т Государство Российское к чертовой матери! Прямо обербрандмейстер какой-то! Но, конечно, у нашего Бори все скромнее, — чтобы Кремль не сердить. Вот он входит в свой офис, шутит с хорошенькой секретаршей, безнадежно влюбленной в шефа.
— Так уж и безнадежно?
— Кокотов, вернитесь в реальность! Боссы, которые, гремя золотыми цепями, петрушили секретарш на столе заседаний за одну зарплату и отдых в Анталье, давно ушли в прошлое. Нет, наш Борис не таков, да и секретарши теперь другие — новое поколение. Некст! Конечно, они в принципе не против офисного релакса, но с обязательным социальным пакетом: квартира, машина и высокооплачиваемый статус секс-сподвижницы. Опять, коллега, вы меня тянете к животному низу своими дурацкими вопросами.
— Я?
— Ну не я же! И вот Борис входит в обширный кабинет — не меньше, чем у этого поющего мастифа Скурятина. На видном месте портрет свекра-благодетеля. Рядом снимок Ирки Купченко, мамочки. По какой-то неуловимой примете ясно, что ее уже нет в живых и она совсем недолго наслаждалась богатством сына. Секретарша докладывает, что звонили такие-то и наша Юля. Как, кстати, ее фамилия?
— Фамилия? Допустим, Зорина…
— Тогда уж давайте сразу — Рассветова, Туманова или Закатова… Что ж вы, писатели, нормальной фамилии придумать не умеете! Все они у вас как из хлорвинила; Ракитина, Ивина, Муравина… Кстати, вы не замечали: те, кто сочиняет под своей родовой фамилией, пишет лучше тех, кто взял псевдоним?
— Не замечал, — поджал губы Аннабель Ли.
— Думайте, думайте! Я на грани отчаянья от такого соавтора!
— А если — Обоярова…
— Обоярова? Что-то знакомое. Неплохо. Но это ее девичья фамилия?
— Конечно, — смутился писодей.
— А как ее звать по мужу… по Косте?
— М-м… Допустим, Понявина?
— Понявин. Неплохо, но больше подходит какому-нибудь удачливому барыге. Знаете, такой метр с кепкой, но на высоких каблуках.
— Знаю… — оторопел Кокотов. — А если — Оклякшин?
— Оклякшин? Отлично! Теперь то, что надо: энергичный, пьющий, толстый неудачник. Итак, секретарша сообщает, что звонила какая-то Оклякшина, оставила свой телефон.
— Соединить?
— Оклякшина? Кто это? — Гримаса олимпийца, потревоженного комаром. — Не надо. Что у нас там еще?
— А зачем так сложно? — удивился писодей.
— Учитесь, пока я жив! Эта оттяжка даст нам возможность показать семью Оклякшиных, так сказать, в экстремальной ситуации. Юля ждет ответного звонка, волнуется, думает: «Помнит или забыл?»
— Сердится на дочь, занимающую телефон… — добавил бытовой красочки писатель.
— Не надо. Это уже белые тапочки с зубным порошком. У каждого давно свой мобильник. Мне Шура Ширвиндт как-то хороший анекдот рассказал. Бомж роется в помойке, вынимает сотовый, звонит: «Вась, рокфор не ищи, я уже нашел целую головку!» И вот она ждет, ждет, а он не звонит, не звонит…
— А зачем она ему вообще позвонила? — поинтересовался писатель.
— Что? — Жарынин глянул на соавтора, и его лысина сморщилась в мысленном недоумении. — Да, действительно! Хорошо, что вы заметили! Я как-то упустил. Все-таки геополитические пьянки не проходят даром. Для того, чтобы после стольких лет разлуки позвонить, нужен очень веский повод.
— Вот и я так думаю, — кивнул Андрей Львович, скупо ликуя оттого, что удалось прижучить спесивого режиссера.
— Ваша версия?
— Моя… Э… э… Она хочет сообщить, что Варя — его дочь…
— Зачем?
— Так… чтобы знал.
— Коллега, мы с вами не мыльный сериал сочиняем — мы пишем настоящее фестивальное кино! Понимаете разницу?
— Понимаю. Допустим, Варя случайно узнала, что она не родная дочь Кости, и требует встречи с настоящим отцом.
— Как узнала?
— Подслушала ссору родителей — стенки в квартирах тонкие…
— Это неплохо. Но зачем просить мать? Она сама может явиться к собственному отцу. У меня был приятель, поэт Володя Блонский. Он умер. Давно. Еще при Советской власти. Перепил на Днях литературы. Упал прямо в поле, когда местный председатель колхоза объяснял преимущество безотвальной вспашки. Володя много ездил по городам и весям Советского Союза, читая в библиотеках и красных уголках стихи. Сначала, как положено, о Родине. Как называлось такое стихотворение?
— Паровоз.
— Правильно. А потом — только про любовь!
Эх, давай убежим за околицу!
Столько тайны во взгляде твоем!
Ничего, что стерня остро колется,
Боль с любовью повсюду вдвоем…
Вы понимаете, что после таких стихов редкая библиотекарша, заждавшаяся своего начитанного принца, ложилась спать без Блонского. И вот как-то иду я по Дому литераторов и вижу: он обедает с юной красоткой. Подмигиваю. А Володя встает и представляет: «Знакомься, Дима, моя дочь Валя из Сасова…» — «Откуда?» — «Это город такой, там сасовское подполье было…» — робея, сообщает милая девушка. Оказалось, когда пришло время поступать в вуз, мать-одиночка, директор библиотеки, открылась, что родила ее от поэта Блонского. Валя поехала в Москву и нашла отца. Он с трудом вспомнил молоденькую сотрудницу абонемента, не устоявшую когда-то перед его стихами, и растаял. Своих-то детей не завел. Жена Эвелина была выше Блонского на голову, курила сигареты в длинных мундштуках и перед каждой командировкой профилактически била бедного Вову различными кухонными тяжестями, норовя попасть по изменным частям тела. И вот, едва успев снять дочери комнату, он уехал в ту злополучную командировку на Полтавщину. По возвращении Володя хотел определить Валю в Литературный институт, куда обычно писатели засовывают своих детей, лишенных отчетливых способностей. Что послужило причиной внезапной смерти? Тяжкое украинское хлебосольство? Очередные зверские проводы, устроенные женой? А может, просто сердце не выдержало радости обретения единокровной дочери? Неизвестно…
— М-да… Мир тесен. Я тоже дружил с Володей! — вздохнул Кокотов. — Он занял у меня перед той командировкой десять рублей. А с Эвелиной потом жил мой приятель Федя Мреев…
— Нет, такой поворот мне вообще не нравится, — поморщился игровод. — Варя не должна ничего знать про отца. Юлия звонит Борьке по другой надобности. По какой? Думайте!
— Ей нужны деньги!
— Деньги нужны всем, но мало кто звонит из-за этого через двадцать лет мужчине, который лишил тебя невинности и бросил. А наша Юлия для этого слишком горда. Думайте!
— Может, так: ее уговаривают одноклассники. Они хотят собраться, скажем, к двадцатилетию окончания школы и мечтают, чтобы пришел Боря.
— Зачем?
— Соскучились…
— …по его деньгам? Допустим. И тут кто-то вспоминает, что у Юлии с Борисом был роман, просят ее позвонить. Все же просто спятили с этими «Одноклассниками.ру». Нет, не годится!
— Почему?
— Потому. Думайте еще!
— А Костя знает, чья Варя дочь? — спросил писодей.
— Полагаю, да… Юля же у нас гордая, она ему рассказала.
— Тогда все очень просто: Костя начал очередное дело, взял кредит у бандитов, разорился, его поставили на счетчик, и он умоляет Юлю попросить денег у Бориса…
— Кокотов, дайте я вас поцелую! Вы молодец! — И Жарынин действительно облобызал соавтора, обдав запахами табака и алкоголя. — Отлично: позвонить ее просит Костя, жалкий неудачник и мозгляк. Сначала она, конечно, гневно отказывается, даже оскорбительно хохочет: ни за что! Муж падает на колени, объясняя, что в опасности семья, и прежде всего юная Варвара. Это отрезвляет Юлию. Она ходит по комнате, постепенно смиряясь с мыслью об унизительном звонке, при этом в ее памяти всплывает первая ночь любви с Борисом… Где?
— Может, на даче?
— Господи, ну почему, почему все грехопадения происходят у вас на осенних или зимних дачах? Это же холодно и противно. Банально, наконец! Кокотов, место их первой близости — за вами! Думайте!
— Хорошо.
— И вот Юлия решается, узнает номер телефона, соединяется с секретаршей. Та, конечно, вежливо хамит и обещает передать шефу, что звонила некая Оклякшина. Юля ждет ответа, надеясь и трепеща, баюкая в ладонях безмолвный мобильник. Она вздрагивает от каждого шума. Костя уж и сам не рад, понимая, какую бурю воспоминаний вызвал в жене. Он ревнует.
— Он же ее разлюбил! — ехидно вставил автор «Преданных объятий».
— А вы разве никогда не ревновали разлюбленную женщину?
— Да, пожалуй… — согласился писодей, вспомнив вероломную Веронику.
— А тем временем возвращается дочь. Она устраивается на работу и должна заполнить анкету. «Мама, как твоя девичья фамилия?» — спрашивает Варя. И тут Юлия спохватилась: она же для Бориса — Обоярова, а никакая не Оклякшина. Женщина страстно хватает телефон. И вот уже секретарша с ленивым лицом докладывает: «Опять звонила эта Оклякшина, но теперь она, оказывается, Обоярова…» «Обоярова?! — Борис подскочил в кресле „супербосс“. — Юлия? Соединить! Сейчас же!» — «Но у вас же совещание!» — ревниво напоминает секретарша. — «Соединить немедленно!!!» Уф-ф… — Жарынин вытер пот с лысины, словно ему самому вдруг позвонила давняя возлюбленная. — Девчонка из приемной удивлена, даже заинтригована: она еще ни разу не видела шефа в таком неподдельном волнении. Его соединяют. Но трубку берет Варя…
— А где Юлия? Это же мобильный! — сквитался памятливый прозаик.
— Отошла.
— Куда?
— В поля, черт вас подери! Красивые, загадочные, самодостаточные женщины, Кокотов, тоже иногда ходят по нужде и, как правило, без мобильного телефона. Довольны?
— Вполне…
— Так вот, трубку берет Варя, а голос-то у нее как у матери. «Юля?» — восклицает Борис. — «Нет. Это — Варя. А мама в полях, сейчас подойдет!» — Игровод мстительно посмотрел на соавтора поверх китайчатых очков. — Ну, Борис начинает расспрашивать: сколько лет, где учится. «А вы кто?» — интересуется Варя. «Я одноклассник твоей мамы… Мы дружили. Меня зовут Борис Геннадиевич…» Но тут появляется Юля, выхватывает трубку и спокойным, чуть напряженным голосом говорит (чувствуется, эту фразу она заготовила впрок): «Борис Николаевич, я прошу вас о встрече. Это очень важно. Для меня и для моей семьи!» Последняя фраза предназначена для дочери и Кости, которые ее жадно слушают.