что не понимаю намека. Если мы их не интересуем, то они-то нас очень даже интересуют. Сами, не способные ни о чем просить, они, похоже, не умеют отказывать в просьбах. Остановилась же эта гусеница, когда Пандия кинулась ей навстречу…
- Трудно поверить, что наша цивилизация ничем не может обогатить вашу, - завел я все ту же пластинку.
- Мы избегаем новой информации. Мы многократно убеждались, что новая информация - это лишь новое толкование давно известного…
- Новое - хорошо забытое старое, - подсказала Пандия.
- Нет ничего такого, чего бы мы не знали или не могли бы узнать при желании.
- А желаний нет, - снова вставила Пандия. - Какой уж тут интерес, если желаний нет.
- Желания отнимают время, - как ни в чем не бывало продолжала женщина. - Каждому из нас не хватает жизни на то, чтобы усвоить уже накопленные знания.
У меня вдруг пропал интерес к этой планете. Что это за жизнь без желаний! Простая передача накопленных знаний от поколения к поколению? А рост, а дальнейшее развитие? Возможны ли они, когда никто ничего не хочет? Это же как у муравьев: одно и то же, одно и то же из поколения в поколение. У муравьев жизнь по биологическому стереотипу, а тут по социальному?
Теперь было понятно, почему нет связи с кораблем. Они отгородились от излучений космоса, не желая ничего знать сверх того, что им уже известно.
Ну что ж, на нет, как говорится, и суда нет. Но мы-то не дошли до такой жизни, нас-то у них многое может интересовать. А раз так - держитесь, уважаемые пандорцы! Пользуясь вашей долготерпимостью, мы будем совать нос повсюду…
- Я должна кое-что объяснить, - сказала женщина. - Наша долготерпимость небезгранична.
Мы с Пандией переглянулись, и я понял, что думали мы с ней об одном и том же. Обоим нам стало не по себе от этого объяснения женщины-экскурсовода. Значит, она читает наши мысли? Значит, мы действительно ничем не удивим их, поскольку все, что мы знаем, - в наших мыслях?
- Но ведь не бывает такого, чтобы одни ничем не могли быть полезны другим! - воскликнул я, никак не желая примириться с мыслью о своем ничтожестве.
- Ничем, - холодно сказала женщина. И показала на окна: - Мы возвращаемся, вы можете выйти.
За окнами уже поблескивали вдали металлические корпуса зондов и катера. И никого вокруг. Похоже было, что на этой уставшей от знаний планете и в самом деле не нашлось ни одного любопытного, кого бы заинтересовали наши аппараты.
- Высокоразвитая цивилизация не может быть негуманной, - сказал я, не желая отступать.
Женщина поняла сразу все - и что я хотел сказать, и то, о чем только собирался подумать.
- Мы не нуждаемся в новой информации. Но вы можете получить любую. Что же вас интересует?
- Все! - сразу отозвалась Пандия.
- Все не может интересовать никого. Любое разумное существо, как и общество в целом, может понять лишь очередной этап знаний.
- При таких возможностях нам трудно конкретизировать вопросы. - Я решил схитрить. Говорил и старался не думать о том, что вертелось на языке, чтобы не выдать себя. - Но мы рассчитываем на вашу помощь.
- Мы никому не отказываем в помощи.
- Вы не могли бы выйти вместе с нами?
- Зачем?
- Нам нужно спросить у вас…
- Спрашивайте.
- Это нужно там… в нашем катере.
- У вас неисправность? Я пришлю тех, кто вам поможет.
- Нет, все в порядке… Нам только спросить. Но лучше спросить там, в катере…
Я совсем измучился от необходимости говорить одно, а думать другое, чтобы она не угадала моей хитрости. Мне казалось, что если она сама увидит нашу технику, то поймет, что и мы не лыком шиты, и тогда возникнет обоюдный интерес, так нужный для контакта.
- Вам необходима привязка к аппарату? - спросила женщина. - У вас нет самостоятельности?
- У некоторых - никакой, - не упустила Пандия возможности съязвить.
- Экскурсия не может остановиться. Дети ушли в свои мысли, дети учатся, и я не вправе прервать этот процесс. Но если вам нужно, я вернусь. Доведу экскурсию до конца и вернусь.
Мы вышли из гусеницы, и она снова засучила своими бесчисленными ножками, заторопилась дальше. Последний раз мелькнули в окнах все такие же равнодушные лица, последний раз изогнулось за бугром длинное тело поезда, казавшееся живым, и мы остались одни на лугу в окружении своих зондов. Солнце перевалило за полдень, слабый ветер приятно холодил лицо, было тихо и спокойно на этой странной планете, которой мы были нисколечко не нужны.
- Что говорят на этот счет твои инструкции? - ехидно спросила Пандия.
- Они говорят, что так, как ты, нельзя себя вести при контакте.
- А как ты, можно?
- Что я такого сделал?
- Так вести себя с незнакомой женщиной! Она же инопланетянка.
- Вот именно. А я разведчик. Ты не забыла?
- Я ничего не забываю.
- Мне полагается вести себя так, как я нахожу нужным.
- Ну-ну, - ехидно сказала Пандия. - Ты большой мастер своего дела.
Я разозлился. Это было наконец смешно, вести такие разговоры в такой момент.
- Неужели нам нечего больше обсудить?
- Еще наобсуждаемся. Ты же видишь, какие они. Тут хоть оставайся. А позлить тебя так интересно!
- Ты сама злишься.
- Я? Больно надо!
- Тебе не кажется, что мы ведем себя здесь как-то странно?
- По-моему, ты всегда такой…
- Встретились с иной цивилизацией, а думаем о каких-то пустяках. Увязались в эту дурацкую экскурсию, ведем праздные разговоры вместо того, чтобы заниматься исследованиями… Бывало, обыкновенная букашка с другой планеты вызывала бурю…
- Они мне сразу не понравились, - сказала Пандия.
- Кто?
- Эти отупевшие от учебы «дети», эта гражданка из поезда-гусеницы. Послушай! - схватила она меня за рукав. - Может, дети - вовсе не дети, а космонавты вроде нас? Те, которых уговорили тут остаться?..
- Ну у тебя и фантазия! - сказал я, внутренне поеживаясь от такого предположения. - Тебе бы фантастические романы писать.
- А что?! Это же очень-очень развитая цивилизация. Бездна знаний. Пока их переваришь…
- В этом что-то есть, - признал я.
- Наконец-то заметил!..
- Погоди ты… - Я задумался. - Ты сказала: «пока переваришь»?
- Да, а что? Ведь если у них бездна знаний, то и переваривать эти знания нужна бездна времени.
- Ну?
- А жизнь ограничена. Биологические рамки не раздвинешь…
Меня поразила эта мысль, и я, воодушевленный неожиданной идеей, собрался добавить что-то свое. Но вдруг увидел, как глаза Пандии округлились в ужасе. Оглянулся и чуть не шарахнулся в сторону: возле меня, буквально в метре, извивалась, шевелилась, хватала воздух голая по локоть человеческая рука. Ничего вокруг, только эта рука, беззвучно ищущая что-то в пространстве. Самое ужасное было в том, что рука была мне знакома - белая, мягкая, какая-то по-особому пластичная.
Я глянул на Пандию: руки у нее были на месте. Да и понял, что эти изнеженные пальцы никак не могли принадлежать Пандии, чьи руки всегда лезли не в свое дело и потому были исцарапаны и исколоты.
А рука все трепыхалась в воздухе. Наконец, она ухватила что-то, медленно согнулась в локте, и мы увидели выходящую прямо из пустоты нашу знакомую аборигенку.
- У меня что-то заедает в системе подпространственного перехода, - произнесла она на чистом русском языке. Точнее, произнесла не она, поскольку губы ее даже не шевельнулись. Голос, мягкий, певучий, исходил из маленькой коробочки, прикрепленной у нее под горлом. - Так что вам нужно? Говорите скорей.
- А чего говорить, если вы сами все знаете.
У меня это вырвалось непроизвольно, и я тут же пожалел о сказанном, испугавшись, что она попросту обидится и исчезнет. Но, видно, даже обижаться не было в привычке у этих пандорцев.
- Конечно, знаем, - сказала она все тем же безразличным тоном. - Вы все, не только земляне, но и все другие тешите себя нелепой надеждой, что можно у кого-то что-то подсмотреть, перенять. Так ведь?
- А что в этом плохого?! - вскинулась Пандия.
Аборигенка даже не повела глазом в ее сторону, сказала, по-прежнему обращаясь ко мне:
- Плохо то, что вы себя обманываете. Перенять чужое - значит воспользоваться чужим, на это могут рассчитывать только нравственно несовершенные существа.
- Ну, знаете! - опять не выдержала Пандия.
- Чужие знания могут быть поняты лишь в том случае, когда свои близки к ним. Но тогда чужое и не нужно. Не в использовании чужого, а в развитии, совершенствовании своего - путь всякого прогресса.
Я видел, как Пандия нервно передернула плечами: вместо обоюдоинтересного контакта приходится выслушивать назидательно-приторную нотацию, на которые горазды и свои, земные, лектора. Это называется - напросились.
- Но мы хотели не только узнать о вас, но и сообщить вам о себе.
- Зачем?
- Как это зачем? Как зачем?!.
Теперь я не глядел на Пандию. Если уж мне невмоготу выслушивать такое, представляю, каково ей.
- У нас существует запрет на собственные знания, зачем же нам ваши?
- Как это запрет на знания?
- Я так и знала: вам неизвестен биологический предел познания. Хотя трудно поверить, что ваши ученые не додумались до сравнительного анализа созревания биологических систем…
Что-то знакомое было в ее словах. Будто бы только что я думал об этом самом. Думал, да почему-то недодумал.
Мы так и стояли посреди поля, и было в этой беседе что-то непонятное, противоестественное. Солнце, желтое, как лимон, клонилось к горизонту, и тень от стоявшего неподалеку нашего разведочного катера тянулась к нам по ярко-зеленой траве, словно подкрадывалась.
Не так, совсем не так представлялся мне первый контакт с представителями иной цивилизации. Сесть бы друг против друга в салоне нашего катера, который, право же, был совсем не плох для такого случая, да угостить инопланетянку как следует, да поговорить по душам, никуда не торопясь. А то получалось, что разговариваем, как прохожие, - здравствуй и до свидания.