- Чего надо? - спросил я беззлобно.
- Вы… Виктор? - неожиданно спросил он.
- Допустим.
- Вас нельзя не узнать.
- Это почему же?
- Поразительно. Ануш говорила, но я не верил…
Ануш! Это было для меня как пароль.
Через пять минут я уже представлял этого человека моей маме:
- Сорен Алазян, геофизик, кандидат наук, знает Ануш…
А еще через четверть часа мы изливали друг другу душу, как старые добрые друзья.
- Не понимают, - жаловался он на кого-то, - а многие не хотят понимать. Привыкли считать, что разделение труда, давшее такой сильный толчок общественному развитию, порождено рабством. И будто бы без рабства человек не мог додуматься до общественного единения. Откуда такое неверие в человека? Почему не допустить, что племена могли добровольно объединяться, а люди добровольно подчиняться старшим? «Рабство - неизбежный этап общественного развития!» - передразнил он кого-то. - А в Индии рабов вообще никогда не было, только домашние слуги. И многие народы миновали стадию так называемого классического рабства…
Я слушал, глупо улыбаясь, и ничего не понимал. Но не перебивал.
- Рабство привело не к разделению труда, а к его разобщению и развращению. Захваченные в рабство люди делали у купившего их рабовладельца чаще всего то же, что и на свободе, только из-под палки. Недаром во время войн сохраняли жизнь ремесленникам. Рабство создавало безумную концентрацию средств в одних руках. И эти средства обращались, как правило, на разрушение, а не на созидание, на содержание захватнического войска. Если что и сооружалось, то лишь помпезное, вроде пирамид - этих памятников человеческой глупости…
- Пирамиды величественны, - возразил я.
- Вот, вот, мы еще несем в себе эту заразу рабства. Нелепое считаем величественным, как и хотели того рабовладельцы-фараоны. А зачем они, пирамиды? Зачем такая безумная трата человеческого труда?
- Но ведь красиво…
- Да?! - воскликнул он прямо-таки с восточной страстью. - А что, если бы мы перестали строить школы и заводы, сажать леса и рыть каналы, а всем народом начали сооружать памятник величиной с Арарат! Красиво же. Чтоб удивить потомков.
Я попытался направить разговор в интересующее меня русло.
- Как там Гукас, Ануш?..
- А что? Все хорошо. Ануш-то и рассказала мне о вас. А я и без того в Москву собирался. Надо было повидаться тут кое с кем, поговорить насчет Мецамора.
- Чего? - неосторожно спросил я.
- Мецамора. Он-то как раз и доказывает: было разделение труда в дорабовладельческую эпоху.
- Кто?
- Да Мецамор же. Вы не знаете о Мецаморе?! - воскликнул он с такой энергией, что мама испуганно заглянула в мою комнату - не буянит ли. - Мецамор - это… это… - Он вскочил, заметался по комнате. - Мы считаем себя цивилизованными людьми и убеждены: все, что было до нас, - никакая не цивилизация, а так, дикость, первобытный строй. Мы ведем свою цивилизацию от первых рабовладельческих государств и тем расписываемся: наша цивилизация - рабовладельческая. И это верно. Чем капиталистический строй отличается от рабовладельческого? По существу, ничем - то же отчуждение труда от человека, человека от труда… Но это особый разговор. Сейчас мне хочется сказать, что цивилизаций в истории человечества было немало: индийская, китайская, арийская, наконец, во многом загадочная, великая, оставившая много такого, без чего мы поныне обойтись не можем…
- Ну как же, - перебил я его, не понимая, зачем он мне все это рассказывает. - Цивилизация есть цивилизация. Самолеты, например…
- И баллистические ракеты, - вставил он.
- Искусственные материалы, успехи химии…
- Отравленные реки, экологический кризис…
- Электроника! - выкрикнул я. - Атомная энергетика! Освоение космоса!..
Он оперся о стол, наклонился ко мне и прошипел угрожающе, словно я был в чем-то виноват:
- И ядерные бомбы, готовые смести, выжечь не только породившую их цивилизацию, но и вообще человечество!..
Это было уже скучно слушать. Сколько можно?! Радио об этом говорит, газеты пишут, неужели еще и за столом?..
- Неинтересно? - догадался Алазян. - Все правильно. Равнодушие и усталость - верный признак вашей чудо-цивилизации, точнее, ее заката.
- Чего вы хотите? - взмолился я.
Он долго смотрел на меня, сожалеюще смотрел, с какой-то глубокой печалью в глазах.
- Вам надо поехать в Ереван, - сказал наконец.
- Прямо сейчас? - усмехнулся я.
- Прямо сейчас. Нерешительность, бездеятельность, откладывание на завтра - это тоже признаки вашей цивилизации…
Он так и сказал «вашей», словно сам был из другой.
- …Там вы поймете, зачем я вам все это говорю.
- А зачем вы мне все это говорите?
- Вам это должно быть интересно.
- Мецамор?
- Не только, - ответил он. - Мецамор - важнейший аргумент. Это вам и Ануш скажет.
- Ануш? Она-то при чем?
- Вот тебе на! Да она же первый энтузиаст Мецамора.
Теперь это слово - Мецамор - звучало для меня, как небесная музыка. Я готов был без конца его повторять, петь, наконец. Теперь я хотел знать о Мецаморе все. Но Алазян вдруг начал говорить совсем о другом - о великой цивилизации, развившейся в бог весть какие давние времена на юго-востоке Европы и своей высокой культурой оказавшей огромное влияние на многие народы.
- Как они сами называли себя - никто не знает, - горячо говорил Алазян, - но сейчас мы их зовем ариями, или арьями. От них остался язык. Да, наш с вами. Армянский и русский, все славянские, фригийский, фракийский, греческий, персидский, латинский, испанский, немецкий, французский, итальянский, румынский - да разве все перечислишь! - санскрит, наконец, - все от индоевропейского праязыка. Недаром индийские лингвисты, приезжающие в Москву, уверяют, что русские говорят на какой-то из форм санскрита. Ни более, ни менее. А можно сказать и наоборот: в Индии говорят на видоизмененном русском языке. И это тоже будет правильно. Но ведь язык не переселялся сам собой, его несли люди. А как они должны были идти из Юго-Восточной Европы в Индию? Только обтекая Черное море с юга или с востока. А на пути что? Армянское нагорье. Хоть с севера на юг иди, хоть с запада на восток - не миновать наших гор. Они на перекрестке всех переселений народов. И естественно: культура народа, жившего там, обогащалась всем лучшим. Так можно объяснить, что возник Мецамор…
- Да что это такое? - воскликнул я. Очень уж не терпелось узнать, чем таким увлечена Ануш.
- Мецамор - это недалеко от Еревана. Там найдены материальные остатки высокой цивилизации, существовавшей за три-четыре тысячелетия до нашей эры.
Сказал он это торжественно. Выжидающе посмотрел на меня и спросил:
- Вы скажете, что переселение ариев на восток происходило во втором тысячелетии до нашей эры?
Я ничего такого говорить не собирался, но на всякий случай кивнул.
- Правильно, во втором. Но это доказывает лишь то, что местные народы до прихода ариев тоже имели высокую культуру. И это доказывает, что арии пришли как добрые соседи - не уничтожать и захватывать, а делиться тем, что имели, что знали. Центр древней металлургии, найденный на Мецаморе, не прекращал свою работу.
- Интересно, - сказал я. Просто так сказал, чтобы согласием своим умерить лекционное рвение Алазяна. Но только подлил масла в огонь. Положительно нельзя было понять, как себя вести: что бы ни сказал - «интересно» или «неинтересно», - все вызывало эмоциональные взрывы у этого человека.
- Вы еще не так заинтересуетесь, когда все лучше узнаете. А пока запомните одно: еще до прихода ариев было на Армянском нагорье государство. Называлось оно Хайаса. Это была колыбель армянского народа.
- Ну хорошо, хорошо, - попытался я его успокоить. Меня не слишком волновал вопрос: была Хайаса или не было ее.
- Нет, вы запомните. Чтобы потом не говорили.
- Когда потом?
- Когда приедете в Армению.
- Вы меня прямо-таки интригуете.
- Так что, едем? - сразу предложил он.
- Когда? - спросил я, замирая сердцем от так реально представившейся мне возможности увидеть Ануш.
- Прямо сейчас. Зачем откладывать?
- Надо же отпуск оформить.
- Тогда завтра. Утром оформите отпуск, а вечером вылетим. Идет?
- Еще надо билеты достать.
- Это я беру на себя. Вот что, - сказал он решительно. - Я заночую у вас. Чтобы вы не передумали…
Утро, как и полагается, оказалось мудренее вечера. Все получилось просто и хорошо. Мой шеф, профессор Костерин, даже обрадовался, когда я попросил очередной отпуск: до полевого сезона оставался месяц, и я к нему как раз успевал. О билетах вообще беспокоиться не пришлось: каким-то таинственным образом Алазян быстро раздобыл их. Только мама расплакалась, ни в какую не желая меня отпускать, предчувствуя, как она говорила, недоброе. А я даже не утешал ее, совсем потеряв голову от мыслей о близкой встрече с Ануш.
В самолете Алазян был необычно молчалив, только время от времени искоса поглядывал на меня, и в этих его взглядах я порой улавливал какой-то затаенный страх. Потом мне надоело ловить его взгляды, я закрыл глаза и… снова увидел тот же сон: гул толпы, распадавшейся на два потока, на утесе группу воинов, с мечами и копьями, черные горы и кровавое тревожное небо над ними. Гул толпы то затихал, то нарастал, резью отдаваясь в ушах. Тоска больно сдавливала грудь. Я с усилием глотал слезы, чтобы унять эту боль, и все тянул голову, стараясь отыскать в толпе Ануш. Но ее нигде не было.
И вдруг один из тех, что стояли на утесе, выступил вперед. И я узнал его: это был тот самый человек, что привиделся мне во сне, когда я валялся на своей тахте. Только тогда он был в джинсах и рубашке-безрукавке и стоял возле магазина у меня под окнами. Сейчас же не было ничего летне-легкомысленного ни в его облике, ни в одежде. Сейчас это был суровый воин, умеющий и жить достойно, и умирать без страха. Он вскинул руки и выкрикнул протяжно уже знакомое: «В единстве необоримость!» - и повернулся, чтобы затеряться в толпе. Но оглянулся и сказал неожиданное: «Наш самол