Три замершие фигуры представляли собой довольно живописную картину.
Первой пришла в себя фигура полноватая. Она подошла к фигуре, у которой из-под халата тянулся шнур, и раздвинув двумя пальцами веки, молвила с ноткой досады третьей фигуре:
— Ёлки-дер-палки! Даже на свет зрачки не реагируют! И ты, Мрут! А мы-то думали!..
Зашевелилась третья фигура — самая худенькая. Вспорхнул недоумённый голос:
— Да он, оказывается, от электричества работает! Лопухи мы с тобой, Эбис. Не учитываем влияние научно-технического прогресса на широкие массы приспособленцев. Логическую неувязку допустили. Решили: если без ключика, значит порядочный человек.
Эбис сутулился и задумчиво доил нос.
— Это, вероятно, имеет быть так, дружище Дмитрий: чем человек хитрее, тем быстрее приспосабливается. Наш новый коллега из этой породы. Обаяшка! Заметил я, что часто самыми обаятельными людьми бывают наибольшие подлецы. Думается, не пропадёт передовой опыт нового зава. Скоро все хитрецы в больнице перейдут на электричество.
Дмитрий кивнул.
— И тогда окончательно всё всем будет до лампочки!
Они распахнули дверь и, не оглядываясь, вышли.
Мрут продолжал стоять, чуть развернувшись корпусом в- сторону двери. Губы его застыли в обаятельной фотогеничной улыбке. Из-под халата сзади тянулся чёрный электрический шнур, похожий на невероятно длинный крысиный хвост.
26
Закончился рабочий день. Приятели спускались с пригорка, на котором располагалась больница. Навстречу им от подножия холма, словно убежавший молочный кисель, полз густейший туман.
Эбис энергично размахивал руками и «делал раскладку ситуации».
— Если на стороне главного будут… — говорил он задумчиво и перечислял возможных сторонников Честнокова… — то…
Он для пущего эффекта делал паузу и затем выдавал своё умозаключение о результатах столкновения противодействующих сторон.
Мнением Дмитрия он не интересовался. Тот был нужен ему, чтобы внимать и восхищаться.
Дмитрий то и дело впадал в задумчивость и отставал от приятеля. Очнувшись, вновь догонял его. Кивал, то ли соглашаясь с Эбисом, то ли одобряя свои мысли; и невпопад поддакивал.
Волна тумана приближалась. С Дмитрием снова случился приступ задумчивости. Он замедлил шаги и что-то забормотал, с отвращением поглядывая на свою правую руку, которая столь постыдно смалодушничала на пятиминутке.
Тем временем Эбис уже нырнул в туман. Несколько секунд двигалось в тумане тёмное пятно, а затем исчезло и оно. Неизвестно откуда бубнил его голос:
— Не будь я Эбис, если я этого вонючего Честнокова в бараний рог не согну! Да! Именно так!
Дмитрия внезапно пронзил беспричинный страх. Он почувствовал себя ребёнком, затерявшимся в хищной ночной чаще.
— Эбис, — сдерживая себя, позвал он вполголоса.
Тишина. Глухая безответная тишина.
— Эбис! — погромче произнёс Дима.
Туман глотал все звуки. Вокруг не было никого и ничего. Ни пространства, ни времени. И только он, Дмитрий, безумно одинокий, уязвимый со всех сторон, увяз, запутался в эпицентре, где обитает ужас.
В горле Дмитрия неприятно запершило.
— Эбис! Эбис! — в полный голос заорал он и бросился вперёд со всех ног.
Впереди зашевелилось бесформенное пятно. Оно приближалось, увеличивалось. Края его оформились. Выплыло изумлённое лицо Эбиса.
— Обалдел, что ли? Чего орёшь?
— Я… Я… — Дима медленно приходил в себя. — Это я так. Голос не рассчитал.
Эбис, не уразумев в чём дело, на всякий случай провозгласил с иронией:
— Щас такое время, такая жизнь, что надо всё рассчитывать.
И коротко рассмеялся. Смешок получился какой-то мерзкий. Совершенно ненужный, пошловатый смешок. Он пролетел сквозь туманную преграду и обдал Дмитрия, словно грязь из-под колёс автомобиля.
— Конечно, конечно, — как безумный, бормотал Дмитрий. — Надо всё, всё рассчитывать. Вот я и рассчитал. Рассчитал же?
— Рассчитал, — поддакнул несколько растерявшийся Эбис.
— Правильно рассчитал?
— Правильно!
— Следовательно, я поступил правильно?
Эбис неожиданно ощерился, и усы его встали перпендикулярно.
— Нет уж! Тут цепочка не выстраивается!
— Как это?
— Рассчитал ты правильно. В смысле полезности для себя того поступка. Потому выходит, что поступок твой правильный. Вроде бы. Но я понимаю, что ты не о том спрашиваешь?
— Не о том, — согласился Дима едва слышно.
— Хорош или плох твой поступок? Вот, что тебе хочется узнать. Но в таком случае моральный эквивалент нужно искать у какого-нибудь святого отшельника, какового в настоящее время в наличии не имеется. Вымерли они по причине святости. Из-за этого признака отбраковала их природа в процессе естественного отбора. Я же не могу оценить твой поступок с точки зрения нравственности из-за уже упомянутой многогрешности моей. Вот сам себя и оценивай! Сам себя и наказывай, как унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла.
Дмитрию показалось, что Эбис, рассуждая, любуется собственными мыслительными конструкциями. И он, Дима, его переживания — повод для демонстрации аналитических возможностей. Размышления Эбиса не более, чем гимнастика ума. И даже не гимнастика — потягивание.
Оставшуюся часть пути они прошли молча. Только Эбис, вспоминая свои комментарии на пятиминутке, поперхивался смехом и восклицал:
— Ай да я!
Изо всех сил пытался убедить себя Эбис, что его высказывания для Ступицкой были чем-то большим, чем просто досадная помеха. И преуспел в этом. На подходе к дому, шагая по тропинке впереди обиженно сопящего Дмитрия, Эбис был уже абсолютно уверен, что собрание представляло собой героический поединок между ним и администрацией. Поединок не на жизнь, а на заявление «по собственному желанию».
Приумолкший Дмитрий тем временем занимался самокопанием. Пытался выяснить, что является причиной тоскливого настроения? Ясно, что главная и основная причина — мерзкое поведение на пятиминутке. Но оставалось ещё что-то, какой-то неопределяемый остаток.
Дмитрий знал по опыту: стоит выяснить причину плохого настроения, и оно улучшится. А вот теперь он не мог понять себя. И от безрезультатности попыток становилось ещё горше.
А впереди качалась гнусная Эбисова спина.
Проплыла тёмная масса сарая справа, впереди показался дом. Тяжело заскрипели ступеньки, хрюкнула дверь. Откупорились звуки стариковского бубнения. Звуки врезались в туман и застряли в нём где-то рядом с домом.
Они шли коридором. По обе стороны в нём лежало множество абсолютно ненужных вещей, без которых дед Фёдор не мыслил себе жизни: старый рукомойник без соска, пожелтевший от времени алюминиевый чайник без ручки, моток потрескавшегося шланга, бутылочки, бутылки, бутыли — серые от пыли и паутины, три или четыре рамки от «дадановских» уликов с почерневшими остатками воска. И много-много чего ещё лежало, громоздилось, валялось в этом коридоре. И запах в нём стоял особый, напоминающий атмосферу, образующуюся в пункте по приёму утильсырья. Лежали все эти вещи — старые, испорченные, перевыполнившие всё, что когда-то им предназначалось, чем-то похожие на своего хозяина.
При виде квартирантов старики приумолкли, провели их понимающим взглядом, со значением переглянулись. Ещё накануне они, по обыкновению подслушивая разговор Эбиса и Дмитрия, узнали, что в этот вторник пятиминутка предстоит жаркая.
Эбис, войдя в комнату, «врубил» вдруг заработавший телевизор и завалился на койку. Дима снял плащ и аккуратно повесил его на вешалку. Затем у него возникли непредвиденные трудности. Он сбросил шлейки, удерживающие заводной ключик, отстегнул круговой ремень… Но ключик всё ещё держался на спине.
— Присосался, что ли? — вполголоса проговорил Дима и, заведя руку за спину, попытался сбросить ключ кончиками пальцев.
Из этой попытки ничего не получилось.
Дмитрий посмотрел на возлежащего Эбиса, почувствовал неприязнь к равнодушному приятелю и решил всё же избавиться от ключика самостоятельно. Он попятился к стене и стал совершать энергичные чесательные движения. Ключ глухо звякал, кожа спины натягивалась. В месте прикрепления ключа возникла жгучая боль, будто спину полосовали бритвой. Металлическая пиявка держалась крепко.
— Эбис, хочу побеспокоить тебя, — с трудом сдерживая злобное дрожание в голосе обратился к товарищу Дмитрий. — Ключик не отваливается. Что делать? Я не знаю…
— Что станется с нами, если случится цунами? — под гитарную канонаду запел телевизор, заглушив дальнейшие слова Дмитрия.
— И я не знаю, Димусик, — томно ответствовал Эбис. — Действительно, откуда мне, рядовому врачу, знать, что тебе делать, если случится цунами? Есть узкие специалисты и по этому вопросу.
— Меня не интересует цунами! — на этот раз Дмитрию удалось перекричать телевизор.
— Тогда и спрашивать нечего.
— Встань, дорогой коллега, — кротко сказал Дима. — Встань, дорогой. Иначе я дам тебе в голову тем, что под руку попадётся.
И хотя Дмитрий не повышал голоса, Эбис прекрасно услышал дружеские речи и вскочил со сверхъестественной быстротой.
— Какая тебя муха?..
— Что с ключом делать? И вообще… Объясни, что случилось? — вспышка ярости прошла, и теперь Дмитрий делал героические усилия, чтобы не расплакаться.
Эбис изобразил на лице задумчивость и обошёл приятеля, рассматривая его, будто отбирая для кинопробы.
— Ну? — не удержался Дима.
Эбис, не отвечая, осторожно потрогал ключик указательным пальцем. Затем пошатал его туда-сюда.
— Ну — же!
— Прирос, — Эбис покивал, словно соглашаясь с самим собой. — Случилось то, о чём я предупреждал тебя. Поддакивать руководству удобно, но чревато.
— Прирос, — прошептал Дима.
Он снова завёл руку за спину и стал, морщась и ойкая, толкать пальцами ключ, раскачивать его, как больной зуб.
— Отними! Оторви! Эбис, я прошу тебя!
Эбис отступил.
— Да ты что?! Это же всё равно, что руку тебе оторвать или ногу. Нельзя!