ал, не в ближайшее время.
Тяжесть — та, что пришла вместе с осознанием, что нужно делать, — стала сильнее. Момент настал. Заключительный аккорд. Сейчас все должно закончиться. Оливия могла это сделать, и сделает, и тогда все станет лучше.
— Думаю, мне стоит… — Она сглотнула, и будто кислота растеклась по горлу. — Быть доступной. — Она вгляделась в его лицо, сжала кулак, натянув на него рукав свитера. — Мы поставили себе крайний срок, Адам. И мы добились всего, чего хотели. Джереми и Ань вместе… сомневаюсь, что они вообще помнят, что мы с Джереми когда-то встречались. А твои фонды разморозили, это замечательно. Правда в том…
Глаза щипало. Она зажмурилась, сумев удержать слезы. С трудом.
Правда, Адам, в том, что твой друг, твой коллега, человек, которого ты явно любишь, который близок тебе, на самом деле ужасен и отвратителен. Он говорил мне вещи, которые могут оказаться правдой, а могут и ложью… я не знаю. Я не знаю точно. Я больше ни в чем не уверена, и я очень хочу спросить тебя. Но я страшно боюсь, что он может быть прав и что ты мне не поверишь. И еще больше боюсь, что ты мне поверишь и мои слова заставят тебя отказаться от чего-то очень важного для тебя, твоей дружбы и твоей работы с ним. Как видишь, я всего боюсь. Поэтому, вместо того чтобы сказать тебе всю эту правду, я скажу тебе другую правду. Истину, которая, я думаю, будет лучше для нас. Истину, которая выведет меня из уравнения, но улучшит результат. Потому что я начинаю задаваться вопросом, действительно ли это и значит любить. Спокойно думать о том, чтобы разорвать себя в клочья, лишь бы сохранить в целости другого человека.
Оливия глубоко вздохнула.
— Правда в том, что мы отлично справились. И пришло время разойтись по домам.
По тому, как приоткрылись его губы, по его растерянному взгляду, ищущему ее взгляд, она поняла, что он еще не осознал значение ее слов.
— Не думаю, что стоит кому-то прямо говорить об этом, — продолжила она. — Люди перестанут видеть нас вместе и через какое-то время решат, что у нас ничего не получилось. Что мы расстались. И может быть, ты… — Это была самая трудная часть. Но он заслуживал того, чтобы это услышать. В конце концов, он сказал ей то же самое, когда решил, будто она влюблена в Джереми. — Я желаю тебе всего наилучшего, Адам. В Гарварде и… с твоей настоящей девушкой. Кого бы ты ни выбрал. Я не могу представить, чтобы кто-то не ответил взаимностью на твои чувства.
Она подметила точный момент, в который он все понял. У него на лице боролись самые разные чувства: удивление, растерянность, намек на упрямство, уязвимость на долю секунды — и все это растворилось в пустом, непроницаемом выражении лица. Затем Оливия увидела, как дернулся его кадык.
— Верно, — сказал он. — Верно.
Он уставился на собственные ботинки, абсолютно неподвижный. Он медленно принимал ее слова.
Оливия отступила назад и перекатилась с носка на пятку. Снаружи зазвонил чей-то айфон, через несколько секунд кто-то расхохотался. Обычные звуки обычного дня. Все это было так обычно.
— Это к лучшему, — сказала она, потому что молчание между ними… Этого она просто не могла вынести. — Мы так договаривались.
— Как хочешь. — Голос у него был хриплым, и он казался… отсутствующим. Словно ушел куда-то внутрь себя. — Как сочтешь нужным.
— Я не в силах отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. Не только для Ань. Когда мы встретились, мне было так одиноко, и… — Она сделала паузу, потому что не могла продолжать. — Спасибо за тыквенный латте, и за тот иммуноблот, и за то, что прятал чучела белок, когда я приходила к тебе, и…
Она больше не могла заставить себя говорить и не давиться словами. Глаза уже горели, слезы угрожали выплеснуться наружу, поэтому она решительно кивнула, поставив точку в этом неоконченном предложении, конца которому не было видно.
И это было бы все. Это наверняка был бы конец. Они бы так и оставили все как есть, если бы по пути к двери Оливия не прошла мимо него. Если бы он не протянул руку и не остановил ее, положив ладонь ей на запястье. Если бы он немедленно не отдернул руку и не уставился на нее с выражением ужаса, словно испугавшись того, что осмелился прикоснуться к Оливии, не спросив сначала разрешения.
Если бы он не сказал:
— Оливия. Если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится. Что угодно. Когда угодно. Можешь прийти ко мне. — У него двигались желваки, будто были еще слова, которые он не произнес. — Я хочу, чтобы ты пришла ко мне.
Она едва заметила, как тыльной стороной ладони вытерла со щеки влагу и как придвинулась ближе к нему. Именно его запах заставил ее насторожиться: мыло и что-то темное, едва уловимое, но такое знакомое. Ее мозг запечатлел этот аромат, сохранил во всех смыслах. Она видела его почти улыбку, чувствовала свои руки на его коже, его запах — у себя в ноздрях. Ей даже не пришлось задумываться, чтобы просто приподняться на цыпочки, прижаться пальцами к его плечу и поцеловать его в щеку. Его кожа была мягкой, теплой и немного колючей. Неожиданно, но приятно.
«Подходящее прощание», — подумала она. Приличное. Приемлемое.
И точно так же, не задумываясь, он положил руку ей на талию, притягивая ее к себе и не давая ей опуститься на пятки, так же повернул голову, пока ее губы не соскользнули с его щеки. Ее дыхание сбилось, коснулось уголка его рта, и несколько драгоценных секунд она отдавалась этому глубокому наслаждению, пронизавшему их обоих, когда они закрыли глаза и позволили себе просто быть тут, друг с другом.
Тихо. Неподвижно. Один последний момент.
Затем Оливия открыла рот и повернула голову, выдохнув ему в губы:
— Пожалуйста.
Из груди Адама вырвался глубокий стон. Но именно она, а не он сократила расстояние между ними, углубила поцелуй, провела пальцами по его волосам, задевая коротко обрезанными ногтями кожу его головы. Это она притянула его еще ближе, а он — прижал ее спиной к стене и застонал ей в губы.
Это было пугающе. Так хорошо, что даже страшно. Как легко было бы никогда не останавливаться. Позволить времени растягиваться и разгибаться, забыть обо всем и просто остаться в этом моменте навсегда.
Но Адам отстранился первым, удерживая ее взгляд и пытаясь взять себя в руки.
— Было хорошо, правда? — спросила Оливия с легкой задумчивой улыбкой.
Она сама не знала точно, о чем говорит. Может, об обнимавших ее руках. Может быть, о последнем поцелуе. Может быть, обо всем остальном. О солнцезащитном креме, о его нелепых ответах про любимый цвет, о тихих разговорах поздно ночью. Все это было так хорошо.
— Да. — Голос Адама звучал необычно низко. Когда он прижался губами к ее лбу в последний раз, она почувствовала, как ее любовь к нему разливается шире, чем река в половодье.
— Думаю, мне лучше уйти, — сказала она нежно, не глядя на него. Он отпустил ее без слов, и она ушла.
Услышав, как щелкнул за спиной дверной замок, она почувствовала себя так, будто падает с большой высоты.
Глава 19
Гипотеза: в минуту сомнений дружеский совет спасет мою задницу.
Оливия провела весь следующий день в отеле: спала, плакала и делала то, из-за чего и попала в эту переделку, — лгала. Она сказала Малькольму и Ань, что весь день проведет с друзьями из колледжа, опустила затемняющие шторы и зарылась в свою постель. Которая технически была постелью Адама. Оливия не позволяла себе слишком много думать об этом. Что-то внутри нее — весьма вероятно, это было ее сердце — разбилось на несколько больших кусков, даже не разбилось, а аккуратно разломилось пополам, а затем — снова пополам. Все, что она могла, — это сесть среди обломков своих чувств и упиться своим горем. Она спала весь день, и это помогло притупить боль. Оцепенение, как она быстро поняла, приносило облегчение.
Она солгала и на следующий день. Когда друзья позвали ее сходить с ними на конференцию, а потом погулять по Бостону, она сказала, что доктор Аслан внезапно попросила ее кое-что сделать. Потом Оливия глубоко вдохнула, чтобы собраться с силами.
После этого она отдернула занавески, разогнала кровь, совершив пятьдесят приседаний, пятьдесят прыжков и пятьдесят отжиманий, хотя тут схитрила, отжавшись с колен, затем приняла душ и почистила зубы впервые за тридцать шесть часов.
Это было нелегко. Увидев в зеркале футболку Адама «Биониндзя», она расплакалась, но напомнила себе, что сама сделала этот выбор. Она решила поставить благополучие Адама на первое место и не жалела об этом. Но будь она проклята, если позволит Тому, мать его, Бентону присвоить себе проект, над которым она работала годами. Проект, который значил для нее все. Может быть, ее жизнь и была всего лишь слезливой историей, но эта слезливая история принадлежала только ей.
Может, ее сердце и было разбито, но мозг оставался в порядке.
Адам сказал, что никто из преподавателей, кроме Тома, не удосужился ответить и, возможно, даже прочитать ее письма потому, что написала их аспирантка. Поэтому она последовала его совету: написала доктору Аслан и попросила ее представить Оливию всем исследователям, которым она писала раньше, плюс еще двоим, которые слушали ее доклад на секции и проявили интерес к ее работе. Доктор Аслан скоро собиралась выйти на пенсию и в некотором смысле прекратила научную работу, но оставалась полноправным преподавателем Стэнфорда. Ее рекомендация должна была иметь вес.
Затем Оливия долго гуглила информацию об этике научных исследований, плагиате и краже идей. Вопрос был немного туманный, учитывая, что Оливия довольно опрометчиво — как она теперь поняла — описала в подробностях все свои протоколы в отчете для Тома. Но как только она начала анализировать ситуацию с более ясной головой, то решила, что все не так ужасно, как казалось вначале. В конце концов, ее отчет был исчерпывающим и хорошо структурированным. Если кое-что доделать, она может превратить его в научную публикацию. Была надежда, что статья быстро пройдет экспертную оценку и результаты ее работы будут опубликованы под ее именем.