— Простимулировать? И сколько же она просит? — насмешливо полюбопытствовал Жарынин.
— Вы о чем?! — сверхсрочница снова уставилась на свой самоцвет.
— Да, в самом деле, вы о чем? — встревожился Огуревич.
— Аркадий Петрович, вы, наверное, беспокоитесь, что информация из этой комнаты может уйти в торсионные поля? — сочувственно спросил режиссер.
— В какой-то степени… — вздохнул глава школы «Путь к Сверхразуму».
— Действительно, давайте не будем выходить за рамки! — строго предупредила Ведмедюк, а Гавриилов сделал вид, будто вообще не понял, о чем речь.
— Доброедова — очень достойная женщина, верующая, — тихо добавил он.
— Но конфеты она ест, наверное?
— Не исключено, — кивнула, понимая, Боледина.
— И вы думаете, Ибрагимбыков ей уже занес? — туманно предположил игровод.
— Что занес? — вздрогнула председательница МОПСа и нервно поправила индейские бусы. — Выбирайте выражения!
— Конфеты, — пояснил Жарынин. — Допустим, коробок пять…
— Ха-ха-ха… — театрально сказала сверхсрочница. — А пятнадцать не хотите?
— Это не важно… — твердо объявила женщина-вождь. — Она вернет… конфеты Ибрагимбыкову и возьмет наши.
— А какие она предпочитает: отечественные, американские или евро… пейские?
Ведмедюк, Боледина и Гавриилов переглянулись:
— Евро… пейские…
— У нас найдется пятнадцать коробок таких конфет? — спросил режиссер директора.
— Не знаю… — Огуревич напряг мускулистые щеки. — Я поищу…
— А почему вы так уверены, что судья Доброедова возьмет именно наши конфеты? — продолжал допытываться игровод.
— Потому что у нас есть прямой выход на… — Боледина некоторое время держала паузу, разглядывая перстенек. — …на Скурятина!
— На Эдуарда Степановича. Вы хоть понимаете, о ком речь? — спросила Ведмедюк, раздосадованная тем, что столь важную информацию сообщила не она, а ее чересчур самостоятельная заместительница.
— Не может быть?! — задохнулся от удивления Жарынин, незаметно мигнув Кокотову.
— Да, сильный ход! — подыграл писодей, которого немного развлекло это представление. — Управление конституционной стабильностью!
— А вы разве сомневались в наших возможностях? — нахмурилась Ведмедюк и стала окончательно похожа на сурового индейского вождя, обиженного бледнолицыми невеждами.
— Да… Дмитрий Антонович… вы уж как-то… ну совсем… — забормотал смущенный Огуревич.
— Нисколько не сомневаюсь! — бодро объявил Жарынин.
— Нет, я вижу: сомневаетесь! — не поверила председательница и распорядилась: — Павел Григорьевич, покажите!
«Начинающий Солженицын» достал из портфеля фотоальбом, раскрыл и предъявил снимок, на котором Ведмедюк и Боледина дружески чокались с пьяненьким Эдуардом Степановичем. На заднем плане, у богатого фуршетного стола, мешая друг другу, насыщались упитанные тени былых политиков. Был там и Гавриилов, приладившийся к молочному поросенку.
— Потрясающе! — воскликнул игровод. — Неужели в Кремле?
— Хм-м… — оторвавшись от своего бриллианта, загадочно усмехнулась Боледина.
— Я же говорил, мы спасены! — расцвел директор. — Я же знал… знал…
— Погодите радоваться! Надо еще раздобыть пятнадцать коробок евроконфет!
— Найду, найду… — пролепетал счастливый торсионный скиталец, явно хватив на радостях внутреннего алкоголя.
— А что от нас потребуется взамен? — лениво спросил режиссер.
— Ничего особенного, — еще ленивее отозвалась Боледина. — Если мы решаем вашу проблему, вы передаете в собственность Эмопээс десять комнат в вашем доме ветеранов.
— И все?
— И все! — величаво кивнула Ведмедюк.
— А если вы не решаете нашу проблему?
— Ну, Дмитрий Антонович, ну вот опять вы… — захныкал Огуревич.
— Это исключено! — сверхсрочница от возмущения даже стукнула колечком по столу, а потом, спохватившись, стала опасливо разглядывать крепление камешка.
— А все-таки? — не унимался Жарынин.
— Тогда мы расходимся по нулям, — с индейской невозмутимостью разъяснила председательница.
— Вот видите! — воскликнул директор. — Очень выгодное предложение!
— Договор подписываем немедленно! Павел Григорьевич! — скомандовала она.
Протосолженицын мгновенно достал из портфеля приготовленные листочки, а Боледина царским движением извлекла из сумки, похожей на хозяйственную, цилиндрический футляр с печатью.
— Почему немедленно? — решился вставить слово и Кокотов.
— Чтобы сегодня же начать действовать. Неужели не понятно? Когда суд? — раздраженно спросила Ведмедюк.
— Через несколько дней! — загрустил Огуревич, видимо, тайком махнув еще одну невидимую миру рюмашку.
— Реквизиты вашей стороны можно вписать от руки, — ласково пояснил Гавриилов и подвинул странички директору.
Заместительница тем временем вынула из футляра круглую печать и дыхнула на нее, широко раскрыв неухоженный рот, в который дантист если когда и заглядывал, то лишь для того, чтобы ужаснуться. Огуревич, в свою очередь, механически полез в боковой карман за авторучкой…
— Вот здесь! — еще ласковее подсказал супергном, показывая обкусанным ногтем, где подписывать. — А в качестве бонуса я могу бесплатно прочитать вашим ветеранам цикл лекций…
— А еще мы поможем продать мемориальные скамейки за рубеж. Теперь союзы русских писателей есть в двенадцати странах, даже в Австралии. У нас со всеми договора о сотрудничестве… — со значением пообещала Ведмедюк.
— Великолепно! — воскликнул повелитель энергетических глистов.
— На какую же тему лекции, если не секрет? — нежно спросил Жарынин, жестко перехватывая директорскую руку с «паркером».
— Ну, например, «Эсхатологический дискурс русской литературы». Или — «Преодоление советского рабства в современной прозе». Или «ГУЛАГ как архетип русской души». Или…
— Достаточно! — оборвал игровод. — У меня к вам, господа, встречное предложение. Сен-Жон Перс настоятельно советовал: с любым договором, как и с женщиной, прежде чем расписаться, надо переспать…
— Выбирайте выражения! — вскинулась сверхсрочница.
— Пардон, пардон, мадмуазель! Я не хотел оскорбить ваше целомудрие! Завтра утром мы приезжаем к вам в офис и подписываем контракт. Годится?
— А почему не сегодня? — нахмурилась Ведмедюк.
— А почему не завтра? — вопросом на вопрос ответил режиссер.
— Ну, хорошо…
— Вот и ладно! Значит, завтра с утречка мы приезжаем к вам… — потер руки Жарынин.
— Нет! — хором вскричали «мопсы». — Лучше мы к вам!
— Аркадий Петрович, не возражаете?
— Я… нет… может, все-таки сегодня?..
— Нет, завтра! — отчеканил игровод, встал и галантно поклонился.
«Мопсы» посмотрели на него с ненавистью и строем покинули кабинет. Замыкавший шествие Гавриилов хотел было прихватить с собой и листочки договора, но режиссер предусмотрительно прижал их ладонью к столу.
— А когда? — вдогонку спросил безутешный директор.
— Мы сами вам позвоним, — через плечо ответила Боледина.
— Вы все испортили! — чуть не заплакал Огуревич, едва закрылась дверь. — Они не позвонят, нет, не позвонят!
— Что вы рыдаете, как девственница, которая забыла взять у своего первого мужчины номер телефона! Конечно не позвонят.
— Это же серьезные люди!
— А как вы определяете, на глазок или заглядываете в мировое информационное поле?
— Ну зачем вы так! Мы гибнем! Гибнем!
— Оттого и гибнем, что вы наподписывали кучу дрянных бумажек! Успокойтесь! Во-первых, мы с коллегой только что от Скурятина. Он дал указание нам помочь!
— Не может быть! И вы молчите! — От радости Огуревич схватился за сердце.
— Ладно, только не перейдите от восторга в лучевое состояние! А во-вторых, эти «мопсы» — обыкновенные проходимцы.
— Но они писатели! — со священным трепетом в голосе воскликнул директор.
— Вы полагаете, среди писателей нет проходимцев? Есть. И даже больше, чем среди обычных граждан, исключая, конечно, политиков, бизнесменов и экстрасенсов. Не правда ли, мой милый соавтор?
— Увы, — подтвердил Кокотов.
— Ладно, я пока изучу этот договор, а вы, Андрей Львович, просветите нашего простодушного духовидца! — Жарынин достал из кармана и расправил свои китайчатые очки. — И хватит, хватит, Аркадий Петрович, прикладываться к вашей внутренней бутылке! Как сказал Сен-Жон Перс, герой напивается в стельку лишь на могиле врага.
Огуревич смутился, и на его покрасневшем лице появилось выражение, какое бывает у тихо злоупотребляющего мужа, застигнутого бдительной женой.
Глава 61Из истории урюковых революций
Призыв стать одним из пятисот лучших писателей мира пришел к Кокотову по почте в фирменном конверте с эмблемой МОПС, изображавшей земной шар, нанизанный на гусиное перо, как шашлык на шампур. Но автора «Космической плесени» сразу смутили некоторые обстоятельства. Во-первых, письмо было напечатано на принтере, а имя и отчество адресата неряшливо вписаны в специально оставленный пробел. Во-вторых, послание заканчивалось загадочной фразой: «Подробности этого взаимовыгодного проекта мы сообщим вам конфиденциально при личной встрече». В-третьих, тревожило месторасположение столь солидной международной организации: 2-й Нижнетрикотажный проезд, дом 8, строение 12, оф. 67. К письму была приложена довольно путаная схема, объясняющая, как от станции метро «Краснопресненская» добраться до цели.
Но, несмотря на эти странности, писодей не устоял. Посмеиваясь над собственным тщеславием, на следующий день он отправился по указанному адресу и, сверяясь со схемой, наконец добрался до того, что лет десять назад называлось Трикотажной фабрикой имени Гарибальди. Почему погибло предприятие, занимавшее некогда целый квартал, неведомо. Что именно погубило флагмана легкой промышленности — удорожание хлопка, оставшегося там, в независимой Средней Азии, или лавина дешевого тряпья, хлынувшая из Турции и Китая? Возможно, фабрику специально обанкротили из-за земли, на которой она разместилась в середине XIX века на краю тогдашней Москвы. Но теперь это был почти центр! Последнюю гипотезу подтверждали новенькие жилые корпуса пряничной расцветки с растяжками по фасадам: «Продаются квартиры по цене застройщика». Вероятно, та же участь ждала и остальную территорию комбината, но пока еще складские помещения сдавались под хранение товаров самого разнообразного свойства. На ходу писатель успел прихватить метким глазом, как бывшие хлопкоробы грузили в одну фуру пластмассовые трубы, в другую — гигантские авоськи с репчатым луком, в третью — рулоны утеплителя…