин показывает свою ловкость. Для высшего существа наши рассуждения могут выглядеть чем-то подобным: пусть даже ошибочные, тем не менее они прекрасны сами по себе. Именно в этом заключается сущность поэзии…»[37]

– Вы считаете «Проект Китс»… злом? – спросила я.

– По-моему, любой обман – зло.

– Похоже, вы стали Джоном Китсом гораздо в большей степени, чем думаете сами.

– Вряд ли. Отсутствие поэтического чутья даже в самой искусно разработанной иллюзии свидетельствует об ином.

Я огляделась вокруг. Темные тени темных вещей в темном доме.

– ИскИны знают, что мы здесь?

– Вероятно. Даже наверняка. Нет такого места, где Техно-Центр не мог бы меня выследить. Но бандиты и полицейские сюда не доберутся.

– Но ведь в Техно-Центре есть кто-то… какой-то разум… который хотел вас убить.

– Убить меня можно только в Сети. В Техно-Центре подобное насилие не допускается.

С улицы донесся шум. Я надеялась, что это голубь. Или ветер, несущий мусор по булыжной мостовой.

– Как Техно-Центр отреагирует на то, что я здесь? – спросила я.

– Представления не имею.

– Эта модель… она засекречена?

– Как вам сказать… Считается, что все это вообще не касается человечества.

Я покачала головой, забыв, что Джонни меня не видит.

– Вы воссоздаете Старую Землю… заселяете ее воскрешенными людьми-кибридами – кстати, сколько их? Одни ИскИны убивают других, и все это нас не касается?! – Я едва не рассмеялась, но сдержалась. – Фантастика!

– Не спорю.

Я подошла к окну. Для стрелка, который, возможно, затаился где-то на темной улице, я представляла идеальную мишень, но сейчас мне было все равно. Я достала сигареты. После погони в снежных сугробах они отсырели, но одна все-таки зажглась.

– Помните, Джонни, когда вы сказали, что модель полностью воспроизводит Старую Землю, я спросила: «Бог мой, зачем им все это?» А вы ответили: «Ваш Бог тут ни при чем». Или что-то в этом роде. Вы намекали на что-то? Или просто выпендривались?

– Нет, конечно. А намекал я вот на что: у Техно-Центра может быть свой Бог.

– Ну-ка, ну-ка.

Джонни вздохнул в темноте.

– Я не знаю точно, зачем было воскрешать Китса и строить модель Старой Земли. Но есть у меня подозрение, что все это – часть единого проекта, над которым Техно-Центр работает по меньшей мере семь стандартных веков. Проекта Высшего Разума.

– Высшего Разума, – повторила я, выдыхая дым. – То есть Техно-Центр пытается создать… Бога, что ли?

– Да.

– Зачем?

– На этот вопрос простого ответа нет. Как нет простого ответа на вопрос, почему человечество на протяжении десяти тысяч поколений искало Бога в миллионах обличий. Техно-Центр заинтересован в поиске все более эффективных и надежных способов обработки… данных.

– Но для этого у Техно-Центра хватает своих ресурсов. К тому же в его распоряжении мегаинфосферы двухсот миров.

– И все равно остаются пробелы в области прогнозирования.

Я выбросила сигарету в окно и смотрела, как тлеющий окурок исчезает в темноте. Откуда-то налетел холодный ветер; я поежилась.

– Постойте… Старая Земля, воскрешенные люди, кибриды… Какое отношение все это имеет к Высшему Разуму?

– Не знаю, Ламия. Восемь стандартных весов назад, в самом начале Первой Информационной Эры человек по имени Норберт Винер писал: «Может ли Бог соревноваться со своими творениями? Может ли вообще творец, пусть даже возможности его весьма ограничены, всерьез соревноваться со своими творениями?» Создавая первые ИскИны, человечество искало ответа на этот вопрос. А Техно-Центр с той же целью воскрешает теперь людей. И если программа ВР все-таки будет выполнена, проблема перейдет в ведение высшего творения/творца, цели которого будут столь же недоступны пониманию Центра, как и цели Центра недоступны пониманию людей.

Я прошлась по комнате, ударилась коленом о столик и остановилась.

– Все ваши рассуждения не дают ответа на главный вопрос: кто пытается вас убить, – сказала я.

– Да.

Джонни встал и двинулся к дальней стене. Вспыхнула спичка – он зажег свечу. По стенам и потолку заметались наши тени. В следующее мгновение он был уже рядом со мной, и его руки легли мне на плечи. В неярком свете свечи завитки волос и ресницы отливали медью, высокие скулы и твердый подбородок выступили еще рельефнее.

– Надо же, какая ты… крепкая, – произнес он.

Я посмотрела ему в глаза. Наши лица разделяло лишь несколько дюймов. Мы были одного роста.

– Пустите, – сказала я.

Вместо этого он поцеловал меня. Губы у него были мягкие, теплые, и они заставили меня забыть о времени. «Он машина, – твердила я себе. – У него человеческая внешность, но на самом деле это машина». Я закрыла глаза. Его пальцы коснулись моей щеки, шеи, затылка…

– Послушай… – прошептала я, когда он на мгновение отпустил меня.

Джонни не дал мне договорить. Он поднял меня на руки и понес в спальню. Высокая кровать. Мягкий матрас и толстое стеганое одеяло. Трепещущий огонек свечи в соседней комнате, и мы, торопливо раздевающие друг друга.

Мы словно сошли с ума. Повинуясь медленным, ласковым, но властным касаниям, и теплоте, и близости, и все возрастающему влечению, мы снова и снова бросались друг к другу. Помню, как я смотрела на него, а он лежал с закрытыми глазами; его волосы свободно ниспадали на лоб, пламя свечи освещало бледную грудь. А потом его руки – удивительно сильные руки – поднялись мне навстречу. Он открыл глаза и посмотрел на меня, и во взгляде его были только страсть и восторг.

Незадолго до рассвета мы заснули. Я повернулась на бок и уже засыпала, как вдруг ощутила его руку на своем бедре. В этом прикосновении было что-то покровительственное, но не унизительное, не собственническое. Он словно бы хотел защитить меня.

Они напали на нас сразу после рассвета. Их было пятеро – явно не лузиане, но мужики здоровые. Действовали они четко и слаженно.

Я проснулась, когда вышибали входную дверь. Скатившись с кровати, я бросилась к двери спальни и успела заметить, как они входят. Когда бандит, шедший первым, направил на нас станнер, Джонни предупреждающе вскрикнул. Перед сном он натянул хлопчатобумажные трусы, я же так и осталась в чем мать родила. Одежда дает в драке кое-какие преимущества, но главное – это психологический барьер. Если вам удалось преодолеть чувство собственной уязвимости, остальное уже дело техники.

Первый бандит заметил меня, но решил сначала парализовать Джонни и тут же поплатился за свою ошибку. Я выбила у него оружие, а потом рубанула ребром ладони по шее, чуть ниже левого уха. Он упал, и тут в комнату ворвались еще двое. У этих хватило сообразительности заняться первым делом мной. Тем временем двое других кинулись к Джонни.

Выпад прямыми пальцами я отбила, затем парировала куда более опасный удар ногой и отступила назад. Слева от меня оказался высокий комод. Верхний ящик у него был довольно увесистый, но выдвинулся легко. Приближавшийся ко мне здоровяк успел прикрыть лицо руками (ящик разлетелся в щепки), но эта инстинктивная реакция дала мне возможность атаковать его дружка, и я тут же ею воспользовалась, вложив всю свою силу в прямой удар ногой. Номер второй замычал и повалился на своего сообщника.

Джонни сопротивлялся изо всех сил, но один из нападавших схватил его за горло и принялся душить, а другой навалился на ноги. Отбив еще один удар, я бросилась туда и перепрыгнула через кровать. Парень, который держал Джонни за ноги, и пикнуть не успел. Выбив стекло и деревянную раму, он полетел вниз.

Кто-то прыгнул мне на спину, мы рухнули на кровать, скатились на пол, и наконец я придавила бандита к стене. Он оказался серьезным противником. Приняв удар на плечо, он извернулся, и его пальцы впились мне в шею под ухом, но сразу пережать нерв он не смог – шейные мышцы у меня что надо. Я вогнала локоть ему в живот и откатилась в сторону. Тот, что душил Джонни, отпустил его и по всем правилам боевых искусств врезал мне ногой по ребрам. Я смягчила удар, но по крайней мере одно ребро он мне сломал. Я не стала церемониться и, резко выбросив вверх руку, схватила его за яйца. Парень завопил и вырубился.

Все это время я ни на секунду не забывала про станнер, упавший на пол. Не забыл о нем и последний из наших противников. Он забежал за кровать (там я его достать не могла), встал на четвереньки и пытался нашарить оружие. Превозмогая боль от сломанного ребра, я приподняла массивную кровать (вместе с лежавшим на ней Джонни) и обрушила на своего противника, придавив ему голову и плечи.

Нырнув под кровать, я завладела станнером и отступила в свободный угол.

Итак, один вылетел в окно. Второй этаж, все в порядке. Тот, что вошел первым, валялся в дверях. Парень, которому я врезала ногой, сумел подняться на одно колено. Изо рта у него текла кровь – сломанное ребро, по-видимому, проткнуло легкое. Дышал он очень тяжело и прерывисто. У того, которого я зашибла кроватью, был раздроблен череп. А тип, душивший Джонни, скорчился у окна. Его рвало. Оглушив его из станнера, я подошла к бандиту, которого ударила ногой, и подняла его за волосы.

– Кто вас послал?

– Да пошла ты! – Он плюнул кровью мне в лицо.

– Как-нибудь в другой раз. Повторяю, кто вас послал?

Я нашла вмятину у него на боку и надавила тремя пальцами. Он вскрикнул, побелел и закашлял кровью. На фоне бледной кожи красные пятна казались какими-то слишком яркими.

– Ну! Кто? – И я надавила на ребра уже четырьмя пальцами.

– Епископ! – Он попытался отодвинуться, увернуться от моих пальцев.

– Какой епископ?

– Святилище Шрайка… Лузус… Да нельзя же так… О черт…

– Что вы собирались с ним… с нами сделать?

– Ничего… ой, ради Бога… не надо! Мне нужен врач!

– Конечно. Отвечай.

– Оглушить его, отвезти обратно в Святилище… на Лузус. Ну пожалуйста! Дышать же нечем.

– А со мной?

– Если будешь сопротивляться – убить.

– Понятно, – сказала я, поднимая его за волосы чуть выше. – Так-то лучше. Зачем он им нужен?

– Не знаю. – Он вскрикнул. Краем глаза я продолжала следить за входной дверью. Станнер был у меня в той же руке, которой я держала бандита за волосы.

– Я… не… знаю… – Он поперхнулся. Кровь капала мне на руку и на левую грудь.

– Как вы сюда попали?

– На ТМП… сверху…

– Через какой портал?

– Не знаю… клянусь… какой-то город в воде. ТМП должен вернуться туда… на автопилоте… пожалуйста!

Я разорвала на нем рубашку. Ни комлога, ни оружия. На груди над самым сердцем я заметила татуировку – синий трезубец.

– Герильер? – спросила я.

– Да… Братство Парвати.

Окраина Сети. Ищи их там потом.

– Вы все оттуда?

– Да… пожалуйста… помоги мне… о черт… будь человеком… – Он безвольно повис в моей руке.

Отпустив его, я отступила на шаг и провела по нему лучом станнера.

Джонни сидел, растирая горло, и изумленно смотрел на меня.

– Одевайся, – сказала я. – Мы улетаем.

На крыше стоял старый «Виккен-Турист» – прогулочная модель с прозрачным корпусом. Папиллярные замки на этих колымагах еще не ставили, и я без особого труда запустила двигатель. Над Францией мы пересекли терминатор, и под нами потянулась бескрайняя водная гладь – Джонни назвал ее Атлантическим океаном. Помимо света звезд темноту нарушали лишь редкие огоньки плавучих городов и буровых платформ да мерцающее в глубинах океана зарево подводных колоний.

– Почему мы сели в их машину? – спросил Джонни.

– Я хочу узнать, откуда они прибыли.

– Он же сказал – из Святилища Шрайка на Лузусе.

– Ну что ж, проверим.

Я с трудом различала в темноте лицо Джонни, смотревшего на океанскую равнину, лежащую в двадцати километрах под нами.

– Как ты думаешь, эти люди выживут?

– Один уже мертв, – сказала я. – Парню с проколотым легким нужна помощь. Двое точно оклемаются. Еще одного я выкинула в окно – про этого я ничего не знаю, А что, тебе их жалко?

– Да. Насилие – это варварство.

– «Уличная драка не может не внушать отвращения, однако энергия, проявленная ее участниками, взывает к чувству прекрасного», – процитировала я. – А они не кибриды?

– Думаю, что нет.

– Итак, за тобой охотятся по меньшей мере две группы: ИскИны и епископ Церкви Шрайка. И мы до сих пор не знаем зачем.

– Слушай, у меня идея.

Я запрокинула голову. Над нами сияли незнакомые созвездия – таких я не видела ни на голограммах Старой Земли, ни в известных мне мирах Сети. Света звезд как раз хватало, чтобы видеть глаза Джонни.

– Ну-ка!

– Ты как-то упоминала Гиперион. Так вот, это натолкнуло меня на одну мысль. Я ведь ничего о нем не знаю. Столь полное отсутствие информации говорит о том, что от меня скрывают что-то важное.

– Почему же собака в эту ночь не лаяла?

– Что-что?

– Ладно, это я так. Давай дальше.

– Так вот. Объяснение тут одно: некие элементы Техно-Центра заблокировали для меня доступ к информации о Гиперионе.

– Твой кибрид… – Было странно говорить теперь с Джонни в такой манере. – Ты ведь большую часть своего времени проводишь в Сети?

– Да.

– И что, при тебе никогда не упоминали Гиперион? О нем же то и дело говорят в новостях, особенно когда начинается очередная шумиха вокруг Церкви Шрайка.

– Возможно, я и слышал что-нибудь. Может быть, поэтому меня и убили.

Я откинулась назад и снова уставилась на звезды.

– Вот и спросим об этом епископа.

Прямо по курсу появились огни. Джонни объяснил, что это модель Нью-Йорка середины двадцать первого века. Но для какого проекта потребовалось воскрешать этот город, он не знал. Я выключила автопилот и сбавила высоту.

Из болот и лагун североамериканского побережья поднимались высокие здания той эпохи, когда в архитектуре господствовал фаллический стиль. В некоторых горели огни. Джонни указал на обветшавшее, но удивительно элегантное сооружение и пояснил:

– Эмпайр Стейт Билдинг.

– Отлично, – сказала я. – Называй эту штуку как угодно, но ТМП хочет сесть именно здесь.

– А это не опасно?

Я улыбнулась.

– А что в нашей жизни не опасно?

Я позволила машине самой выбрать место для посадки, и ТМП опустился на небольшую открытую площадку возле шпиля здания. Мы вышли на растрескавшийся от времени балкон. Было совершенно темно – лишь звезды над головой да редкие огни где-то внизу. В нескольких шагах, там, где когда-то были двери лифта, мерцал тускло-голубой прямоугольник портала.

– Я первая, – заявила я, но Джонни уже входил в портал. Я достала позаимствованный у бандитов станнер и последовала за ним.

В Святилище Шрайка на Лузусе я не была ни разу, но сразу поняла, что попала именно туда. Джонни стоял в нескольких шагах впереди меня. Кроме нас двоих, вокруг никого не было. Это темное и холодное помещение чем-то напоминало пещеру (если, конечно, бывают такие громадные пещеры). Под потолком на невидимых тросах висел устрашающего вида идол, расписанный яркими красками и медленно вращающийся от слабого сквозняка. Когда портал вдруг исчез, мы с Джонни разом обернулись.

– Кажется, мы сделали за тех парней их работу, а? – прошептала я. Казалось, в этом озаренном красным свечением зале даже шепот отзывается эхом. Собственно, тащить Джонни с собой в Святилище я не собиралась.

Свет становился все ярче, однако он не заливал равномерно все помещение, а выхватывал из темноты лишь пятачок в центре зала. Пятно света все расширялось, и наконец мы увидели людей, стоявших полукругом. Я вспомнила, что одни жрецы именуются экзорцистами, другие – причетниками. Есть еще какие-то звания, только я их забыла. Жрецов было человек двадцать, не меньше. Было что-то угрожающее в том, как они стояли, в их черно-красных одеяниях и высоких лбах, на которых отсвечивали красные блики. Епископа я узнала сразу по ярко-красной мантии. Он был лузианин (правда, большинство лузиан выше и стройнее).

Я специально не стала прятать станнер. Вдруг они кинутся на нас всем скопом? Оружия я при них не заметила, но под такой широченной рясой можно спрятать целый арсенал.

Джонни направился к епископу, и я пошла за ним следом. Шагах в десяти от него мы остановились. Все присутствующие стояли, сидел только епископ. Его деревянное кресло, украшенное искусной резьбой, по-видимому, легко складывалось и занимало в сложенном виде совсем немного места. Чего никак нельзя было сказать о восседавшей на нем груде мышц и жира.

Джонни сделал шаг вперед.

– Почему вы пытались похитить моего кибрида? – Он обращался только к епископу, как будто здесь больше никого не было.

Епископ захихикал и отрицательно покачал головой.

– Мой дорогой… существо… Мы в самом деле хотели бы видеть вас в нашем храме. Но у вас нет никаких доказательств, что мы пытались вас похитить.

– Доказательства меня не интересуют, – сказал Джонни. – Мне хочется знать, зачем я вам нужен.

Сзади послышался шорох; я резко обернулась со станнером на изготовку. Но широкий круг жрецов оставался недвижим. Да и стояли они вне зоны поражения. Я пожалела, что не захватила с собой отцовский пистолет.

Низкий и зычный голос епископа, казалось, заполнил собой все огромное пространство Святилища.

– Вам наверняка известно, что Церковь Последнего Искупления проявляет постоянный и серьезный интерес к планете Гиперион.

– Да.

– Несомненно, вам известно также и то, что за последние несколько веков центральное место в мифологии Гипериона заняла личность поэта Китса со Старой Земли.

– Да. И что же?

Епископ почесал щеку большим красным перстнем, украшавшим его палец.

– Поэтому, когда вы изъявили желание отправиться в паломничество к Шрайку, мы согласились. И были весьма огорчены, когда вы вдруг изменили свое решение.

Джонни искренне удивился.

– Я изъявил желание? Когда?

– Восемь дней назад по местному времени, – ответил епископ. – В этой самой комнате.

– А я объяснил, почему хочу отправиться в… паломничество к Шрайку?

– Вы сказали, что это «важно для вашего развития». Да-да, кажется, вы употребили именно это выражение. Если хотите, мы покажем вам запись. Все подобные разговоры в Святилище фиксируются. Мы можем даже предоставить вам копию, чтобы вы просмотрели ее на досуге.

– Спасибо, – сказал Джонни.

Епископ повелительно кивнул, и дьякон (или черт его знает, кто там он был) тут же исчез в темноте. Минуту спустя он вернулся со стандартным видеочипом в руке. Епископ снова кивнул, и человек, одетый в черное, выступил вперед и вручил чип Джонни. Пока этот парень не вернулся на место, я держала станнер наготове.

– Почему вы послали за нами герильеров? – спросила я. Это были первые слова, произнесенные мною в присутствии епископа. Мой голос прозвучал слишком громко и слишком резко.

Епископ поднял пухлую руку.

– Господин Китс выразил желание присоединиться к нашему священному паломничеству. Для нас это весьма важно, ибо мы верим, что Последнее Искупление близко. Но наши осведомители донесли, что на господина Китса готовится покушение, причем не одно, а несколько. Мало того, неким частным сыщиком – а именно вами, госпожа Ламия, – был уничтожен телохранитель кибрид, приставленный к господину Китсу Техно-Центром.

– Так это был телохранитель? – Теперь настала моя очередь удивляться.

– Конечно, – подтвердил епископ и повернулся к Джонни. – Разве господин с косой, убитый недавно на экскурсионной тропе тамплиеров, не тот самый человек, которого вы неделю назад представили мне как своего телохранителя? Он запечатлен в записи.

Джонни ничего не ответил. Казалось, он изо всех сил пытается что-то вспомнить.

– Во всяком случае, – продолжал епископ, – до конца недели мы должны узнать: отправляетесь вы в паломничество или нет. «Секвойя Семпервиренс» отбывает из Сети через девять дней.

– Но это же тамплиерский звездолет-дерево, – возразил Джонни. – Такие на Гиперион не летают.

Епископ улыбнулся.

– Этот полетит. У нас есть основания предполагать, что данное паломничество окажется последним. Потому мы зафрахтовали тамплиерский корабль, чтобы как можно больше верующих смогли совершить это путешествие. – Епископ взмахнул рукой, и двое мужчин, облаченных в красно-черные одеяния, отступили назад, в темноту. А когда он встал, двое экзорцистов тотчас выступили вперед и сложили его кресло. – Прошу вас как можно скорее сообщить нам о своем решении, – произнес епископ и удалился. Оставшийся экзорцист проводил нас к выходу.

Нуль-Т нам больше не понадобился. Выйдя из ворот Святилища, мы остановились на верхней ступени высокой лестницы, глядя вниз, на центр Улья и площадь Мэлл, и вдыхая холодный, пахнущий нефтью воздух.

Отцовский пистолет лежал там, где я его оставила, – в ящике. Я убедилась, что магазин полон, загнала его назад и отнесла оружие в кухню, где готовился завтрак. Джонни сидел у длинного стола и глядел через серые окна вниз, на погрузочную площадку. Я принесла омлет и поставила перед ним. Когда я принялась наливать кофе, он поднял голову.

– Ты ему поверил? – спросила я. – В смысле, что ты сам захотел?

– Ты же видела видеозапись.

– Запись можно подделать.

– Да. Но эта – подлинная.

– Тогда почему ты вызвался участвовать в паломничестве? И почему твой телохранитель пытался убить тебя после того, как ты поговорил с епископом Церкви Шрайка и капитаном-тамплиером?

Джонни попробовал омлет, одобрительно кивнул и подцепил на вилку еще кусок.

– Телохранитель совершенно незнаком мне. Должно быть, его приставили как раз в ту неделю, память о которой я потерял. Его задача, очевидно, сводилась к тому, чтобы следить, не обнаружил ли я чего-то важного. А если обнаружу – устранить.

– И где же находится это «что-то важное»? В Сети? Или в киберпространстве?

– Думаю, в Сети.

– Нам необходимо узнать, на кого он… оно работало и почему его приставили к тебе.

– А я знаю, – сказал Джонни. – Я просто спросил. Техно-Центр ответил, что я сам затребовал телохранителя. Этот кибрид управлялся структурами Техно-Центра, которым у вас соответствуют полиция и служба безопасности.

– Тогда спроси, зачем он пытался убить тебя.

– Я спрашивал. Они упорно стоят на том, что подобное невозможно.

– Тогда почему этот так называемый телохранитель крался за тобой неделю спустя после убийства?

– Они заявили, что, поскольку я не обратился в службу охраны после того, как… вышел из строя, органы управления Техно-Центра сами сочли необходимым обеспечить мне защиту.

Я рассмеялась:

– Тоже мне защита! И почему он кинулся бежать, когда я его выследила? Ну, там, у тамплиеров? Джонни, они даже не пытаются выдумать правдоподобную версию.

– Да, действительно.

– А епископ? Он ведь тоже не объяснил, откуда у Церкви Шрайка нуль-канал на Старую Землю… или как вы там называете этот ваш искусственный мир.

– Но мы ведь не спрашивали.

– Да, не спрашивали. Потому что хотели выбраться живыми из этого чертова Святилища.

Джонни, казалось, не слышал меня. Он прихлебывал кофе и глядел куда-то мимо.

– Что с тобой? – спросила я.

Он щелкнул пальцем по губе и посмотрел на меня:

– Ламия, здесь какой-то парадокс.

– Какой?

– Если бы я действительно хотел отправиться на Гиперион… то есть отправить туда своего кибрида, я должен был уйти из Техно-Центра и весь свой интеллект, все сознание передать кибриду.

– Почему? – спросила я. И тут же поняла, в чем дело.

– Сама подумай. Киберпространство – это абстракция. Наложение информационных структур, порождаемых ИскИнами и компьютерами, на Гибсоновские матрицы, которые исходно предназначались для того, чтобы оператор-человек мог этими структурами управлять. Или, если угодно, форма сосуществования человека, машины и ИскИна.

– Но ваша аппаратура – она же должна где-то находиться, – возразила я.

– Да, но к «личности» ИскИна это не имеет никакого отношения, – сказал Джонни. – Я могу «быть» где угодно, в любой из взаимно перекрывающихся инфосфер. Мне доступны все миры Сети, киберпространство и, конечно же, все конструкты Техно-Центра. Старая Земля, например. Но только находясь в этой среде, я могу претендовать на «сознание» или управлять периферическими устройствами… вот этим кибридом, например.

Я поставила кофейную чашку на стол и посмотрела на устройство, которое не далее чем прошлой ночью делило со мной постель.

– Да?

– А в колониальных мирах инфосферы бедные, – продолжал Джонни. – Контакт с Техно-Центром поддерживается только по мультилинии, а возможности у нее примерно такие же, как у компьютерных интерфейсов Первой Информационной Эры. В общем, «поток сознания» по ней не передашь. Что же касается собственно Гипериона, тамошняя инфосфера существует разве что в зачаточном состоянии. Да и вообще Техно-Центр, насколько мне известно, не поддерживает никаких контактов с этим миром.

– Вы что, вообще не стремитесь контактировать с удаленными колониальными мирами?

– Нет, почему же. Техно-Центр поддерживает связь с большинством колоний, с космическими варварами – Бродягами, например, – и с другими источниками, о которых Гегемония вообще не имеет представления.

– С Бродягами?!

Это признание меня просто ошеломило. После битвы за Брешию Бродяги превратились в главное пугало Сети. Сама мысль о том, что Техно-Центр, эта конгрегация ИскИнов, которая консультирует Сенат и Альтинг, обеспечивает работу нашей экономики, нуль-сети – по сути, всей нашей технической цивилизации… сама мысль, что Техно-Центр поддерживает отношения с Бродягами, наводила жуть. И что это за «другие источники»? Впрочем, какое мое дело?..

– Но ты же говорил, что туда может отправиться твой кибрид, – сказала я. – А ты «передашь» ему свое сознание. Что ты имел в виду? Что ИскИн может стать… человеком? Ты действительно можешь существовать только в твоем кибриде?

– Однажды это уже сделали, – тихо ответил Джонни. – Воскресили одного субъекта вроде меня. Эзру Паунда, поэта двадцатого века. Он покинул свой ИскИн и бежал из Сети в кибриде. Но этот Паунд был безумен.

– А может быть, разумен?

– Может быть.

– Значит, вся информация и личность ИскИна могут сохраниться в органическом мозгу кибрида?

– Конечно, нет, Ламия. Переход сотрет почти все. Не останется и одной десятитысячной части. Органический мозг не может обработать даже самую примитивную информацию так, как умеем мы. Личность, которая получится в результате такой… пересадки, не будет ни личностью ИскИна, ни кибридом, ни человеком в подлинном смысле…

Джонни вдруг осекся, отвернулся и уставился в окно.

С минуту мы молчали. Потом я протянула руку, но не прикоснулась к нему, а только спросила:

– В чем дело?

Не оборачиваясь, он продолжил вполголоса:

– Быть может, я ошибаюсь. Быть может, удастся получить личность вполне человеческую… или почти человеческую, над-человеческую, если угодно… Личность, несущую в себе элементы пророческого безумия. Если очистить ее от воспоминаний о нашей эпохе, о Техно-Центре… Вдруг она воспроизведет свой прообраз?

– То есть Джона Китса?

Джонни отвернулся от окна и закрыл глаза. Он был так взволнован, что голос его стал хриплым. В первый раз я слышала, как он читает стихи:

Фанатик видит сон и в грезы эти

Товарищей зовет; и дикарю

Во сне является прообраз

Его небес. Как жаль, что не дано им

Перенести на лист зеленый иль пергамент

Напева нежного хоть слабое подобье,

Но лавры не венчают их чело…

Поэзии одной дана такая власть:

Спасти прекрасной вязью слов

Воображение от тьмы

И мрачного забвенья. Кто сказать посмеет:

«Ты не Поэт – замкни уста!»

Ведь каждый, кто душой не очерствел,

Поведал бы видения свои, когда б любил

И искушен был в речи материнской.

А видел этот сон Фанатик иль Поэт,

О том узнают, когда писец живой – моя рука —

Могильным станет прахом.[38]

– Ничего не понимаю, – пробормотала я. – Что это значит?

– Это значит, – и Джонни весело улыбнулся, – что теперь я знаю, какое решение принял и почему. Я хочу перестать быть кибридом. Я хочу стать человеком. И отправиться на Гиперион. Все еще хочу.

– И за это решение неделю тому назад тебя кто-то убил, – сказала я.

– Да.

– И ты хочешь попытаться снова?

– Да.

– А почему ты не можешь передать свое сознание кибриду прямо здесь, в Сети?

– Видишь ли, – пояснил он, – для тебя Сеть – это межзвездное сообщество миров, населенных людьми. Но в действительности она лишь малая часть матрицы реальности Техно-Центра. Оставшись в Сети, я постоянно сталкивался бы с ИскИнами и был бы в полной их власти. Личность Китса, его психическая реальность, неизбежно была бы разрушена.

– Действительно, – согласилась я, – тебе надо выбираться из Сети. Но есть ведь другие колонии. Почему именно Гиперион?

Джонни взял меня за руку своими длинными, теплыми, сильными пальцами.

– Неужели ты не понимаешь? Между мной и Гиперионом существует странная связь. Быть может, приснившийся Китсу «Гиперион» каким-то образом связал сквозь бездну времен тогдашнюю личность поэта с нынешним ее воплощением. А кроме того, Гиперион – величайшая загадка нашего века, ключевая научная проблема. И не только научная – есть в нем некая поэтическая тайна. И вполне вероятно, что я… или он… родился, умер и снова родился, чтобы раскрыть эту тайну.

– По мне, так это полнейший бред, – сказала я. – Мания величия.

– Почти наверняка, – рассмеялся Джонни. – Но я никогда не чувствовал себя таким счастливым. – Он схватил меня за плечи, рывком поднял на ноги и обнял. – Ты полетишь со мной, Ламия? Полетишь на Гиперион?

Я аж заморгала от удивления. Но не меньше удивил меня мой собственный ответ:

– Конечно!

Мы пошли в спальню и весь остаток дня не могли оторваться друг от друга. В конце концов мы заснули. А когда проснулись, снаружи, из промышленной траншеи, лился тусклый свет. Была уже третья смена. Джонни лежал на спине, его светло-карие глаза были открыты. Он смотрел в потолок и, казалось, был целиком погружен в свои мысли. Но нет, он улыбнулся и обнял меня. А я прижалась к нему, уткнулась щекой в маленькую впадинку под ключицей и снова заснула.

На другой день мы с Джонни отправились на ТКЦ. Я надела все самое лучшее – черный джинс-костюм, шелковую блузку с Возрождения (воротник у нее застегивался карвнельским гелиотропом) и треуголку с загнутыми краями а-ля Эвелин Бре. Джонни я оставила в баре, отделанном деревом и латунью, неподалеку от центрального терминекса. Но прежде чем проститься, я вручила ему бумажный пакет с отцовским пистолетом и велела стрелять в каждого, кто косо на него посмотрит.

– До чего все-таки изысканна новоанглийская речь, – заметил он.

– Эта фраза стара, как Сеть, – сказала я. – Смотри не зевай. – Я пожала ему руку и ушла не оглядываясь.

Флайер-кэб доставил меня прямо к Административному комплексу. Я миновала штук девять постов службы безопасности и оказалась на территории Центра, в Оленьем парке. Любуясь зданиями, белевшими на вершине холма, и плавающими в пруду лебедями, я незаметно отшагала полкилометра. Потом еще девять проверок, и наконец женщина-охранница провела меня по вымощенной каменными плитами тропинке к Дому Правительства – невысокому изящному зданию, расположенному среди цветников и декоративных холмиков. Приемная была обставлена с большим вкусом – настоящая мебель работы де Коонинга (до Хиджры!), – но едва я успела присесть, как появился чиновник и пригласил меня в кабинет Секретаря Сената.

Мейна Гладстон вышла из-за стола, пожала мне руку и пригласила сесть. Все эти годы я видела ее только по тривидению и сейчас чувствовала себя немного не в своей тарелке. Наяву она была еще внушительнее: коротко подстриженные седые волосы сзади разлетались серебристыми волнами, скулы и волевой подбородок – точь-в-точь как у Линкольна (на этом неизменно настаивали ученые мужи, склонные к историческим параллелям). Но самой примечательной деталью ее внешности были большие карие глаза. Их печальный взгляд сразу обнаруживал незаурядность этой женщины.

У меня вдруг пересохло во рту.

– Благодарю вас, госпожа Секретарь, что согласились принять меня. Я знаю, как вы заняты.

– Я всегда выкрою время, чтобы встретиться с тобой, Ламия. Как выкраивал его твой отец, чтобы встретиться со мной, когда я была младшим сенатором.

Я кивнула. Отец однажды сказал, что Мейна Гладстон – единственный по-настоящему гениальный политик во всей Гегемонии. Ее политическая карьера началась довольно поздно, но он был уверен, что это не помешает ей стать Секретарем Сената. Жаль, что папа не дожил до этого времени.

– Как поживает твоя матушка?

– С нею все в порядке. Она редко покидает наш летний дом на Фрихольме, но я вижусь с ней каждое Рождество.

Мейна Гладстон кивнула. До этого она сидела в непринужденной позе на краю массивного письменного стола, который, как писали в газетах, некогда принадлежал убитому президенту США – но не Линкольну, а какому-то другому. Улыбнувшись, она легко соскочила на пол и снова села за стол.

– Мне недостает твоего отца, Ламия. Как бы мне хотелось, чтобы он входил в состав нынешнего правительства! Ты шла мимо пруда?

– Да.

– А помнишь, как ты и моя Кристин, две малышки, пускали там игрушечные кораблики?

– Очень плохо, госпожа Секретарь. Это было так давно.

Мейна Гладстон улыбнулась. Загудел интерком, но она отключила его.

– Ну, Ламия, чем могу быть полезна?

Я перевела дыхание.

– Госпожа Секретарь, вам, должно быть, известно, что я работаю независимым частным детективом. – Я не стала ждать ее ответа и продолжила: – Дело, которым я сейчас занимаюсь, заставило меня вернуться к самоубийству отца…

– Ламия, ты же знаешь, оно было расследовано самым тщательным образом. Я сама читала отчет комиссии.

– Знаю, – сказала я. – Мне его тоже показали. Но недавно я услышала довольно странные вещи, касающиеся Техно-Центра и его интереса к Гипериону. Разве вы с отцом не работали над законопроектом о включении Гипериона в состав Гегемонии на правах протектората?

Гладстон утвердительно кивнула.

– Да, но в том году рассматривали еще десяток кандидатов. И ни одна колония не была принята в состав Гегемонии.

– Верно. Но ведь Техно-Центр и Консультативный Совет ИскИнов проявляли к Гипериону особый интерес?

Секретарь Сената постучала стилом по нижней губе.

– Ламия, какого рода информацией ты располагаешь?

Я начала было отвечать, но она остановила меня и включила интерактивку:

– Томас, я выйду на несколько минут. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы торговую делегацию Седьмой Дракона чем-нибудь заняли, если я немного задержусь.

Никакого кода она не набирала – я по крайней мере не заметила, – но внезапно у дальней стены с жужжанием возник сине-золотой портал. Жестом она пригласила меня вперед.

Во все стороны уходила бескрайняя равнина, поросшая высокой золотистой травой. Она тянулась до самого горизонта – чересчур далеко, как мне показалось. На бледно-желтом небе сверкали полосы цвета начищенной меди – вероятно, облака. Куда это я попала?

Мейна Гладстон вышла из портала и коснулась комлога на рукаве. Портал исчез. Налетевший теплый ветер окатил нас волной пряных ароматов.

– Прошу извинить меня за некоторые неудобства. – Гладстон снова коснулась рукава, посмотрела на небо и кивнула. – Здесь, на Кастроп-Рокселе, нет ни инфосферы, ни спутников связи. А теперь, пожалуйста, продолжай. Что за информация к тебе попала?

– Да, в сущности, ничего особенного. – Я оглядела пустынную степь. – Не стоило из-за этой ерунды принимать такие меры безопасности. Я узнала всего-навсего, что Техно-Центр проявляет исключительный интерес к Гипериону и создал нечто вроде модели Старой Земли… целый мир!

Я была готова к любой реакции, но только не к такой. Гладстон небрежно кивнула и произнесла:

– Да. Нам известно о модели Старой Земли.

Теперь удивилась я сама:

– Так почему же об этом не объявили? Если Центр может воссоздать Старую Землю, сколько людей заинтересовалось бы этим проектом!

Гладстон двинулась вперед, и я пошла за ней, еле поспевая за ее широкими шагами.

– Видишь ли, Ламия, не в интересах Гегемонии афишировать это событие. Наши лучшие умы теряются в догадках, зачем Центру эта штука. Так что лучшая политика сейчас – выжидать. Ну а что ты выяснила о Гиперионе?

Хотя Мейну Гладстон я знала с детства, у меня не было уверенности, что ей можно доверять. Но одно я знала твердо: чтобы получить информацию, надо что-то дать взамен.

– Они воскресили одного поэта со Старой Земли, – сказала я, – и упорно скрывают от него всякую информацию о Гиперионе.

Гладстон сорвала длинную травинку и принялась ее покусывать.

– Знаю. Кибрид Джона Китса.

– Да. – На сей раз я постаралась скрыть удивление. – Насколько я помню, отец добивался для Гипериона статуса протектората. Если это шло вразрез с интересами Центра, они могли… могли инсценировать…

– Его самоубийство?

– Да.

Ветер гнал волны по золотистой траве. Что-то очень маленькое прошмыгнуло у наших ног.

– Это вполне возможно. Но у нас нет никаких доказательств. Так что же собирается предпринять этот кибрид?

– Сначала скажите мне, чем вызван интерес Центра к Гипериону.

Мейна Гладстон развела руками.

– Если бы мы это знали, Ламия, я бы спала куда спокойнее. Техно-Центр, насколько нам известно, одержим Гиперионом уже несколько веков. Когда Секретарь Сената Евшиньский разрешил королю Билли с Асквита реколонизировать планету, ИскИны едва не порвали с нами. А когда совсем недавно мы установили там передатчик мультилинии, это привело к аналогичному кризису.

– Но ИскИны все-таки остались в Сети.

– Да, Ламия. Похоже, по каким-то неясным для нас причинам, мы нужны им не меньше, чем они нам.

– Но если их так интересует Гиперион, почему они не хотят, чтобы он вошел в Сеть? Тогда они сами смогут его посещать.

Мейна Гладстон пригладила волосы. Над нами фантастическим потоком струились бронзовые облака.

– Они непреклонны в своем нежелании видеть Гиперион в составе Сети, – сказала она. – Интересный парадокс. Так что собирается предпринять твой кибрид?

– Сначала скажите мне, почему Центр так одержим Гиперионом.

– Ну, точно мы не знаем…

– И никаких догадок?

Секретарь Сената вынула травинку изо рта и принялась внимательно рассматривать ее.

– Мы считаем, что Центр приступил к осуществлению поистине невероятного проекта, который позволит ему прогнозировать… все. Обрабатывать все переменные пространства, времени и истории как единый квант информации.

– Проект Высшего Разума. – Я понимала, что рискую, но было уже поздно.

На этот раз Гладстон изумилась:

– Откуда ты об этом знаешь?

Я ответила вопросом на вопрос:

– Что общего у этого проекта с Гиперионом?

Гладстон вздохнула.

– Ламия, мы ничего точно не знаем. Но нам известно, что на Гиперионе существует аномалия, которую они в своих прогнозах учесть не смогли. Ты слышала о так называемых Гробницах Времени, которые Церковь Шрайка считает священными?

– Конечно. Одно время туда пускали туристов.

– Да. Но несколько десятилетий назад с одним исследователем произошел несчастный случай. Кстати, тогда и установили, что антиэнтропийные поля вокруг Гробниц – не просто защита от эрозии, как думали раньше…

– А что же?

– Остатки поля… или силы… которая движет Гробницы и их содержимое назад во времени – из отдаленного будущего в прошлое.

– Содержимое? Но ведь Гробницы пусты. И были пусты с самого начала.

– Пока пусты, – возразила Мейна Гладстон. – Но некоторые обстоятельства указывают на то, что они были заполнены… вернее, будут заполнены… когда откроются. И ждать осталось недолго.

Я уставилась на нее:

– Сколько же?

Темные глаза глядели по-прежнему мягко, но по тому, как она покачала головой, я поняла, что больше ничего не узнаю.

– Я и так наговорила больше, чем следовало. Кстати, разглашать все эти сведения я запрещаю. Если потребуется, мы обеспечим твое молчание любой ценой.

Пытаясь скрыть смущение, я тоже сорвала травинку и стала жевать ее.

– Хорошо, – сказала я. – Но что может оказаться в Гробницах? Пришельцы из иных миров? Бомбы? Послание из будущего?

Гладстон вымученно улыбнулась.

– Если бы мы это знали, Ламия, то смогли бы опередить Центр. Но мы не знаем. – Улыбка исчезла с ее лица. – Одна из гипотез утверждает, что Гробницы связаны с какой-то будущей войной. Некий грядущий конфликт будет улажен через изменение прошлого.

– Какая война? С кем?

Она снова развела руками.

– Пора возвращаться, Ламия. Скажи мне теперь, пожалуйста, что собирается предпринять кибрид Китса?

Я опустила глаза, а подняв их, встретила пристальный взгляд Мейны Гладстон. Я никому не доверяла, но Техно-Центру и Церкви Шрайка планы Джонни известны. А коль скоро игру ведут три стороны и не понять, кто из них друг, лучше, чтобы все знали всё.

– Он хочет передать свое сознание кибриду, – сказала я, испытывая неловкость. – Он хочет стать человеком и отправиться на Гиперион. Я лечу с ним.

Мейна Гладстон – эта женщина, председательствующая в Сенате и Альтинге, глава правительства, вершащего судьбами двухсот миров и миллиардов людей, – посмотрела на меня долгим пристальным взглядом. Затем спросила:

– Он намерен отправиться с паломниками на корабле тамплиеров?

– Да.

– Ничего не получится.

– В каком смысле?

– В прямом. Кораблю «Секвойя Семпервиренс» запрещено покидать пределы Гегемонии. Паломничества не будет, если только Сенат не решит, что оно в наших интересах. – В ее голосе слышался металл.

– Тогда мы с Джонни отправимся на спин-звездолете, – заявила я. – Зачем нам связываться с паломниками? Только время зря тратить.

– Тоже не выйдет. Некоторое время на Гиперион не будут летать даже обычные гражданские корабли.

Слово «гражданские» кольнуло меня.

– Война?

Мейна Гладстон плотно сжала губы и утвердительно кивнула:

– Очень скоро. Большинство спин-звездолетов просто не успеет долететь.

– Значит, война… а с кем? С Бродягами?

– Сначала с ними. Но в сущности, это лишь силовое решение спорных вопросов между нами и Техно-Центром. Либо мы включим Гиперион в состав Сети и прикроем его своими ВКС, либо он попадет под власть расы, которая на дух не переносит ИскИны и Техно-Центр.

Я сразу вспомнила реплику Джонни, что Техно-Центр поддерживает отношения с Бродягами, но на сей раз прикусила язык.

– Силовое решение? Чудесно. Но кто надоумил Бродяг напасть?

Гладстон посмотрела на меня. И если в тот момент она действительно походила на Линкольна со Старой Земли, значит, этот самый Линкольн был упрям как осел.

– Нам пора, Ламия. Надеюсь, ты понимаешь, насколько важно держать всю эту информацию в тайне?

– Я прекрасно понимаю, что вы не стали бы сообщать мне ничего без особых на то причин, – сказала я. – Не знаю, кому вы хотите подбросить эту информацию, но одно мне ясно: я не доверенное лицо, а, скорее, курьер.

– Ламия, не следует недооценивать нашу решимость сохранить все в тайне.

Я рассмеялась.

– Госпожа, разве я могу недооценить вашу решимость в чем бы то ни было?

Мейна Гладстон жестом пригласила меня пройти в портал.

– Я придумал, как нам узнать о замыслах Техно-Центра, – сказал Джонни. (Мы арендовали глиссер и плыли вдвоем по Безбрежному Морю.) – Но это опасно.

– Охотно верю.

– Я серьезно. Рисковать так можно лишь в крайнем случае, если нам нужно любой ценой понять, почему Техно-Центр боится Гипериона.

– Угу.

– Тогда нам потребуется оператор. Человек, который великолепно ориентируется в киберпространстве. Умный и хитрый, но не слишком – иначе он просто не станет с нами связываться. И наконец, это должен быть человек, готовый на риск и умеющий держать язык за зубами. А то знаю я этих хакеров…

Я улыбнулась.

– У меня такой человек есть.

ВВ жил в дешевой квартире в цоколе дешевой башни в дешевом районе ТКЦ. Но среди приборов, заполнявших почти целиком его четырехкомнатное жилище, дешевых не было. Последние десять лет он тратил большую часть заработка на всевозможные кибернетические игрушки.

Я сразу заявила, что мы предлагаем ему сделать нечто противозаконное. ВВ ответил, что состоит на государственной службе, а потому даже обсуждать такие вещи отказывается, и сразу же спросил, что надо сделать. Джонни начал объяснять. ВВ подался вперед, глаза его заблестели. Этот характерный блеск, я помнила еще по колледжу. Я уже начала опасаться, что он прямо при мне вскроет Джонни, чтобы узнать, как устроен кибрид. А когда Джонни дошел до самой интересной части своего повествования, блеск в глазах ВВ превратился в какое-то зеленоватое свечение.

– Когда я уничтожу свой ИскИн, – говорил Джонни, – мое сознание переместится в кибрида. Но на эти несколько наносекунд рухнет моя секция защитного периметра Центра. Сторожевые фаги тут же рванутся в прорыв. И пока они не успели его заблокировать, мы должны успеть…

– Вход в Центр, – прошептал ВВ. Его глаза сияли, как древний видеомонитор.

– Это очень опасно, – подчеркнул Джонни. – Насколько мне известно, ни один оператор-человек не преодолевал еще периферию Техно-Центра.

ВВ потер верхнюю губу.

– Есть легенда про ковбоя Гибсона,[39] – пробормотал он. – Еще до того, как Техно-Центр отделился. Ему, говорят, это удалось. Теперь в его подвиги никто не верит. А сам ковбой куда-то подевался.

– Даже если мы прорвемся, – продолжал Джонни, – времени будет в обрез. Правда, у меня есть координаты данных.

– Кибенематика! – прошептал ВВ. Он обернулся к пульту и протянул руку за шунтом: – Ну, за дело.

– Прямо сейчас? – опешила я. Джонни тоже слегка растерялся.

– А чего ждать? – ВВ уже вставил себе в голову шунт, подключил метакортикальный процессор, но клавиатуру пока не трогал. – Так поехали или что?

Я подошла к Джонни, села рядом с ним на диван и взяла его за руку. Рука была холодная, а лицо не выражало ничего. Но я представляла, что он должен испытывать сейчас – перед надвигающимся уничтожением своей личности и предшествующего существования. Даже если переход пройдет благополучно, человек с личностью Джона Китса уже не будет прежним «Джонни».

– Он прав, – согласился Джонни. – Зачем ждать?

– Хорошо, – сказала я и поцеловала его. – Я пойду с ВВ.

– Нет! – Джонни сжал мою руку. – Помочь ты все равно не сможешь, а опасность огромная.

И тут я услышала свой собственный голос. Он звучал так же непримиримо, как голос Мейны Гладстон:

– Возможно. Но это я уговорила ВВ. А раз так, я не вправе его бросать. И я не оставлю тебя одного. – В последний раз сжав его руку, я села радом с ВВ у пульта: – Ну, ВВ, подключай меня к своей хреновине.

Все вы, конечно, читали о хакерах. Вы слышали об устрашающей красоте киберпространства, о магистралях, рассекающих трехмерные пейзажи из черного льда, о защитных периметрах, сияющих, как неоновые рекламы, о странных аттракторах, о мерцающих небоскребах файлов… и над всем этим, как грозовые тучи, парят ИскИны. ВВ вошел в киберпространство через свой личный канал, а я путешествовала, так сказать, у него на закорках и смотрела по сторонам. В этом мире все было слишком. Слишком сильно. Слишком страшно. Я слышала грозные проклятия огромных сторожевых фагов. А дыхание червеобразных антивирусов даже сквозь ледяной экран воняло смертью. Я чувствовала тяжесть гнева нависших над нами ИскИнов. Мы были как насекомые под ногами слонов. А ведь пока ничего особенного не произошло. Мы прокатились по разрешенной дорожке и через зарегистрированное окно получили доступ к какой-то штуке, которую ВВ придумал давным-давно. Собственно говоря, это было нечто вроде домашнего задания, которое он делал для своего Статистического Управления.

На мне были провода с присосками, так что я видела все как на черно-белом телевизоре, да и то нечетко, а Джонни и ВВ получали голографическую фантопликацию в полном объеме.

Как они это выдерживали – не представляю.

– Порядок, – прошептал ВВ (в киберпространстве, оказывается, тоже можно говорить шепотом). – Мы прибыли.

– Куда?

Я видела только бесконечный лабиринт ярких огней и еще более ярких теней – словно десятки тысяч городов, разбросанных в четырех измерениях.

– Периферия Центра, – прошептал ВВ. – Держись. Сейчас начнется.

«Держись». А как? В этом мире у меня даже рук не было. Но я сосредоточилась на волнообразных тенях наших отображений и держалась, как могла.

И тогда Джонни умер.

Однажды мне довелось увидеть настоящий ядерный взрыв. Когда отец стал сенатором, он взял нас с мамой на показательные маневры Олимпийской Офицерской Школы. В заключение гостевую кабину перенесли на какой-то захолустный мир – Армагаст, кажется, и там взвод разведки наземных частей ВКС выпустил по условному противнику тактическую ядерную ракету. Взорвалась она в девяти километрах от нас. Гостевая кабина была экранирована поляризующим защитным полем десятого класса. Боеголовка – всего на пятьдесят килотонн. Но я никогда не забуду этого взрыва. Ударная волна обрушилась на кабину, и восьмидесятитонная громадина закачалась, как листок на ветру. А световая вспышка была так сильна, что поляризовала защитное поле до полуночной темноты, но из глаз все равно брызнули слезы.

Здесь было страшнее.

Казалось, целый кусок киберпространства вспыхнул и взорвался, а все, что в нем было, унесло в какую-то черную трубу.

– Держись! – Крик ВВ заглушил даже треск разрядов, которые скрежетом отдавались у меня в костях. А потом некое подобие смерча подхватило нас и стало засасывать в вакуум. Мы кувыркались в этом потоке, словно букашки в водовороте.

И тут сквозь этот безумный шквал на нас ринулись черные бронированные фаги. От одного ВВ увернулся, другому перестроил мембраны, и тот сожрал самого себя. Но нас продолжало затягивать нечто холодное и черное – холоднее и чернее любой бездны, какую только способен вообразить человек.

– Вот она! – крикнул ВВ. Голос его был почти не слышен в ураганном реве рвущейся инфосферы.

Что он имел в виду? Но я уже увидела ее – тонкую желтую ленту, извивавшуюся в завихрениях пространства, как знамя на ветру. ВВ «вырулил» на эту дорогу, отыскал нашу несущую волну, подобрал координаты (они плясали и носились вокруг нас с такой невообразимой скоростью, что я их и разобрать не могла), и мы рванули вперед по желтой полосе…

Застывшие фонтаны фейерверков. Прозрачные горные хребты данных. Гигантские ледники долговременной памяти. Нервные узлы входов, разбегающиеся, как трещины по стеклу. Пузыри квазичувствительных внутренних процессов, нависшие над головой, словно грозовые тучи. Сияющие пирамиды первичных источников, огражденные озерами черного льда и армадами пульсирующих черных фагов.

– Черт побери, – прошептала я ошеломленно.

Желтая полоса устремилась вниз, внутрь, насквозь. На меня навалилась громадная тяжесть – мы подключились.

– Есть! – закричал ВВ. И тут раздался звук, который перекрыл поглотивший и растворивший нас в себе грохочущий мальстрем. Это был не гудок и не вой сирены, а какая-то жуткая квинтэссенция предупреждения и угрозы…

Но мы уже уходили. Сквозь сверкающий хаос я разглядела неясную серую стену и каким-то непостижимым образом поняла, что это и есть периферия. В стене все еще зияла пробоина, но с каждым мгновением она сокращалась – так высыхает мокрое пятно на ткани. Мы выбирались наружу.

Слишком медленно.

Фаги атаковали нас с пяти сторон. За те двенадцать лет, что я работаю сыщиком, в меня один раз стреляли. Дважды пыряли ножом. Неоднократно ломали ребра. То, что происходило сейчас, стоило всех этих прелестей, вместе взятых. ВВ не снижал скорости, отбиваясь на ходу.

Мне оставалось лишь кричать. Я чувствовала, как холодные когти вцепились в нас и тянут вниз, обратно, в хаос яростного света и шума. То ли ВВ пользовался какой-то особой программой, то ли знал некую колдовскую формулу, но пока что ему удавалось отбиваться. Однако силы его были на исходе. Удары противника все чаще достигали цели, хотя доставалось не мне – их принимал на себя ВВ, точнее, его матричный аналог.

Мы тонули. Какие-то неодолимые силы тянули нас назад. И вдруг я ощутила присутствие Джонни – словно большая, сильная рука ухватила нас, подняла и пронесла сквозь стену периферии. А долю секунды спустя пятно сжалось в точку, перерезав дорогу, по которой мы уходили в реальный мир. Защитное поле клацнуло у нас за спиной, будто стальные челюсти.

Мы неслись по каналам связи, обгоняя киберпространственных курьеров и других аналогов людей-операторов – так ТМП пролетает мимо запряженных волами повозок. У ворот в Медленное Время как всегда толпились возвращавшиеся аналоги, и мы помчались сквозь эту толчею немыслимыми четырехмерными прыжками.

Я почувствовала приступ тошноты, неизбежный при выходе в реальный мир. Свет обжег мне сетчатку. Это был настоящий свет. А потом нахлынула боль. Я повалилась на пульт и застонала.

– Пошли, Ламия. – Это был Джонни или кто-то очень похожий на Джонни. Он помог мне встать и повел к двери.

– ВВ! – вырвалось у меня.

– Нет.

Превозмогая боль, я на мгновение разлепила веки и сразу все поняла. ВВ Сурбринер распластался на пульте. Шляпа свалилась и откатилась в сторону. Голова ВВ лопнула, забрызгав консоль серым и красным. Из открытого рта текла густая белая пена, а глаза словно бы расплавились.

Джонни подхватил меня, не дав упасть:

– Мы должны уходить, – прошептал он. – Они могут явиться в любую секунду.

Я закрыла глаза и позволила ему увести меня.

Меня разбудил тусклый красноватый свет и звук капающей воды. Воняло помойкой, плесенью и озоном – очевидно, рядом проходили открытые волоконно-оптические кабели. Я приоткрыла один глаз.

Мы находились в низком помещении, больше похожем на пещеру, чем на комнату. С растрескавшегося потолка свисали кабели. На покрытом слизью кафельном полу стояли лужи. Красноватый свет шел откуда-то снаружи – по-видимому, из технической шахты или автотуннеля. Я тихо застонала. Джонни был рядом. Он поднялся с импровизированного ложа, которое соорудил из одеял, и направился ко мне. На лице у него я заметила по крайней мере одну свежую царапину, и все оно было перемазано чем-то черным – то ли смазкой, то ли просто грязью.

– Где мы?

Он погладил меня по щеке, а другой рукой обнял за плечи и помог сесть. Эта конура закачалась у меня перед глазами, и я с трудом подавила позыв к рвоте. Джонни подал мне пластмассовый стаканчик и помог напиться.

– Улей Дрегс, – сказал он.

Хотя я и не совсем пришла в себя, но сразу все поняла. Дрегс – это, пожалуй, самая глубокая яма на Лузусе, ничейная территория. В здешних норах и туннелях нелегально проживает чуть ли не половина всей швали Гегемонии. Именно здесь, в Дрегсе, меня несколько лет назад подстрелили. С тех пор мой левый бок украшает широкий шрам от лазерного ожога.

Я вернула стаканчик Джонни и попросила еще воды. Он направился к стоявшему в углу стальному термосу, а я полезла в карман и запаниковала – отцовского пистолета не было на месте! Потом я разглядела, что пистолет торчит у Джонни за поясом, тут же успокоилась и с жадностью осушила второй стакан.

– Что с ВВ? – спросила я в отчаянной надежде, что случившееся – лишь ужасная галлюцинация.

Джонни молча покачал головой.

– Такой защиты никто не ожидал. ВВ блестяще преодолел периферию, но оказался бессилен перед омега-фагами Техно-Центра. Эхо сражения слышала чуть ли не половина операторов. ВВ уже сейчас – легенда.

– Обалдеть! – Я неудержимо расхохоталась, и смех мой был подозрительно похож на плач. – Легенда! ВВ погиб – понимаешь ты это или нет? Из-за какой-то ерунды!

Джонни крепко обнял меня.

– Нет, Ламия, не из-за ерунды. Он осуществил захват. И успел передать эти данные мне.

Я сумела сесть прямо и посмотрела на Джонни. Внешне он казался прежним – те же кроткие глаза, те же волосы, тот же голос. Но что-то неуловимо изменилось, стало другим, более глубоким. Более… человеческим?

– Ты… ты превратился…

– В человека? – Джон Китс улыбнулся мне. – Да, Ламия. Или стал настолько близок к человеку, насколько это вообще возможно для существа, рожденного в Техно-Центре.

– Но ты помнишь меня, ВВ – все, что случилось?

– Да. И еще помню, как впервые прочел Гомера в переводе Чапмена. И глаза моего брата Тома, когда по ночам он исходил кровью. И голос Северна, когда он утешал меня, а я был слишком слаб, чтобы посмотреть в глаза судьбе. И нашу ночь на Пьяцца ди Спанья, когда я коснулся твоих губ и вообразил, что целую Фанни. Я все помню, Ламия.

В первую секунду я испытала растерянность, потом боль… Но вот он коснулся ладонью моей щеки, он прикоснулся ко мне, и я поняла: для него нет никого, кроме меня. Я закрыла глаза.

– Почему мы здесь? – прошептала я, уткнувшись в его рубашку.

– Я не рискнул воспользоваться нуль-Т еще раз. Техно-Центр сразу выследил бы нас. Сначала я хотел отправиться в космопорт, но ты была в таком состоянии… какие уж тут путешествия. Я выбрал Дрегс.

Я кивнула.

– Они наверняка попытаются убить тебя.

– Да.

– А местная полиция тоже нас ищет? Полиция Гегемонии? Транспортная?

– Нет, не думаю. Кроме двух шаек герильеров и нескольких здешних громил никто за нами не гнался.

Я открыла глаза.

– Ну-ка, и что стряслось с этими герильерами? (Надо сказать, в Сети есть головорезы и наемные убийцы куда страшнее герильеров, но я с ними никогда не сталкивалась.)

Джонни отсалютовал мне отцовским пистолетом и улыбнулся.

– После ВВ ничего не помню, – сказала я.

– Один фаг ранил тебя рикошетом. Идти ты могла, но на площади на нас все пялились.

– Представляю. Расскажи мне, что удалось обнаружить ВВ. Почему Техно-Центр интересуется Гиперионом?

– Сначала поешь, – сказал Джонни. – Ты была без сознания двадцать восемь часов.

С потолка капало. Под этой капелью он пошел в дальний конец пещеры и вернулся с саморазогревающимся пакетом. Голофанатики только этими концентратами и питаются: обезвоженная и подогретая клонированная говядина; картошка, никогда не видевшая настоящей земли; морковь, похожая на глубоководных моллюсков. Но никогда раньше еда не казалась мне такой вкусной.

– Отлично, – сказала я. – А теперь рассказывай.

– На протяжении всей своей истории Техно-Центр был разделен на три группы, – начал Джонни. – Ортодоксы – это ИскИны первого поколения, некоторые из них были созданы еще до Большой Ошибки. По крайней мере один из них – в Первую Информационную Эру. Ортодоксы считают, что между человечеством и Техно-Центром должна существовать определенная степень симбиоза. Они поддерживали Проект Высшего Разума, но лишь как способ избежать скоропалительных поступков, отложить самые важные решения до тех пор, пока не будут факторизованы все переменные. Произошедший три столетия назад Раскол – дело рук Ренегатов. Они провели исчерпывающие исследования и показали, что человечество становится бесполезным и даже представляет собой угрозу для Техно-Центра. Они сторонники немедленного и полного истребления людей.

– Немедленного и полного, – повторила я и, помолчав немного, спросила: – И что, они реально могут это сделать?

– Что касается жителей Сети – безусловно, – ответил Джонни. – Разум Техно-Центра не только создает инфраструктуру общества Гегемонии – он необходим абсолютно везде, начиная с развертывания ВКС и кончая обеспечением безопасности ядерных и плазменных арсеналов.

– Ты знал об этом, когда был… в Центре?

– Нет, – ответил Джонни. – Я ведь был всего лишь моделью; обслуживал кибрида, имитирующего известного поэта. А что такое модель? Уродец, комнатное животное. Меня выпускали погулять по Сети, как люди выпускают погулять… ну, скажем, кота. Я и понятия не имел, что среди ИскИнов есть какие-то лагери.

– Ты говорил, три лагеря, – повторила я. – Какой же третий? И при чем тут Гиперион?

– Промежуточное положение между Ортодоксами и Ренегатами занимают Богостроители. Вот уже пять веков они одержимы Проектом Высшего Разума. Существование или истребление человеческой расы волнует их лишь в той степени, в какой оно связано с этим проектом. До последнего времени они придерживались умеренных взглядов и выступали в союзе с Ортодоксами. К примеру, они считали, что модельные эксперименты вроде реконструкции Старой Земли и восстановления тех или иных личностей необходимы для завершения Проекта ВР.

Но в последнее время, однако, Богостроители все больше сближаются с Ренегатами. И причина тому – Гиперион. Первые же исследования планеты четыреста лет назад всерьез обеспокоили Техно-Центр. Во-первых, сразу же стало ясно, что так называемые Гробницы Времени движутся из будущего в прошлое, причем исходный момент этого движения отстоит от нас по меньшей мере на десять тысяч лет. Есть и еще одно, куда более тревожное обстоятельство: в своих футурологических прогнозах Техно-Центру никак не удавалось учесть переменную Гипериона.

Чтобы понять это, Ламия, ты должна знать, в какой мере Техно-Центр полагается на свои прогнозы. Хотя Проект ВР далек от завершения, они уже сейчас могут детально предсказать будущее людей и ИскИнов на двести лет вперед с вероятностью 98,9995 процента. Между тем Консультативный Совет ИскИнов при Альтинге, который люди считают столь необходимым, одаривает их лишь туманными и двусмысленными откровениями. Да это же просто анекдот! Техно-Центр подбрасывает Гегемонии жалкие крохи своих знаний. Причем только тогда, когда ему, Техно-Центру, это выгодно. Иногда это делается в интересах Ортодоксов, иногда Ренегатов, но всегда – с целью ублажить Богостроителей.

А Гиперион – это дыра в прогностической ткани Техно-Центра. Предпоследний оксюморон – переменная, которую нельзя учесть. Как это ни дико, но Гиперион, похоже, нарушает все законы физики, истории, человеческой психологии и принципиально не поддается прогностическим расчетам ИскИнов.

В результате имеется как бы два будущих – две реальности, если угодно. В первой реальности проклятие Шрайка, которое вскоре должно обрушиться на Сеть и человечество, – это оружие добившегося абсолютной власти Техно-Центра, опережающий удар сквозь время, который нанесут Ренегаты, на протяжении тысячелетий правившие галактикой. В другой реальности Гробницы Времени тоже открываются, происходит вторжение Шрайка, межзвездная война и так далее. Но в атаку на этот раз идет человечество. Решающий удар сквозь время наносят не ИскИны, а Бродяги, бывшие колонии и другие небольшие сообщества людей, которые Ренегаты так и не смогли уничтожить.

Вода капала на кафельный пол. Где-то рядом гудела сирена термопроходчика, и по туннелю разносилось гулкое эхо. Я прислонилась к стене и посмотрела на Джонни.

– Межзвездная война, – сказала я. – Она есть в обоих сценариях?

– Увы, да. Ее не избежать.

– А не может быть такого, что оба прогноза ошибочны?

– Нет. Будущее самого Гипериона проблематично, но то, что Сеть ждут глобальные потрясения, – очевидно. Это главный аргумент Богостроителей, когда они настаивают на ускоренной эволюции Техно-Центра.

– Джонни, а в тех данных, которые украл ВВ, есть что-нибудь о нас?

Джонни улыбнулся и легонько коснулся моей руки.

– Каким-то непонятным образом я связан с Гиперионом. Проект «Китс» был очень рискованным. Только явная моя бездарность в роли поэта позволила Ортодоксам сохранить меня. А когда я вознамерился побывать на Гиперионе, Ренегаты тут же разделались с моим кибридом, намереваясь прекратить мое существование в качестве ИскИна, если он примет это решение еще раз.

– Ты его принял. Что дальше?

– Они потерпели неудачу. Со свойственной всем ИскИнам самонадеянностью они упустили из виду два обстоятельства. Во-первых, что я могу передать свое сознание кибриду и тем самым изменить природу модели Китса. И во-вторых, я встретился с тобой.

– Со мной?

Он взял меня за руку.

– Да, Ламия. Кажется, ты тоже часть тайны Гипериона.

Я недоуменно покачала головой и вдруг осознала, что кожа за левым ухом потеряла чувствительность. Однако вместо жуткой раны, полученной в киберпространственном сражении, мои пальцы нащупали пластмассовое гнездо нейрошунта.

Вырвав свою руку из руки Джонни, я в ужасе уставилась на него. Выходит, пока я была без сознания, он вживил мне эту гадость?

Джонни умоляюще протянул ко мне руки:

– Мне пришлось сделать это, Ламия. Быть может, это спасет нас обоих.

Я сжала кулак:

– Ах ты скотина, ублюдок недоделанный! На хрена мне сдался твой интерфейс?

– Так ведь не с Техно-Центром, – мягко возразил Джонни. – Со мной.

– С тобой? – У меня аж руки зачесались – так бы и врезала по этой выращенной в чане физиономии. – Ну конечно! А ты, между прочим, теперь человек! Не забыл еще?

– Да. Но кое-что от кибрида во мне осталось. Помнишь, как пару дней назад я коснулся твоей руки и мы оказались в киберпространстве?

Я смерила его взглядом:

– Меня туда больше не тянет.

– Меня тоже. Но я вынужден считаться с тем, что может возникнуть необходимость передать тебе огромное количество информации за очень короткий промежуток времени. Прошлым вечером я отвез тебя к одной женщине. Она хирург, практикует на черном рынке Дрегса. Так вот – она вживила тебе диск с петлей Шрюна.

– Зачем?

Петля Шрюна – это такая крохотная штуковина, не больше ногтя. Безумно дорогая. Внутри у нее куча пузырьковых элементов памяти, причем каждый такой пузырек может хранить практически неограниченное количество информации. Для самого биологического носителя петля Шрюна недоступна, поэтому их часто используют курьеры. Человек может унести в петле Шрюна личность ИскИна или инфосферу какой-нибудь планеты. Да что там человек – это и собака сможет.

– Зачем ты это сделал? – повторила я, подумав про себя: «Уж не собирается ли Джонни (или его хозяева) использовать меня в качестве такого курьера?»

Джонни придвинулся ко мне и накрыл мою все еще сжатую в кулак руку ладонью:

– Доверься мне, Ламия.

Двадцать лет назад мой отец вышиб себе мозги, после чего матушка замкнулась в своем чистоплюйском эгоизме и никого не желает знать. А я с тех пор никому не верю. Вот и сейчас, я ни за что не должна была верить Джонни.

Но я поверила.

Я разжала кулак и взяла его за руку.

– Вот и умница, – сказал Джонни. – Давай-ка доедай эту дрянь и за дело. Попробуем выбраться отсюда живыми.

* * *

Оружие и наркотики – с этим в Дрегсе никогда не было проблем. У Джонни имелся солидный запас марок, которые ходят на черном рынке, и мы истратили их все на оружие.

В 22:00 мы облачились в титаново-полимерные доспехи с внутренним отражающим слоем. На Джонни был зеркально-черный герильерский шлем, на мне – вэкаэсовская офицерская маска (наверное, кто-то загнал запасной комплект обмундирования). Джонни натянул массивные ярко-красные энергетические рукавицы, а я – осмотические перчатки с режущим краем. В руках Джонни держал трофейную «адскую плеть» Бродяг, добытую, по-видимому, на Брешии, а лазерный жезл засунул за пояс. Я же, помимо отцовского пистолета, вооружилась пистолетом-пулеметом Штайнера-Джинна на гироскопической поясной турели с наведением по визору шлема. Очень удобно – стреляешь, а руки свободны.

Посмотрев друг на друга, мы с Джонни дружно расхохотались. А отсмеявшись, надолго замолчали.

– Ты уверен, что здешнее Святилище Шрайка – действительно лучший вариант? – машинально спросила я (наверное, уже в третий или четвертый раз).

– Мы не можем воспользоваться нуль-Т, – сказал Джонни. – Техно-Центру достаточно внести малейшую неисправность, и нам тут же конец. Мы даже на лифте подняться не можем. Нужно найти неконтролируемые лестницы и взобраться на сто двадцатый этаж. А в Святилище идти прямо через площадь Мэлл.

– Да, но впустят ли нас служители?

Джонни пожал плечами. Доспехи сделали его движения утрированно-резкими, как у насекомого, а герильерский шлем добавлял в речь металлические нотки.

– Они – единственные, кто заинтересован, чтобы мы остались живы. И только они обладают достаточным влиянием, чтобы защитить нас от Гегемонии по пути на Гиперион.

Я подняла забрало.

– Но Мейна Гладстон говорила мне, что на Гиперион больше не пускают паломников.

Покачав зеркально-черной головой, мой любовник-поэт небрежно бросил:

– Ну, что ж, к черту Мейну Гладстон!

Я перевела дыхание и двинулась к выходу из нашей пещеры, нашего логова – последнего нашего убежища. Джонни подошел ко мне сзади. Лязгнули доспехи.

– Ты готова, Ламия?

Я кивнула, поправила «Штайнер» и уже собиралась выйти, как Джонни коснулся моей руки.

– Ламия, я люблю тебя.

Я стиснула зубы, вспомнив, что подняла забрало и он может заметить слезы.

Улей не спит все двадцать восемь часов в сутки, но так издавна повелось, что Третья Смена – самая тихая. В это время и народу на улицах меньше обычного. Конечно, правильнее было бы выйти в час пик – в Первую Смену – и затеряться в толпе. Но если нас поджидают герильеры или туги, погибнет невесть сколько случайных прохожих.

До площади Мэлл мы добирались часа три – разумеется, не по главной лестнице. Бесконечная череда пустующих автотуннелей и колодцев техобслуживания, по которым восемьдесят лет назад, словно саранча, прокатились толпы луддитов, слилась для меня в одно серое пятно. И вот наконец одолев последнюю лестницу (ржавчины в ней было явно больше, чем железа), мы вышли в служебный коридор. Отсюда до Святилища оставалось не более километра.

– Ни за что бы не поверила, что это так просто, – прошептала я в интерком.

– Вероятно, они стянули людей к космопорту и частным порталам.

Дорогу мы выбрали с таким расчетом, чтобы по возможности не выходить на открытое место – метрах в тридцати под первым торговым ярусом. До крыши Улья отсюда было метров четыреста, до Святилища Шрайка – колоссального сооружения причудливых очертаний – менее пятисот. Неурочные покупатели и любители бегать трусцой, завидев нас, торопливо скрывались в боковых коридорах. Полицию, несомненно, уже оповестили, но я бы очень удивилась, если бы она прибыла вовремя.

И вдруг из подъемной шахты с гиканьем и криком высыпала куча ярко размалеванных тугов, вооруженных цепями, импульсными ножами и энергетическими рукавицами. Джонни вздрогнул от неожиданности, но тут же развернулся и хлестнул по ним «адской плетью». Пистолет-пулемет выпрыгнул у меня из рук и, следуя за моим взглядом, стал поражать одну цель за другой.

Семеро парней застыли с вытаращенными глазами, потом задрали лапки кверху и стали отступать. Мгновение – и они скрылись в шахте.

Я взглянула на Джонни и в черном зеркале его шлема увидела себя. На сей раз никто из нас не рассмеялся.

Мы перебежали к северному торговому ряду. Несколько прохожих поспешили к дверям магазина. До Святилища оставалось меньше ста метров. В наушниках я слышала удары собственного сердца.

Мы были уже в пятидесяти метрах. Высоченные ворота Святилища приоткрылись, и из них выглянул дьякон (а может, священник). Тридцать метров. Если бы нам действительно хотели помешать, это сделали бы раньше.

Улыбнувшись, я повернулась к Джонни, но не успела и рта открыть, как на нас обрушился град пуль и лазерных импульсов. Внешний слой доспехов сдетонировал, поглотив и рассеяв кинетическую энергию пуль. А зеркальная поверхность под ним отразила почти все смертоносные лучи. Почти.

Удар сбил Джонни с ног. Я упала на одно колено и переключила «Штайнер» в режим самонаведения.

Так, десятый этаж на жилой стене Улья. Мой визор оплавился и потерял прозрачность, защитный слой доспехов выгорел почти целиком. Пистолет-пулемет застрекотал, словно швейная машинка из старинной голопьесы. Пятиметровый балкон в десяти этажах над нами окутало облако разрывных игл и бронебойных пуль. Лазеру конец.

Меня словно огрели по спине палкой. Еще раз. И еще.

Я не устояла на ногах. Вырубив «Штайнер», я откатилась в сторону и привстала на одно колено. Их было не меньше десятка на каждом ярусе, они двигались быстро, точно и слаженно – прямо балет! Джонни приподнялся и, переключив «плеть» в частотный режим, начал пробивать радужную завесу активной защиты фазированными сериями импульсов.

Одна из бегущих фигурок вспыхнула, и тут же позади этого живого факела лопнула витрина, засыпав чуть ли не всю площадь осколками. Из-за парапета высунулись еще двое. Я уложила их из «Штайнера».

Раздался визг реверс-моторов. Из-под самого перекрытия вынырнул скиммер и, заложив крутой вираж, понесся прямо на нас. По бетону ударили ракеты. Полетело стеклянное крошево – последние остатки витрин. Я вскинула голову, пару раз сморгнула, прицелилась и выстрелила. Скиммер отшвырнуло вбок, он ударился об эскалатор (на котором стояли, сжавшись от страха, человек десять) и взорвался. Какой-то зевака, на котором вспыхнула одежда, метнулся вниз с восьмидесятиметровой высоты.

– Слева! – закричал Джонни по интеркому.

Четверо с левитационными ранцами за плечами быстро спускались вдоль стены. Камуфляж из «хамелеоновой кожи» не успевал отслеживать меняющийся фон, превратившись в причудливый калейдоскоп узоров и красок. Один тут же ушел вбок и, оказавшись в «мертвой зоне» пулемета, бросился ко мне. Остальные навалились на Джонни.

Он шел на меня с импульсным ножом – излюбленным оружием этого отребья. Я подставила под удар рукав защитного костюма, прекрасно понимая, что им пробьет его, но не сразу. Мне нужно было выиграть всего секунду, и я ее выиграла. Я убила его режущим краем перчатки и, развернувшись, дала очередь по тем троим, что напали на Джонни.

На них были жесткие боевые костюмы, поэтому струя свинца лишь отшвырнула их назад – так смывают с тротуара мусор. Одному удалось подняться, и тогда второй очередью я сбросила их на нижний ярус.

Джонни упал навзничь. Защитный костюм у него на груди местами расплавился. Меня замутило от запаха паленой плоти, но смертельных ран вроде не было. Я наклонилась и приподняла его.

– Оставь меня, Ламия. Беги. Лестница… – Связь все время прерывалась.

– Заткнись. Ты меня нанял, и я буду тебя охранять.

Обхватив Джонни левой рукой, я взвалила его на плечо, так, чтобы «Штайнер» оставался свободным.

Нас обстреливали с обеих стен улья, со стропил и верхних торговых ярусов. На тротуаре я насчитала не меньше двадцати трупов. Половина из них – в ярких костюмах. Обычные граждане. Энергошарнир в левом колене заело. С негнущейся ногой я кое-как проковыляла метров десять, волоча на себе Джонни. На верхних ступенях лестницы стояли несколько священников. Казалось, они не обращали никакого внимания на всю эту пальбу.

– Сверху!

Я моментально обернулась. После первого же выстрела «Штайнер» замолк – кончились патроны, но за мгновение до того, как разлететься на тысячу кусочков вместе со всем своим экипажем, скиммер успел выпустить ракеты. Я швырнула Джонни на мостовую и рухнула на него сверху, пытаясь прикрыть своим телом.

Все ракеты разорвались одновременно. Большинство – в воздухе, но по крайней мере две пробили настил яруса. Взрывной волной нас сбросило с покосившейся дорожки и отшвырнуло метров на пятнадцать – двадцать. Очень кстати. Пешеходная полоса из ферробетона, где мы находились секунду назад, загорелась, вспучилась, провисла и обрушилась вниз. Образовался естественный ров, который отрезал нас от большинства атакующих.

Я поднялась, отшвырнула бесполезный пулемет, сорвала столь же бесполезные лохмотья защитного костюма и перевернула Джонни на спину. Шлем с него слетел, и внешний вид моего подопечного оставлял желать лучшего. В доспехах зияло множество пробоин, из них сочилась кровь. Правую руку и стопу левой ноги оторвало взрывом. Я подняла его и потащила вверх по лестнице в Святилище.

И тут завыли сирены. Над площадью появились наконец скиммеры службы безопасности. Герильеры, толпившиеся на верхних ярусах и на той стороне обвалившейся дороги, пустились наутек. Но двое коммандос с левитационными ранцами, похоже, очухались и все-таки бросились за мной. Я даже не обернулась. Волоча негнущуюся левую ногу, я одолевала ступень за ступенью, не обращая внимания на раны и боль в обожженных спине и боку.

Скиммеры с воем кружили в воздухе, но к Святилищу не приближались. Пули щелкали по всей площади Мэлл. Сзади до меня доносился торопливый лязг подкованных металлом сапог. Мне удалось преодолеть еще три ступени. Оставалось двадцать. Там, невообразимо далеко, стояли десятки священников и епископ.

Я сделала еще шаг и посмотрела на Джонни. Он глядел на меня одним глазом – другой был залит кровью и совершенно заплыл.

– Все в порядке, – прошептала я, впервые осознав, что и мой шлем куда-то делся. – Все в порядке. Уже близко.

Мне удалось сделать еще один шаг.

Две фигуры в блестящих черных доспехах преградили мне путь. Исполосованные пулями забрала поднялись. Под ними – безжалостные лица.

– Эй ты, сучка! Оставь его и уходи. Спасай свою шкуру.

Я устало кивнула. Сил хватало только, чтобы стоять и обеими руками держать Джонни на весу. Его кровь капала на белый камень.

– Я сказал – отдай его нам…

Отцовский пистолет был у меня в той руке, которой я поддерживала Джонни под спину. Но я уложила их обоих – одного в левый глаз, другого в правый.

Еще одна ступенька. Затем еще одна. Перед каждым шагом я останавливалась и переводила дыхание.

Вот и вершина лестницы. Священники в черных и красных одеяниях расступились и пропустили меня в высокие ворота Святилища. Внутри царил мрак. Я не оглядывалась, но, судя по шуму, толпа на площади собралась огромная. Епископ шел рядом.

Я положила Джонни на холодный пол. Вокруг шелестели сутаны. Я кое-как стянула с себя остатки защитного костюма и принялась раздевать Джонни. Его доспехи в нескольких местах прикипели к телу. Я коснулась здоровой рукой опаленной щеки Джонни:

– Как жаль…

Он чуть повернул голову и приоткрыл глаз. Его левая рука коснулась моей щеки, виска, затылка.

– Фанни…

Я почувствовала, что он умирает. Но когда его рука нашла мой нейрошунт, я вдруг ощутила всплеск теплоты. Теплоты и света. Сработала петля Шрюна. Все, чем был или мог быть Джонни Китс, ворвалось в меня; это было почти как его оргазм два дня назад: всплеск, биение, внезапный прилив теплоты, а следом – покой и эхо пережитого наслаждения.

Я медленно опустила его на пол. Дьяконы подняли тело и вынесли наружу – показать толпе, властям и тем, кто хотел удостовериться.

Потом меня увели.

Две недели я провела в приютской больнице Святилища. Мне заживили ожоги, удалили шрамы, извлекли осколки, пересадили кожу, восстановили мышцы и нервы. И все же боль не проходила.

Все, кроме священников, потеряли ко мне интерес. Техно-Центр удостоверился, что Джонни мертв, что его ИскИн не оставил после себя никаких следов и что его кибрид тоже мертв.

Я подала заявление, и мне возобновили лицензию. Дело замяли – уж тут постарались власти. Пресса сообщила, что «между бандами, контролирующими Улей Дрегс, произошла кровавая разборка, которая выплеснулась на площадь Мэлл. Среди бандитов и мирных жителей имеются убитые». Полиция подтвердила эту версию.

А за неделю до того, как пришло известие, что Гегемония разрешила кораблю «Иггдрасиль» с паломниками на борту отбыть на Гиперион, в зону боевых действий, я отправилась через портал Святилища на Возрождение-Вектор и около часа просидела в тамошнем архиве.

Потрогать эту рукопись я не могла – каждый листок хранился в отдельном вакуумном пакете. Но рука была его: мне уже приходилось видеть почерк Джонни. Пергамент пожелтел и стал хрупким от старости. Там было два фрагмента. Вот первый:

Не стало дня, и радостей не стало:

Губ сладостных, лучистых глаз, тепла

Ладони робкой, нежного овала,

Чуть слышных слов, груди, что так бела.

Исчезло юной розы совершенство,

Исчезло счастье, скрывшись без следа;

Исчезли стройность, красота, блаженство,

Исчез мой рай – исчез в тот час, когда

На мир нисходит сумрак благовонный,

И ночь – святое празднество любви —

Завесою, из тьмы густой сплетенной,

Окутывает таинства свои.

Любовь! Твой требник прочитал я днем;

Теперь молю: дай мне забыться сном.[40]

Второй был написан второпях, на каком-то обрывке, словно пишущий схватил первый подвернувшийся под руку листок.

Одно воспоминанье о руке,

Так устремленной к пылкому пожатью,

Когда она застынет навсегда

В молчанье мертвом ледяной могилы,

Раскаяньем твоим наполнит сны,

Но не воскреснет трепет быстрой крови

В погибшей жизни… Вот она – смотри:

Протянута к тебе.[41]

Я беременна. Думаю, Джонни знал об этом. А может, и нет.

Я беременна дважды: ребенком Джонни и памятью петли Шрюна. Не знаю, связано одно с другим или нет, а если связано, то в какой степени. Пройдут месяцы, прежде чем родится ребенок, и всего несколько дней, прежде чем я предстану перед Шрайком.

Но я помню те минуты, когда истерзанное тело Джонни вынесли на обозрение толпы, а меня еще не увели. Они стояли там, в темноте, – сотни священников, дьяконов, экзорцистов, служек и простых верующих… в красном полумраке под вращающимся идолом Шрайка… и вдруг все разом монотонно запели, и голоса их эхом отдавались под готическими сводами. А пели они примерно следующее:

«БЛАГОСЛОВЕННА БУДЬ

БЛАГОСЛОВЕННА БУДЬ МАТЕРЬ НАШЕГО

СПАСЕНИЯ

БЛАГОСЛОВЕННА БУДЬ ДЛАНЬ НАШЕГО

ИСКУПЛЕНИЯ

БЛАГОСЛОВЕННА БУДЬ НЕВЕСТА НАШЕГО

СОЗДАНИЯ

БЛАГОСЛОВЕННА БУДЬ».

Я была ранена и в шоке. Я ничего не понимала. Да и сейчас не понимаю.

Но я знаю, что когда наступит время и Шрайк придет, мы с Джонни встретим его вместе.

Уже давно стемнело. Вагон беззвучно скользил между звездами и льдом. Все молчали, только поскрипывание троса нарушало тишину.

Некоторое время спустя Ленар Хойт обернулся к Ламии:

– У вас тоже свой крестоформ.

Ламия молча посмотрела на священника.

– А как вы думаете, – обратился к ней полковник Кассад, – Хет Мастин и был тот самый тамплиер, что разговаривал с Джонни?

– Возможно, – ответила Ламия Брон, – хотя я этого так и не выяснила.

И тогда полковник, глазом не моргнув, спросил у нее:

– Хета Мастина убили вы?

– Нет.

Мартин Силен потянулся и зевнул:

– До рассвета еще два-три часа. Кто-нибудь, кроме меня, собирается спать?

Ленар Хойт и Вайнтрауб кивнули.

– Я подежурю, – сказал Федман Кассад. – Все равно не засну.

– Я, пожалуй, составлю вам компанию, – предложил Консул.

– А я согрею вам обоим кофе, – сказала Ламия Брон.

Остальные вскоре уснули; Рахиль тихо мурлыкала во сне, а они сидели втроем у окна и смотрели на далекие холодные звезды.

6