Когда я сказал участникам группы, чтобы они уронили подбородок на грудь, Эва немедленно отреагировала широкой улыбкой. Я начал обратный счет, спиной ощутил падение, почувствовал, как вода сомкнулась надо мной. При этом не спускал с Эвы глаз. Она искоса поглядывала на Пьера и пыталась дышать в такт с ним.
— Вы медленно погружаетесь, — говорил я. — Глубже, ниже, вы расслабляетесь, чувствуете приятную тяжесть.
Я зашел за спину пациентам, посмотрел на их бледные шеи и круглые спины, остановился возле Эвы и положил руку ей на плечо. Не открывая глаз, она медленно подняла лицо и слегка надула губы.
— Теперь я обращаюсь только к вам, Эва, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы расслабились, но при этом бодрствовали. Вы будете слушать мой голос, когда я стану говорить с группой, но не погрузитесь в гипноз, вы ощутите то же спокойствие, то же приятное погружение, но останетесь в сознании.
Плечо под моей рукой обмякло, и я продолжил:
— Теперь я снова обращаюсь ко всем. Слушайте меня. Я буду называть цифры, и с каждой цифрой мы будем все больше погружаться в расслабленное состояние. Но вы, Эва, последуете за нами только в мыслях. Вы останетесь в сознании, будете бодрствовать.
Я вернулся на свое место, продолжая считать; сел на стул перед группой и увидел бессмысленное лицо Эвы. Она выглядела совсем по-другому. Трудно было поверить, что это один и тот же человек. Нижняя губа отвисла, влажная розовая кожица контрастировала с голубой помадой, женщина глубоко дышала. Я ушел в себя, ослабил хватку и стал погружаться в воду, наполняющую темную лифтовую шахту. Мы находились на затонувшем корабле или в затопленном доме. Ногами я ощутил поток прохладной воды. Мимо пронеслись пузырьки воздуха и обрывки фукуса.
— Продолжаем, глубже, спокойнее, — осторожно призывал я.
Минут через двадцать мы уже стояли глубоко под водой на гладком стальном полу. Одиночные ракушки прицепились к металлу. Там и тут виднелись небольшие скопления водорослей. Белый краб вылез на плоскую поверхность. Группа стояла передо мной полукругом. Лицо Эвы было бледным, со странно отсутствующим выражением. Серый водяной свет ходил волнами по ее щекам, зеркальный, текучий.
Расслабленное, ее лицо казалось совсем открытым и почти монашеским. На безвольно приоткрытых губах появились пузырьки слюны.
— Эва, я хочу, чтобы вы говорили спокойно и задержались на том, что видите.
— Ладно, — пробормотала она.
— Расскажите нам, где вы находитесь? — начал я.
У Эвы вдруг стал странный вид. Словно ее что-то страшно поразило.
— Я на дороге. Иду по мягкой тропинке с сосновой хвоей и длинными шишками, — прошептала она. — Наверное, я подойду к байдарочному клубу и загляну в заднее окно.
— И вы подходите?
Эва кивнула и надула щеки, как сердитый ребенок.
— Что вы видите?
— Ничего, — быстро и решительно ответила она.
— Ничего?
— Только одну мелочь… как я пишу школьным мелком на асфальте возле почты.
— Что вы пишете?
— Так, чепуху.
— Вы ничего не видите в окне?
— Нет… только какого-то мальчика, я смотрю на мальчика, — пробормотала она. — Он лежит в узкой кроватке, на диване. Мужчина в белом махровом халате ложится на него. Это так красиво. Мне нравится смотреть на них, мне нравятся мальчики, я хочу заботиться о них, целовать их.
У Эвы задергался рот, глаза перебегали с одного участника группы на другого.
— Я не была под гипнозом, — сказала она.
Я ответил:
— Вы расслабились, это действует так же хорошо.
— Нет, это подействовало плохо, я вовсе не думала, о чем говорю. Просто говорила что придется. Я все выдумала.
— Никакого байдарочного клуба не существует?
— Нет, — резко ответила она.
— Мягкая тропинка?
— Я ее придумала, — пожала она плечами.
Было ясно: Эву беспокоит, что ее загипнотизировали, что она описала что-то, с чем имела дело в действительности. Эва Блау была человеком, который иначе ни за что не рассказал бы, какой он на самом деле.
Марек тихо сплюнул в ладонь, заметив, что Пьер смотрит на него. Пьер покраснел и быстро отвел глаза.
— Я никогда не творила никаких глупостей с мальчишками, — громко проговорила Эва. — Я хорошая, я хороший человек, дети меня любят. Я бы с удовольствием побыла детской няней. Лидия, вчера я ходила к твоему дому, но не решилась позвонить.
— Больше этого не делай, — тихо сказала Лидия.
— Чего?
— Не приходи ко мне домой.
— Ты можешь положиться на меня, — продолжала Эва. — Мы с Шарлотте — лучшие подруги. Она готовит мне еду, а я собираю цветы, она может поставить их на стол.
У Эвы дернулся рот, когда она снова повернулась к Лидии:
— Я купила игрушку твоему мальчику, Касперу. Пустячок, такой смешной вентилятор, он похож на вертолет — можно дуть на себя пропеллером.
— Эва, — мрачно произнесла Лидия.
— Она совершенно безопасная, она никак не поранит, честное слово.
— Не ходи ко мне домой, — сказала Лидия, — слышишь?
— Не сегодня, нет. Сегодня я пойду к Мареку, потому что уверена — ему нужна компания.
— Эва, ты слышала, что я сказала?
— И вечером я не успею, — улыбнулась Эва в ответ.
Лидия побледнела, ее лицо сделалось строгим. Она встала и торопливо вышла из комнаты. Эва со своего места проводила ее взглядом.
Я пришел раньше Симоне. За столиком со стеклянной табличкой с нашими именами было пусто. Я сел и подумал, не заказать ли пока выпить. На часах десять минут восьмого. Я сам заказал столик в ресторане «Констнешбарен», на Смоландсгатан. Сегодня мой день рождения, у меня было хорошее настроение. Мы с женой теперь редко успевали куда-нибудь выбраться: она была занята своей галереей, я — своим исследованием. Если нам удавалось провести вечер вместе, мы предпочитали остаться на диване, с Беньямином, посмотреть кино или сыграть в видеоигру.
Я побродил взглядом по какофонии настенных картин: маленькие, загадочно улыбающиеся мужчины и пышные женщины. Стены расписали после вечера встречи, устроенного Клубом художников на верхнем этаже. Над росписью потрудились Грюневальд, Четэм, Хёгфельдт, Веркместер и другие крупные модернисты. Симоне наверняка знала, как это происходило. Я улыбнулся, представив себе, какую лекцию она бы мне прочитала о том, как эти почтенные мужи оттесняли коллег-женщин.
В двадцать минут восьмого мне принесли бокал для мартини с водкой «Абсолют», несколькими каплями «Нуайи Прат» и длинной спиралью лаймовой шкурки. Стараясь сдержать раздражение, я решил погодить звонить Симоне.
Я немного отпил и заметил, что начинаю беспокоиться. Сам того не желая, достал телефон, набрал номер Симоне и подождал.
— Симоне Барк.
У нее был рассеянный голос, в телефоне отдавалось эхо.
— Сиксан, это я. Ты где?
— Эрик? Я в галерее. Мы красим и…
В трубке стало тихо. Потом я услышал громкий стон:
— О боже! Нет! Эрик, прости меня, пожалуйста. Я совсем забыла. Сегодня столько всего было, водопроводчик, электрик и…
— Так ты все еще там?
Я не смог скрыть разочарования.
— Да, я вся перемазалась гипсом и краской…
— Мы собирались поужинать вместе, — вяло сказал я.
— Я знаю, Эрик. Прости меня. Я совсем забыла…
— Ну, во всяком случае, нам отвели столик в удачном месте, — съязвил я.
— Совершенно вылетело из головы, что ты меня ждешь, — вздохнула она, и хотя я слышал, как она расстроена, я не мог сдержать злость.
— Эрик, — прошептала она в трубку, — прости меня.
— Все нормально, — ответил я и отключился.
Идти куда-нибудь еще не имело смысла, я проголодался и сидел в ресторане. Подозвал официанта и заказал сельдь с пивом на закуску, поджаренную утиную грудку, свинину с апельсиновым джемом и бокал бордо к горячему, а на десерт грюйер с медом.
— Можете убрать второй прибор, — сказал я.
Официант, наливая чешское пиво и ставя на стол тарелку с сельдью и хлебцами, бросил на меня сочувствующий взгляд.
Я пожалел, что у меня при себе не было блокнота с записями. Мог бы хоть поработать, пока ем.
Внезапно во внутреннем кармане зазвонил телефон. Радостная мысль о том, что Симоне подшутила надо мной и сейчас как раз входит в ресторан, явилась и развеялась как дым.
— Эрик Барк, — сказал я и сам услышал, как монотонно прозвучал голос.
— Здравствуйте, это Майя Свартлинг.
— Да, Майя, здравствуйте, — коротко ответил я.
— Я хотела спросить… Ой, как там галдят. Я звоню в неподходящее время?
— Я в «Констнешбарен». У меня сегодня день рождения, — добавил я, сам не зная зачем.
— Правда? Поздравляю! Вас там как будто много за столом.
— Я один, — ответил я, уязвленный.
— Эрик… Мне так жаль, что я пыталась вас соблазнить. Стыжусь, как собака, — тихо повинилась она.
Я услышал, как она кашлянула на том конце, а потом продолжила, стараясь говорить невозмутимо:
— Я хотела спросить, не желаете ли вы прочитать записи нашего первого разговора. Расшифровка готова, я собираюсь отдать ее своему руководителю, но если сначала вы захотите прочитать ее, то…
— Будьте добры, положите их в мою ячейку, — попросил я.
Мы попрощались. Я вылил остатки пива в стакан, допил, и официант тут же накрыл стол для следующей перемены — утиной грудки с красным вином.
Я ужинал в печальном одиночестве, погруженный в механику жевания и глотания, наблюдая, как вилка сдержанно царапает тарелку. Выпил третий бокал вина и позволил изображениям на стенах превратиться в своих пациентов. Вот эта полная дама, прелестным движением собравшая волосы на затылке так, что поднялись набухшие груди, — Сибель. Тревожный худощавый мужчина в костюме — это Пьер. Юсси скрылся за странной серой формой, а нарядная Шарлотте, выпрямив спину, сидит за круглым столом с Мареком, одетым в детский костюмчик.
Не знаю, как долго я таращился на настенные картины, когда у меня за спиной неожиданно раздался запыхавшийся голос:
— Слава богу, вы еще здесь!
Майя Свартлинг.