Чин Лин Фу, начинавший каждое представление с эпатажного кровавого номера, знал, что всякий раз он «обезглавливает» одного и того же мальчика. А как иначе?! Лин Фу не мог себе позволить делиться секретом этого головокружительного фокуса с множеством детей. Этого-то одного ему пришлось выбирать очень долго. Он искал, с одной стороны, самого симпатичного, но в то же время безграмотного, безынициативного и бедного, которым можно было бы манипулировать и легко заставить молчать. В итоге мрачная тайна все-таки сыграла с Чином злую шутку: маг и не заметил, как оказался в руках мальчика.
Уильям Робинсон, более известный как «человек-загадка», знал, что все его ноу-хау носят сугубо технический характер, а легендарная «ловля пули», вопреки единодушным заголовкам газет, не чудо, а трюк, хоть и весьма сложный, а также рискованный. Когда Робинсон погиб при его исполнении, пресса трубила об этом как о национальной катастрофе. Впрочем, недолго. После трагических событий многие коллеги ломали головы и со временем сразу несколько иллюзионистов смогли повторить ловлю пули. Вот только она более не выглядела головокружительной магией. Газеты писали теперь о том, что покойный Робинсон знал и без них, а зрители предпочитали не замечать: раз секрет разгадан, значит, Уильям – не чародей… В том-то и состоит разница между фокусами и чудесами: у последних нет решений, нет ответов, поскольку волшебство – это вовсе не вопрос.
Шло время, и в репертуаре каждого иллюзиониста появлялось все больше и больше разнообразных номеров. Держать в памяти свои тайные чертежи и заветные схемы уже не мог почти никто, потому их приходилось доверять самому опасному хранителю – листу бумаги. Рецепты фокусов в одночасье превратились в предметы купли-продажи и воровства. Но мало кто из непрофессионалов понимал: возможность переложить свою ношу на бумагу стала огромным облегчением тяжелой участи мастеров иллюзий.
«Историк волшебства» – так однажды назвала меня ведущая какой-то нью-йоркской радиостанции. С тех пор это странное словосочетание преследует меня и даже пробралось на визитные карточки. «Фокус», «трюк», «иллюзия», «чудо», «магия», «волшебство» – такие разные понятия, которые в обывательском сознании сплавляются между собой, становясь практически синонимами. Несмотря на то что я понимаю их отличия, ради своих читателей мне тоже приходится делать вид, будто все они суть одно.
Я родился в Гамбурге, но еще младенцем родители перевезли меня в Америку, что впоследствии оказалось решающим для моей будущей профессии. Дело в том, что в XX веке количество фокусников и иллюзионистов в США было немыслимым! В действительности настоящий «магический бум» переживало большинство развитых стран, в том числе и Великобритания и Германия… Рабочие после смены на заводе спешили в уличные театры. Их начальники – магнаты, промышленники – в оперные, но и там и там выступали фокусники. Вскоре из-за войн в Европе большинство выдающихся мастеров иллюзий перебралось на Североамериканский континент, и то, что в Старом Свете казалось «бумом», померкло перед ситуацией в Новом.
Мне, как историку, известны случаи, когда в небольших городках южных штатов приходилось по одному чародею на каждую сотню жителей! При этом ежевечерне давалось около пятидесяти представлений, и всякий раз залы были полны до отказа! Многие зрители, посмотрев выступление одного фокусника, сразу спешили к другому, будто силясь утолить внутреннюю жажду чуда. Безуспешно – это была прободная язва.
Как в любой другой сфере, ситуация экстремальной конкуренции оказалась чрезвычайно плодотворной и захватывающей. Все новые трюки появлялись в разных концах континента. Я изучал дневники и прочие записи их авторов и исполнителей, в результате чего оказался посвященным во множество чужих тайн, одна половина которых была связана с физикой, ловкостью и искусностью, а другая – с преступлениями. Огромное количество убийств было совершено для того, чтобы разгадать или же не дать разгадать секрет той или иной иллюзии. Воистину, история американских фокусников на поверку оказалась куда более остросюжетной, чем летописи бутлегеров и мафии, с которыми моим книгам впоследствии пришлось делить полки в магазинах.
Да, мне довелось написать с десяток книг, в их числе общая история площадных факиров и театральной магии, разоблачения нашумевших трюков, а также биографии отдельных иллюзионистов. Вероятнее всего, если богу будет угодно, я успею подготовить еще несколько изданий. Это ремесло довольно хорошо кормит, а главное, до сих пор волнует меня. Вот только самую заветную книгу – труд всей жизни, который я вижу во снах, – мне создать, наверное, не удастся.
Моя мечта – подробная биография фокусника Алана Джонсона, но ничего не выйдет, ведь я не совсем понимаю, что именно в ней писать. Все, что можно сказать об этом человеке, по большому счету, уместится на одной-двух страницах. Этого хватит разве что для крупной статьи в энциклопедии, куда материал тоже не возьмут, поскольку его составят лишь мои домыслы, не подтвержденные серьезными документами.
Уже одно то, что Джонсон выступал под своими настоящими именем и фамилией, выделяет его на фоне многих других, неизменно добавлявших к записанному в паспорте, эпитеты «загадочный», «таинственный» или, как минимум, «великолепный». Делали это в том числе и эмигранты, обладатели чарующих итальянских или пленительных греческих фамилий. Большинство фокусников отказывалось довольствоваться тем, что имело, или же старалось отделить сценическую жизнь от личной, тогда как Алан, чье родовое имя подходило скорее для шампуней и подписей под бухгалтерскими отчетами, чем для ярких афиш, ничего не менял.
Этим он и привлек мое внимание впервые. На фоне искрящегося многообразия фамилий и псевдонимов, оканчивающихся на «-ци», «-ди» или «-ини», «Джонсон» выглядел крайне необычно. Да и имя Алан казалось не безликим. Напротив, было ясно, что за ним стоит реальный, а вовсе не недосягаемо «великолепный» человек.
В следующий раз обезоруживающая фамилия мне встретилась не скоро, но вспомнил я ее сразу. По-моему, это было в воспоминаниях одного известного фокусника, который назвал Джонсона редким иллюзионистом XX века, не находившимся под тотальным влиянием Гарри Гудини, не старавшимся ему подражать, а также не повторявшим фокусы последнего.
Великому Гудини Алан, допустим, действительно не подражал, но здесь нужно отметить, что большинство его ранних трюков, видимо, не отличались оригинальностью. Вернее, тогда он вообще не исполнял ни одного номера, который до него не сделали бы другие. Потому пресса ничего и не писала о нем. Разве что одна массачусетская провинциальная газетка восторгалась его превращением камня в кролика или птицу, но они – дилетанты – попросту не знали этот древнейший трюк. Еще первый маг, Веба-Анер, снискал славу и любовь изумленной древнеегипетской публики, оживляя восковую фигуру крокодила. Просто во времена Джонсона мода на этот, казалось бы, «вечный» фокус прошла.
Один из первых оригинальных номеров появился в арсенале Алана примерно на двенадцатом году его карьеры и представлял собой следующее. Он складывал на сцене внушительную гору камней, после чего из нее начинала извергаться лава. Трюк выглядел довольно необычно, но к тому времени никто из журналистов уже от Джонсона ничего не ждал, потому газеты вновь сделали вид, будто его не было. Реакция оказалась поразительно вялой, несмотря на то что этот фокус являлся тогда, без преувеличения, одним из самых зрелищных на американской сцене. Редкие обозреватели, обратившие на него внимание, сошлись во мнении, будто секрет лежит на поверхности – простая пиротехника: селитра, магний, марганец… Одна газета в Иллинойсе, впрочем, написала, что Алан открыл новый химический элемент, но это характеризовало скорее автора заметки, чем фокусника. Но главное, что номер по достоинству оценила публика – это куда важнее, – а также другие фокусники, из воспоминаний которых мне и удалось получить внятное описание.
Трюк поражал в первую очередь натурализмом. Многие утверждали, будто лава была самой настоящей. Якобы из камней появлялся раскаленный расплав горных пород. В ходе первых исполнений она даже портила сцену, но потом на выступления Джонсона стали приглашать пожарные команды, которые всегда были рады таким вахтам и приезжали с охотой.
Надо полагать, именно после номера с извержением дела Алана пошли в гору, хотя достоверных подтверждений этому все так же нет. Кстати, я обратил внимание, что Джонсон почему-то часто использовал именно камни для своей магии, выжимая из них воду, испаряя и заставляя биться, подобно сердцу.
Один из наиболее жестоких его трюков заключался в том, что фокусник разрезал артерию на шее козла, сцеживал кровь в сосуд, после чего превращал содержимое в вино. Прекрасное, надо сказать, вино! Это можно утверждать с уверенностью, поскольку Алан всякий раз предлагал зрителям попробовать. Находились, впрочем, люди, которые выступали против такой жестокости на сцене академического театра, да еще в присутствии малолетней публики, но большинство все же было «за». Люди страстно хотели вновь и вновь видеть трюк с козлом, чтобы по пытаться угадать, когда же чародей подменяет жидкость, вытекающую из животного. А главное, они желали еще разок отведать того вина, которое можно было без преувеличений назвать чудесным!
Кроме того, Джонсон исполнял на сцене давние заветные мечты алхимиков, превращая металлы в золото. Для этого он просил зрителей передать ему имевшиеся у них металлические вещицы, накрывал полученное тканью или клал в таинственный ящик, из которого предметы извлекались золотыми.
Это было уже серьезно! Во-первых, проверки ювелиров и химиков подтвердили – металл настоящий и чистый. Во-вторых, обновленная вещь имела в точности ту же форму, что и первоначальная. То есть вилка превращалась в такую же вилку, подстаканник – в подстаканник, а кочерга – в цельнозолотую кочергу! Разумеется, единственное объяснение скептиков состояло в том, что все «зрители», передававшие волшебнику предметы, были подсадными. По их мнению, все вещи готовились заранее. Но, в-третьих, похоже, что это все-таки было не так.