Старик тронул сухим пальцем вензель графа Потоцкого на массивной ложке.
— Еще там было предсмертное письмо. Брат боялся мне повредить и потому не давал о себе знать, зато ходил в центральную библиотеку и читал мои фельетоны в «Правде». Он ставил меня выше Аверченко…
— А Стась?
— Со Стасем особая история. Он работал в ИНО у Артузова, но после разоблачения Ягоды Ежов стал раскручивать «дело поляков» в НКВД. Не забывайте, Польша тогда надеялась стать союзницей немцев и с помощью Гитлера вернуть восемь воеводств. Брата арестовали вместе с Сосновским, Илиничем, Маковским… Артузов пытался заступиться, но он и сам был уже под колпаком. Стася обвинили в шпионаже в пользу панской Польши. Он пытался оправдаться — бесполезно. Знаете, Андрей Львович, разведка дело тонкое и с трудом укладывается в категории добра и зла. По легенде, Станислав был якобы кротом и снабжал брата, служившего в двуйке польского генштаба, секретными сведениями, а на самом деле — дезой. Но чтобы Дефензива не разоблачила Бронислава…
— Кто?
— Дефензива — польская контрразведка… Чтобы не погубить Броню, Стась с разрешения начальства сообщал ему чуть больше, чем можно. За это он получил десять лет без права переписки… — Выцветшие глаза старика наполнились слезами. — Идите, голубчик, идите! Я еще посижу. Очень вкусный сегодня кисель…
Глава 106Любовник из косметички
Шагая по коридору, Кокотов еще сочувствовал несчастным братьям Болтянским, но войдя в номер, сразу сел за компьютер и на удивление легко справился с неподобающей удочкой:
Поздним утром, оставив в прихожей удочку, Степан Митрофанович заглянул в комнату, где спали, разметавшись, влюбленные…
Дальше синопсис помчался вперед, как «Сапсан» по новеньким рельсам.
…На разведчике был пятнистый комбинезон, тропическая панама, болотные сапоги и рюкзак, из которого торчал черенок саперной лопатки. Любуясь юными, беззастенчивыми телами, он вздохнул с ностальгией и, крикнув: «Подъем!» — деликатно отвернулся, чтобы молодежь могла одеться.
Сели завтракать. У Кирилла и Юли были устало-счастливые лица. Они не выспались вместе. За кофе, отвечая на расспросы об улове, генерал выставил литровую стеклянную банку с двумя окуньками и посетовал, что рядом с ДВНФ буржуи построили коттеджный поселок, сливающий нечистоты в местную речку, отчего рыба в ней почти перевелась. А когда Юля с тревогой снова спросила, куда все-таки они спрячут Кирилла от убийц, старый нелегал улыбнулся в усы, вынул из рюкзака контейнер вроде термоса, с трудом отвинтил крышку и достал оттуда две запаянные ампулы: в одной содержались мелкие белые таблетки, во второй — светлый порошок с фиолетовым отливом.
— Зачем это? — переглянулась молодежь, подумав, что даже ветераны разведки подвержены старческим чудачествам.
— Сейчас увидите! — пообещал Степан Митрофанович.
Он разложил на столе довольно странный набор предметов: баночку из-под хрена, чайное ситечко, мощную лупу и швейную иглу. Все это лишний раз убедило влюбленных, что холестериновые бляшки способны с годами затмить самый светлый аналитический ум. Затем разведчик с хрустом надломил первую ампулу, вытряхнул на морщинистую ладонь таблетку и бросил ее в банку с уловом. Обе рыбешки, повинуясь глотательному инстинкту, метнулись к петлисто оседавшей на дно пилюльке. Окунек, который покрупней, опередил своего собаночника и ам — проглотил. Второй разочарованно пометался по светлице, а затем, вращая плавниками как пропеллерами, укоризненно уставился на людей грустными рыбьими глазами, искаженно увеличенными кривым стеклом.
— Ну и что? — нервно спросил Кирилл, ничего не понимая.
— Дедушка, нам не до шуток! — обиделась за любимого Юля.
— Подождем…
— Долго?
— Не знаю… — Старик глянул на свои наградные часы и покачал головой. — Неужели срок годности истек? Если так — плохо, зер шлехт…
— Дедушка, какой еще срок годности? Что ты задумал?!
— Понимаешь, Юленька…
Но тут вода в банке странно булькнула, осела, а спохватившиеся наблюдатели обнаружили там всего одну рыбку, которая мгновение недоумевала, а потом изготовилась, чтобы сожрать какую-то мелочь размером с дафнию.
— Врешь, не возьмешь! — старик проворно схватил чайное ситечко и ловко выловил обреченную кроху. — Смотрите! — Он наставил лупу.
Изумленные молодые люди увидали на ячейках вовсе не дафнию, а исчезнувшего полосатого окунька: он бил хвостом, нервно ощетинивал острый спинной плавник и вздымал задыхающиеся на воздухе жабры. Генерал осторожно вытряхнул его в баночку из-под хрена и налил туда немного воды. Затем старый нелегал вскрыл вторую ампулу, взял иголку, смочил острие и коснулся фиолетового порошка — несколько пылинок прилипли к кончику. Он погрузил иголку в баночку из-под хрена. Ждать пришлось минут пять. Брызнула во все стороны вода, обдав естествоиспытателей, а в баночке непонятно как возник стиснутый в три погибели окунек — подрагивающий красноперый хвост не уместился и торчал из нарезного горлышка.
— Ну, ясно? — спросил старик.
— О да! — прошептали потрясенные влюбленные и поцеловались.
— Теперь-то вы хоть поняли, какую великую науку погубили демократы?
— Сволочи! — кивнул Кирилл, голосовавший в 1996-м по своему политическому невежеству, обычному среди художников, за Ельцина, а в 2000-м — за Явлинского.
— Делаем поправку на то, что рыбы — существа хладнокровные и обмен веществ у них медленнее, чем у млекопитающих, — сказал генерал. — Следовательно, человек уменьшится и увеличится быстрее.
— Это не опасно? — волнуясь за любимого, спросила Юля.
— Нет, внучка, совсем не опасно. Лилипутин два года испытывали на битцевском маньяке. Он изнасиловал и задушил двенадцать женщин. Уменьшали и увеличивали раз сто. Перед расстрелом его осмотрел врач и признал не только практически здоровым, но даже помолодевшим.
— И ты, дед, предлагаешь…
— Другого выхода у нас нет.
— И какого же размера я стану? — дрожащим голосом уточнил пастельных дел мастер.
— Примерно вот такого… — чекист показал полмизинца.
— А что он будет есть?
— Не переживай! Этим вопросом специально занимались. Можно употреблять обычные продукты, но тщательно измельченные. А лучше всего детское питание. Ну, ты готов?
— Готов, — обреченно кивнул Кирилл.
— Вставай на стол!
— Зачем на стол?
— На полу мы можем тебя случайно раздавить. Но сначала разденься!
— Однако ж…
— Не стесняйся! Без этого нельзя. Упавшая одежда раздавит тебя, как горная лавина.
— Дедушка, неужели ты испытывал это на себе?
— Конечно, умница моя. А как же?
— Это не больно?
— Нет. Легкое головокружение, как от шампанского.
Кирилл тем временем взгромоздился на стол и переминался, по-штрафному прикрывая пах руками. Дед вытряхнул на розовую внучкину ладошку таблетку, и она бережно поднесла ее своему окончательному мужчине. Через минуту на полированном столе обнаружилась фигурка не больше оловянного солдатика, весело размахивавшая руками. Юля склонилась, чтобы получше рассмотреть уменьшенного любовника.
— Дыши в сторону, а то собьешь его с ног! — предостерег дед.
— Ой, какой крошечный! — вскричала она и прыснула.
Заслуженный нелегал тем временем достал из тумбочки прозрачный пластмассовый цилиндрик, вытряхнул из него но-шпу, влажной салфеткой тщательно вытер внутренность, а потом, накалив над пламенем зажигалки иглу, проделал в крышке несколько отверстий — для воздуха.
— Ну вот, домик готов. У тебя есть что-нибудь мягкое?
— Косметические тампоны…
— Отлично, давай! Так. Проверим.
Кирилл, сообразив, что от него требуется, забрался в прозрачный цилиндр и улегся там, как на мягкой перине, изобразив курортную расслабленность. Юлия засмеялась и погрозила ему пальцем. Художник вылез наружу и задрал голову, вопрошая, мол, что же дальше? Его голоса слышно не было — так, еле уловимый писк. Генерал кончиком иглы подцепил несколько фиолетовых мучинок из второй ампулы, осторожно, чтобы не поранить, приблизил острие к лицу уменьшенного человечка. Через минуту Юлию и старика шатнуло так, будто они стояли в метро на краю платформы перед выстрелившим из тоннеля электропоездом. Раздался звон стекла и крик боли. Люстра под потолком раскачивалась, а Кирилл, снова принявший свои обычные размеры, держался за голову.
— Перед увеличением необходимо убедиться, что над головой чистое небо! — наставительно произнес старый генерал, словно повторяя инструкцию по применению.
— Ну и как это, быть маленьким? — спросила Юля, повиснув на шее у любимого.
— Знаешь, очень интересно! Сильнейшие запахи, а муравей размером с кошку. Вас вообще не различить, огромные размытые цветные пятна, как на полотнах Ротко…
— Да, муравьи иногда заползают с лоджии на сладкое… — озабоченно подтвердил старый разведчик.
— А порошок горький? — спросила Юля.
— Напоминает стрептоцид…
— Это ваше спасение, дети мои! — генерал протянул вскрытые ампулы влюбленным и крепко завинтил крышку контейнера. — Остальное надо отнести назад, в тайник. Лилипутин еще понадобится, когда Россия поднимется с колен и начнет восстанавливать агентурные сети. А теперь слушайте меня внимательно…
Булькнула «Моторола». Писодей радостно вскрыл конвертик и огорчился:
Хочешь, я возьму отпуск и поеду с тобой в Сазополь? Н. В.
Пришлось отвлечься от работы и сочинить сагу про то, как Жарынин дорожит творческим уединением и как он, Кокотов, исскучается в Болгарии без Нинки. Бывшая староста дурой никогда не была и ответила мгновенно:
Ты врешь! Конец связи! В.
Автор «Преданных объятий» вздохнул и вернулся к делу.
…По плану, разработанному старым разведчиком, влюбленные, зная, что за ними следят, разыграли ссору в «Аптекарском огороде» и расстались со словами: «Все кончено!» Юля на глазах у «наружки» дала милому звонкую пощечину и гордо ушла домой. А Кирилл, как ни в чем не бывало, сел на скамейку, открыл альбом и начал рисовать симпатичную юную женщину, качавшую коляску и явно скучавшую в обществе младенца. Со стороны это выглядело так, будто художник умело втирается в половое доверие с помощью изобразительного искусства. Тоскующая мамаша была выбрана совсем не случайно: она жила в одном подъезде с Юлией. Кирилл вызвался проводить, помог втащить по ступенькам коляску и довел новую знакомую до самой квартиры, но от призывов продолжить рисование на дому уклонился. Он спустился в холл, уменьшился, приняв лилипутин, и спрятался в пустом спичечном коробке, заранее положенном под батарею. «Наружка» тщетно дожидалась, когда художник выйдет из подъезда, и строго осуждала похотливую неразборчивость кормящей матери. А Юля, выждав, спустилась вниз, присела, пошарила рукой под радиатором и похолодела: в заветном месте было пусто. Зато в хол