Эзотерической энциклопедией». Сбоку расположился большой фотографический портрет Блаватской, удивительно похожей на Крупскую, уже захворавшую базедовой болезнью. Кроме того, повсюду, где только можно, висели торопливые тибетские пейзажи, сработанные под Рериха старшего. Наверное, именно такие и писал бы в больших количествах сам великий шамбаловед, если бы копил после развода деньги на квартиру для новой семьи и торговал своим живописным продуктом на Крымской набережной.
Посредине кабинета, на журнальном столике, все было приготовлено к приходу гостей: большой зеленый фарфоровый чайник, украшенный раскосым ликом акына Джамбула и надписью «Первый съезд советских писателей», чашки, выпущенные к 25-летию Союза кинематографистов, рюмки с вензелем ресторана Дома архитектора. Закуска же имела явно оздоровительное направление: мед, пророщенные злаки, орехи и сухофрукты. Диссонансом выглядела бутылка хорошего коньяка, которая обилием медалей напоминала героя тыла, собравшегося на встречу со школьниками. Кокотов ощутил во рту унизительный вкус общепитовского ужина, не удержался, сцапнул янтарную лепешечку кураги и отправил в рот.
Именно в этот момент открылась замаскированная портьерой боковая дверь, и оттуда появился Огуревич. На лице его играла мученическая улыбка человека, которому только что за выдающиеся заслуги перед Отечеством расстрел заменили пожизненным заключением. Писатель испуганно проглотил недожеванный сухофрукт и ответно осклабился. Аркадий Петрович подошел и подарил ему свое засасывающее рукопожатие.
— Спасибо, что заглянули! А где Дмитрий Антонович?
— Попозже подойдет.
— А-а… Ну конечно… — со скорбным пониманием кивнул директор. — Я знаю, он не верит. Напрасно.
— Во что не верит? — осторожно уточнил Кокотов.
— В генетически запрограммированный трансморфизм человечества, — с глубокой обидой объявил Огуревич. — Ведь каждый человек сам для себя решает, остаться ему мыслящей бабочкой-однодневкой или стать субъектом Вечности! И мне сердечно жаль, что такой выдающийся человек, как Дмитрий Антонович… Жаль…
Кокотов отметил про себя, что мягкий, вкрадчивый, психотерапевтический голос директора совершенно не соответствует его мускулистым, как у саксофониста, щекам.
— Жаль, очень жаль!.. — повторил Огуревич.
— Жаль… — как эхо, отозвался Андрей Львович, не понимая, почему, собственно, он должен жалеть своего соавтора.
— А вы-то верите?
— Конечно, хотя, впрочем… — не тотчас отозвался Кокотов, соображая, о чем идет речь.
— Я не осуждаю вашу неуверенность. Нет! Это естественно. Наш мозг приучен к линейному восприятию бытия, мы не берем в расчет энергоинформационную структуру мироздания. Другими словами — биополе. И напрасно, напрасно, ведь потенциально наш мозг способен декодировать квантово-волновые голограммы прошлого, настоящего и будущего, хранящиеся в торсионных полях. Понимаете?
— Еще бы! — важно кивнул писатель, где-то читавший про торсионные поля, но абсолютно забывший, что это такое. — Но ведь это только гипотеза…
— Вселенная тоже только гипотеза, — горько усмехнулся Огуревич. — Хомо сапиенс исчерпал свои возможности как биологический вид и пребывает в кризисе. Однако на каждом витке планетарной истории включаются некие заложенные Высшим Разумом механизмы и происходит расконсервация той части генетического кода, которая отвечает за трансморфизм рода людского. Совсем скоро, Андрей Львович, вы не узнаете человечество! Да, да! Не узнаете! Пойдемте, я вам кое-что покажу! — Директор поманил его к той двери, откуда только что вышел сам. — Загляните в щелку!
— А удобно?
— Удобно!
Кокотов заглянул. За дверью располагалась большая комната, даже зала, которая, судя по шведской стенке, предназначалась прежде для лечебной физкультуры. Теперь к перекладинам были прикреплены большие листы ватмана со схемами, нарисованными цветными маркерами. Одна из схем выглядела чуть понятнее других: в верхней правой части листа виднелся силуэт мозга с надписью «Высший Разум», а в левом нижнем углу прозябала жалкая неказистая фигурка — «Современный человек». От него к Высшему Разуму вверх вело пять ступеней, образованных словами, а именно:
5. Слияние
4. Самопреображение
3. Саморегенерация
2. Самобиокомпьютеризация
1. Саморегулирование
Но гораздо интереснее сухих схем оказались люди, обитавшие в зале. Прежде всех в глаза бросалась рослая, плечистая женщина с лицом отставного боксера, совершавшая растопыренными пальцами пассы над старухой, дремлющей в кресле. Движения рук напоминали те, с помощью которых утрамбовывают тесто, поднимающееся из кастрюли.
— Моя жена, Зинаида Афанасьевна, — нежным шепотом пояснил Огуревич, — А в кресле, — добавил он суше, — моя теща, Ольга Платоновна. А вон, вон — взгляните-ка туда!
Кокотов взглянул: за столиком сидели два мальчика-подростка и играли в шахматы. В этом, собственно, не содержалось бы ничего странного, если бы на глазах у них не было плотных черных повязок, наподобие тех, что раздают на дальних авиарейсах, чтобы пассажиры могли спокойно поспать. Один из мальчиков как раз поднял руку с фигурой и задумался, куда бы ее поместить.
— Мой сын Прохор, — гордо разъяснил Огуревич. — И племянник Эдик.
В этот миг Прохор уверенным движением определил фигуру на доску. Эдуард, незряче обнаружив угрозу своему королю, мгновенно рокировался.
— Как же это они так… вслепую? — засомневался Кокотов.
— А как летучие мыши в полной темноте летают и мошек ловят?
— Так то же мыши!
— Но разве человек хуже Мыши? — загадочно улыбнулся Огуревич. — А теперь поглядите вон туда!
Кокотов поглядел: в дальнем углу, у мольберта, стояли две рыженькие девушки, очень похожие друг на друга и различавшиеся только ростом да еще количеством прыщей на лицах. Этим они напоминали двух подружек из телевизионной рекламы целебного мыла. Та, что была повыше и явно уже воспользовалась антипрыщевой панацеей, хаотично рыскала по холсту длинной кистью, изображая чтото бордово-сизое. Ее глаза заслоняла такая же повязка, как у мальчиков. Вторая девушка, не открывшая еще для себя чудодейственное мыло, держала товарку за свободную руку, а сама при этом вглядывалась в большой художественный альбом, раскрытый на странице с чем-то нефигуративным.
— Дочки мои, Ксения и Корнелия, — с тихой теплотой пояснил Огуревич. — Отрабатывают тактильный канал передачи художественных мыслеобразов.
— Потрясающе! — совершенно искренне выдохнул Кокотов.
— Ну, не будем им мешать! — Аркадий Петрович закрыл дверь и, взяв писателя под локоток, отвел к столу. — Им надо готовиться…
— К чему?
— К новой партии взыскующих. У нас тут в «Ипокренине» работает школа «Путь к Сверхразуму». Набираем в Москве группу, привозим сюда, размещаем в свободных номерах. Все они, — Огуревич кивнул на дверь, — инструкторы: за неделю превращают обывателя в сверхчеловека… Честное слово! Скоро заедет новая партия — сами увидите!
— Дорого, наверное? — поинтересовался Кокотов.
— Да уж не дороже, чем уродовать себя в салонах красоты! Многие не понимают. А кто понимает, думает, будто трансморфизм произойдет сам собой. Нет! Нужны усилия. Нужна методика. Нужен образец. А где ж его взять? — спросите вы… Коньячку?
— Немного. Нам еще работать.
— А брать его нужно там же, где и все остальное! В Священном Писании. — Директор налил только Кокотову.
— Спасибо, достаточно… — кивнул Андрей Львович. — В Ветхом или Новом завете?
— Лучше, конечно, в Новом. Зададим себе, к примеру, простой вопрос: а зачем приходил Христос на землю? Обличать саддукеев и фарисеев? Мелко! Смешно! Что такое саддукеи и фарисеи в масштабах Бесконечности? Тьфу! Ничто! Нет, не затем Он приходил! А зачем? Не догадываетесь?!
— Смертию смерть попрать… — предположительно ляпнул Кокотов и застеснялся.
— Да, конечно. Но это для профанов. Мы же, посвященные, знаем: Он был послан Отцом, сиречь, Высшим Разумом, чтобы показать людям образец того, какими они должны стать в будущем. Помните, Он исцелял людей?
— Конечно!
— А чем занимается Зинаида Афанасьевна?
— Чем?
— Она с помощью своего сконцентрированного биополя ликвидирует у тещи склеротические бляшки. Результаты блестящие. Скоро, скоро Ольга Платоновна от нас уедет… — в глазах директора возникла грустная надежда. — Кстати, моя жена изумительно выгоняет энергетических глистов.
— Кого? — обалдел Кокотов.
— Не слышали? Ну как же! Это враждебные человеческому организму энергетические сущности. Очень вредные. Вам дадим скидку.
— Да я вроде не жалуюсь…
— Жаловаться начинают, когда уже поздно! — наставительно заметил Огуревич. — Вообще, возможности наших методик безграничны. Я сам, например, по вечерам усилием воли дроблю Зинаиде Афанасьевне камни в желчном пузыре. Человеческие способности удивительны! Вот посмотрите! — Он наклонил голову, словно хотел дружески боднуть Кокотова. — Видите?
— Что?
— Волосы.
— Вижу…
На розовой лысине Огуревича можно было, приглядевшись, различить легкие признаки оволосения, будто весенний ветерок скупо обронил на нее тополиный пух.
— А ведь еще полгода назад там ничего не было! — доложил Аркадий Петрович. — Ни-че-го!! И вот, пожалуйста: исключительно с помощью концентрации воли. А есть и вообще удивительные вещи. Регенерация. Это полный переворот в медицине! Пенсионерка из прошлой партии усилием воли восстановила себе девственность.
— Зачем? — оторопел писатель.
— Зачем! Типичный вопрос непробужденного, — горько усмехнулся директор. — Хорошо, взглянем на проблему практически. Я, например, отрастил себе новый желчный пузырь, удаленный десять лет назад, когда я злоупотреблял вот этим. — Он с грустью указал на рюмку. — К сожалению, не могу вам предъявить так же, как новые волосы. Но вы мне уж поверьте! Академики ультразвуком трижды проверяли и сертификат мне выдали! Вон он, на стенке висит! Принести?
— Не надо… — замахал руками Кокотов. — Но ведь это ж сенсация! Переворот! Об этом надо кричать на каждом углу! В мире миллионы людей без желчного пузыря!