мести человеком, разорившимся на его махинациях…
20. Растратчик и развратник
— Вот так и случилось… — вздохнул Огуревич. — Хотел обеспечить ветеранам безбедную старость, а вышло…
— Ладно врать-то! — усмехнулся Жарынин.
— Послушайте, — вмешался Кокотов, чтобы сгладить неловкость. — Во всем этом есть одна нестыковка!
— Какая же? — насторожился режиссер.
— Аркадий Петрович, вы человек, вхожий, так сказать, в торсионные поля и другие высшие сферы, где наперед и назад все уже давно известно. Ведь так?
— Так, — подтвердил директор, посмотрев на писателя глазами усталого мага.
— Почему же тогда вы, прежде чем вкладывать казенные деньги в рискованное предприятие, не заглянули в ваш… этот самый… как его?
— В биокомпьютер, — подсказал Огуревич.
— Вот именно. И все бы разъяснилось…
— Нельзя! — сокрушенно вздохнул он.
— Почему же? — иронически поинтересовался Жарынин.
— Видите ли, большинство людей наивно полагают, что этика — явление чисто социальное. На самом же деле этика — один из важнейших принципов функционирования мироздания. Высший разум изначально этичен. Интуитивно люди это всегда чувствовали, говоря, например: «Не в силе Бог, а в правде».
— Вы-то тут при чем? — обозлился Жарынин.
— А при том! Использование для личных нужд информации, хранящейся в торсионных полях, может навсегда отрезать меня от Сверхзнания.
— Другими словами, Мировой разум за недозволенное любопытство поставит вас в угол? — съязвил Дмитрий Антонович.
— Ну конечно! Как вы все правильно поняли! Ведь и у Адама поначалу имелся персональный биокомпьютер…
— Вкупе с внутренним спиртовым заводиком? — хохотнул Жарынин.
— Вы, Дмитрий Антонович, все пытаетесь свести к шутке, но дело ведь серьезное. Что такое «древо познания добра и зла»? Это и есть мировое информационное пространство. А яблоко, съеденное вопреки запрету, не что иное, как информация, полученная некорректным способом… Результат вам известен?
— М-да… Результат известен, — кивнул Жарынин. — «Ипокренино» захватят, а стариков выгонят на улицу. Но если вы такой щепетильный, попросили бы сына. Он — лицо незаинтересованное…
— Неужели вы полагаете, Дмитрий Антонович, что такими жалкими уловками можно обмануть Мировой разум? Он не допустит!
— Почему же?
— Потому что в подобных ситуациях возможна некорректная деформация исторического тренда. Понимаете?
— Не совсем, — признался Кокотов.
— Видите ли, — с готовностью принялся разъяснять директор. — Возьмем, скажем, Куликовскую битву…
— Почему именно битву и непременно Куликовскую? — насторожился режиссер.
— На примере ключевых исторических событий удобнее объяснять, что такое некорректная деформация исторического тренда…
— Ну-ну!
— Вы, разумеется, помните, с чего началась битва?
— С поединка Пересвета с Челубеем, — вспомнил Кокотов.
— А кто победил?
— Никто. Оба упали замертво.
— Верно, — кивнул Огуревич с видом удовлетворенного педагога. — А теперь представьте себе, что кто-то из чародеев, которых, по свидетельству очевидцев, было при ставке Мамая во множестве, заранее вышел бы в мировое информационное пространство и выяснил, куда именно ударит копье Пересвета. А потом рассказал бы про это Челубею. И тот подложил бы под кольчугу в это место, допустим, железную пластину. В результате татарин выигрывает поединок. Это, конечно, сразу деморализует войско Дмитрия Донского. И битву, поскольку силы были примерно равны, он проигрывает вчистую. Вместо Рюриковичей на Руси воцаряются Чингизиды, ислам становится в Евразии правящей религией, и мировая история кардинально меняет свое направление. И все это из-за маленькой железной пластинки. Но ведь Мировой разум ничего такого не допустил…
— А как же он допустил, что сто двадцать стариков могут остаться без крова? Это разве не деформация тренда?! — возмутился Жарынин.
— Кто знает, кто знает… — вздохнул Аркадий Петрович. — Возможно, Мировой разум именно сейчас концентрирует в социуме негативные явления, чтобы мы наконец осознали абсурдность нынешнего жизнеустройства… — Говоря это, директор наливался значительностью, а щеки его становились все мускулистее. — Я вот что вам скажу…
— Лучше скажите, как вы договорились с Меделянским? — грубо перебил режиссер. — Он председатель фонда и был обязан запретить вам прикасаться к стариковским деньгам!
— Я его убедил.
— Меделянского? Это невозможно.
— Он проникся…
— Меделянский? Чушь!
— Ну хорошо… — Директор распустил щеки и потупился. — Часть средств я отдал ему на судебные расходы…
— Ага, значит, он судится в Брюсселе на стариковские деньги?
— Да… Но Эдгар Никитич обещал в случае победы двадцать процентов всех доходов от Змеюрика перечислять в фонд «Сострадание». А это — гигантские деньги!
— И вы поверили?
— А что мне оставалось делать? — окончательно сник Огуревич. — Мы с ним и договор подписали…
— Сколько он уже судится?
— Лет пять…
— М-да… Прав был старый ворчун Сен-Жон Перс, когда говорил: суд — это такое место, где у закона можно купить столько справедливости, на сколько тебе хватит денег!
— Он и в самом деле так говорил? — встрепенулся растратчик.
— Разумеется. В «Анабазисе».
— Надо будет почитать.
— Я вам привезу книжку. И когда же заканчивается тяжба?
— Буквально на днях. Я получил от Меделянского оптимистичный емейл. Если он выиграет, мы спасены!
— А если не выиграет?
— Тогда вся надежда на вас…
Некоторое время сидели молча и для осмысления ситуации снова выпили — каждый по-своему.
— А кто такой Ибрагимбыков? — морщась от лимона, спросил Жарынин.
— Понимаете, мне нечем было кормить стариков… И я… Сдал в аренду под застройку на 49 лет два гектара за прудами…
— Кому?
— Одному банку. Им очень понравилось место… К тому же рядом поселок Трансгаза. На эти деньги я продержался год…
— Но ведь вы же знали, что территория «Ипокренина» — исторический заповедник и ничего строить им тут никогда не разрешат.
— Знал, конечно. Я думал, пока они сообразят, я перекручусь и верну деньги.
— Вернул?
— Вернул. С неустойкой.
— У кого для этого занял?
— У Ибрагимбыкова.
— Откуда он взялся? Кто такой?
— Сам пришел. Он хотел арендовать наши пруды для разведения зеркальных карпов. Мы разговорились… Я был в отчаянье…
— Значит, он появился именно в тот момент, когда вы были в отчаянье?
— Именно.
— И вы, конечно, подумали, что его к вам на выручку прислал Мировой разум?
— В некоторой степени… — уныло сознался Огуревич. — Но пруды карпам не подошли, там же минеральная вода. И тогда он предложил мне кредит, чтобы я мог вернуть долг банку.
— Подо что?
— Под акции.
— Какие еще акции?
— Он посоветовал акционировать «Ипокренино». Ведь старички передали в фонд свои квартиры, и по закону…
— И вы акционировались?
— Да…
— А старички передали вам акции в доверительное управление? — страшным голосом спросил Жарынин.
— Совершенно верно.
— И вы расплатились акциями с Ибрагимбыковым?
— Да… Но он мне гарантировал…
— Сколько процентов вы ему отдали?
— Видите ли…
— Сколько?
— Контрольный пакет… — обреченно ответил Огуревич.
— Что ж эта сволочь, Мировой разум, вам даже не шепнул, что Ибрагимбыков — бандит и с ним вообще нельзя связываться?
— Не шепнул… — мертвым голосом отозвался директор, закрыл лицо руками и набряк в одиночку.
Соавторы дождались, когда он отнимет ладони от лица, которое оказалось уже совсем пьяным.
— И что теперь?
— Теперь, через суд, он требует признать «Ипокренино» его собственностью.
— А вы?
— А мы подали встречный иск…
— Предварительные слушанья были?
— Были.
— Ну и что?
— Ничего хорошего.
— В инстанции писали?
— Конечно. Даже президенту.
— Ну и что?
— Ничего. Ответили, что такие вопросы решаются через суд. У нас правовое государство.
— И когда же суд?
— Скоро.
— Не ходите. Заседание отложат. А я пока что-нибудь соображу…
— Уже два раза не ходили. Если не придем в третий — будут решать без нас…
— Какие еще возможны варианты?
— Юрист сказал, что суд, если захочет, может учесть социальную значимость и историческую ценность нашего учреждения и отказать истцу, обязав его реструктурировать долг…
— А если не захочет?
— Тогда «Ипокренино» перейдет к нему в собственность.
— А старики?
— Их развезут по разным домам престарелых. Но вы же знаете, что это такое. Мы не должны проиграть суд! Помогите, Дмитрий Антонович! Я знаю ваши связи, ваши возможности!
— Дать бы вам, Аркадий Петрович, хорошенько в ваш биокомпьютер сначала с левой, а потом с правой!
— Я понимаю… Стыжусь… Не о себе прошу!
— Не о себе? Да если это произойдет, вам останется только в лучевое состояние перейти. Ладно, я подумаю!
— Спасибо, спасибо!
— Ну, по последней! — примирительно предложил Жарынин и разлил остатки коньяка в две рюмки.
На этот раз Огуревич дольше прежнего тер виски и напруживался. А когда соавторы встали и направились к двери, он лишь вяло махнул им рукой и медленно завалился, отрубившись, на диванчике. Со стороны могло показаться, будто гости, уходя, случайно задели ногой шнур и отключили директора от электросети.
Некоторое время соавторы шли молча по министерской дорожке.
— Ну и что вы будете делать? — спросил Кокотов.
— Поднимать общественность! Прежде всего, конечно, телевидение! Телемопу, как вы удачно выразились. Надо, по крайней мере, оттянуть решение суда. А там, глядишь, действительно Меделянский со своим Змеюриком подтянется. Чего не бывает! Он ведь тот еще сутяжник.
— Это точно.
— Вы что сейчас собираетесь делать? — каким-то необычным тоном вдруг поинтересовался режиссер.