— Видите ли, эволюция за время вашего отсутствия значительно продвинулась… — с внутренней гордостью сообщил писодей.
— Вы еще верите в эволюцию? Наивные!
— Откуда же тогда берутся новые формы? Человек, например… — удивился Кокотов.
— Выдумываются.
— Кем?
— Старыми формами.
— А старые формы?
— Восстанавливаются.
— Кем?
— Новыми формами.
— Да? Странно… А вот скажите, я слышал, что разум есть не что иное, как смертоносный вирус вроде СПИДа, которым одна галактика в момент астрального соития заражает другую.
— Возможно. Не знаю, — подумав, ответил «богомол». — Половая жизнь Вселенной еще плохо изучена. А тут у вас не бордель?
— Почему бордель?
— Ну, вопросы интересные задаете. Голых женщин ищете.
— Нет, тут «Ипокренино», — с достоинством объяснил Кокотов. — Дом ветеранов культуры.
— Даже так? В самом деле, продвинулись… И кто же здесь живет?
— Поэты, актеры, художники, архитекторы, композиторы, чекисты…
— Не может быть! Ты тоже ветеран?
— Нет. Я писатель и сюда приехал сочинять сценарий с режиссером Жарыниным.
— Надо же! — От восторга пришелец сложил лапки и молитвенно прижал к груди. — Знаешь, я тоже в юности мечтал стать режиссером. Но пробиться совершенно невозможно…
— Почему?
— По кочану! Страшная, чудовищная семейственность. Мафия!
— И у нас тоже! — обрадовался такому межгалактическому совпадению писодей. — Михалковы, Кончаловские, Германы, Тодоровские, Чухраи, Бондарчуки, Лунгины… Отцы, сыновья, внуки. Страшное дело!
— Как?! Всего-навсего три поколения?! И вы еще жалуетесь! — вскрикнул «богомол», от удивления затрепетав прозрачными узорчатыми крыльями. — Счастливцы! У вас какой витальный лимит?
— Простите?
— Живете сколько?
— Лет семьдесят, если повезет… — вздохнул Андрей Львович.
— А мы — тысячу лет! Вообрази, двадцать поколений одной семейки колготятся одновременно. И все — режиссеры! Не пробиться! Никаких шансов. Кто меня поддержит, я ведь не голубой. Я, как видишь, зеленый и предпочитаю самок. В результате пришлось в космосе челночить. У нас астронавтика — профессия неудачников. Семью-то надо кормить! Вот и летаю туда-сюда, мусор всякий собираю. А ты почему такой грустный? Сценарий не получается?
— Нет, вроде с третьего раза получился.
— Жарынин гнобит?
— В известной мере. Но не это главное…
— Ясно. С дамами проблемы?
— Нет, все в порядке. У меня в настоящее время две женщины, — печально похвастался автор «Беса наготы». — Даже три.
— Не может быть!
— Да: Нинка и Наталья Павловна. Была еще Валентина. Но это так… для разминки…
— Для разминки? С ума сойти! — заломил лапки «богомол». — У нас, понимаешь, на планете дамократия. Им все можно — нам ничего нельзя.
— Почему?
— Потому что мы, самцы, можем один раз в год, а самки — всегда. Поэтому они всем недовольны. Слова им поперек не скажи! Сразу начинается: «Трахнуть раз в год любой дурак может, а ты попробуй хоть одну оотеку отложить — узнаешь, что такое материнство!»
— Что отложить? — не уловил Кокотов.
— Оотека — это капсула с яйцами. А про то, чтобы для разминки, и не мечтай! Один раз налево посмотрел — строгое предупреждение. Если второй раз застукала, приставит яйцеклад вот сюда, — несчастный самец показал на свою тонкую шейку. — Это последнее предупреждение. Ну, а если попадешься в третий раз, просто откусит по закону голову…
— Как по закону?! — воскликнул Андрей Львович.
— Вот так! — «богомол» грозно щелкнул хитиновыми сочленениями, словно резаком. — И конец!
— А у вас случайно после спаривания самцов не съедают?
— Ну, ты сказал! Это ж когда было! Раньше, конечно, съедали. Ведь мы-то можем один раз в год, а они, сучки, постоянно! В прежние времена так и было: сожрет, гадина, и берет себе нового мужа. Но с развитием гражданского общества съедать полового партнера строго запретили. Вот они теперь и бесятся: посмотреть ни на кого нельзя… Но ты мне так и не ответил, почему грустишь?
— У нас хотят отобрать «Ипокренино»…
— Кто?
— Ибрагимбыков.
— Режиссер?
— Нет, бандит.
— Это одно и то же. Так в чем же дело? Возьмите у него анализ мочи и откусите голову. По закону.
— Мочи? По закону?
— Ну конечно! У нас на планете Джи полный социальный мир и правовая тишь. А почему? Да потому, что каждый гражданин раз в месяц обязан сдавать анализы, и если в моче находят трипельфосфаты зла, то назначают испытательный срок. Если повторная проверка дает такой же результат — виновнику просто откусывают голову. Вот так! — он снова щелкнул хитиновым бедром о шипастую голень.
— А откуда берутся трипельфосфаты зла? — поинтересовался писодей.
— Сначала дурные мысли — потом нарушение обмена веществ. Зло ведь материально, зло — это дурная биохимия. У нас не только нельзя кому-то навредить, у нас невозможно даже подумать про это — сразу без головы останешься! Но ты такой грустный не из-за Ибрагимбыкова. Нет. Ты заболел?
— Заболел, — понурился Кокотов.
Слеза безысходности, искрясь, сорвалась с его ресниц. «Богомол» ловко поймал ее кривым ногтем, полюбовался, точно драгоценным камешком, слизнул длинным чешуйчатым языком, пощелкал челюстями, помотал треугольной головой, повращал глазами и после недолгого молчания спросил:
— Онкология?
— Да, — еле слышно ответил писодей, борясь с отчаяньем.
— Третья стадия?
— Вторая…
— Третья. Но это ерунда! Нашел из-за чего расстраиваться. Где опухоль-то?
— Здесь, — Андрей Львович осторожно приложил палец сначала к носу, а потом к правому виску.
— У врачей был?
— Был.
— Что говорят?
— Резать.
— Вот врачи — им бы только резать! Погоди… — Зеленый пришелец протянул к нему свои суставчатые лапки. — Все болезни от нарушения космических ритмов. Верни организм в нормальную колебательную систему, и он самооздоровится. Не шевелись!
«Богомол» застучал по писательской голове коготками, словно кленовыми палочками по барабану: трам-там-там-трам-там-там-трам-тарарам-там-там…
Писодей почти сразу почувствовал светлую легкость, знакомую по редким минутам всемогущего вдохновения. В теле появилась давно забытая бодрая истома, с которой Кокотов просыпался в далеком детстве. Тогда казалось, что вся твоя юная плоть от макушки до кончиков пальцев есть продолжение веселой утренней мысли, и хотелось выбежать на солнечный балкон, с хрустом потянуться навстречу новому, полному радостных новостей дню — одному из миллионов дней, ждущих тебя впереди!
— Ну вот — ты и здоров.
— И все? — удивился исцеленный.
— Все? Ну ни хрена себе! Наша цивилизация шла к этому тысячи лет: сначала мы не могли понять причину болезней, потом не умели расшифровать космический ритм. А когда расшифровали, боролись с фармацевтическими монстрами, пичкавшими нас химией. Представляешь, обычную мигрень они лечили лошадиными дозами анальгетиков — уроды капиталистические! Пришлось делать революцию. А когда последнему монстру наконец по закону откусили голову, болезни отступили навсегда. Мы здоровы. Запомнил?
— Кажется…
— Кажется! — Инопланетянин еще раз медленно воспроизвел последовательность ударов: трам-там-там-трам-там-там-трам-тарарам-там-там. — Повтори!
Кокотов успешно повторил, смутно припоминая, что уже где-то слышал этот исцеляющий ритм.
— Отлично! Стучи себе по голове раз в квартал для профилактики. Проживешь лет сто двадцать, если не будешь курить…
Тем временем летающая тарелка замигала огнями и хрипло загудела, будто круизный лайнер, предупреждающий туристов, рассыпанных по торговым улочкам, что скоро отчалит.
— Ну, мне пора — воскликнул «богомол» и отломил от ветки пышную гроздь рябины с перистыми листьями. — Жене. Сожрет, если без подарка вернусь.
— А ты сказал, у вас мужей теперь не едят.
— По-всякому бывает… — вздохнул обитатель планеты Джи.
— Погоди! — воскликнул Кококтов, изнемогая от благодарности к зеленому целителю. — У меня есть для тебя сюрприз…
Андрей Львович бегом вернулся в номер и стал лихорадочно искать камасутрин. Писодей задыхался от волнения, шарил везде, нервно переворачивал вещи и наконец обнаружил упаковку под подушкой. Вот они, все четыре таблеточки! Почему после ночи с Обояровой количество пилюль не уменьшилось, он даже не задумался. Его мысль страдала о другом. Возвращаясь в лоджию, автор «Знойного прощания» больше всего боялся, что никакого пришельца там нет, что все это ему привиделось, примстилось, а значит, он не выздоровел и метастазы продолжают неумолимо въедаться в мозг! Но «богомол» сидел на ограждении и любовался рябиновой кистью.
— Вот! — писатель с гордостью протянул ему початую упаковку камасутрина.
— Что это? — спросил пришелец, осторожно принимая подарок в коготки.
— Природная мощь Тибета!
— Конкретнее можно? — раздраженно скрипнул хитиновым бедром инопланетянин. — На Тибете у нас ремонтная база. Шамбала. Слыхал?
— Слыхал… С помощью камасутрина ты сможешь… э-э… радовать жену гораздо чаще, чем раз в год!
— Да-а? — «Богомол» изучил таблетки вращающимися глазами, ощупал усиками-вибриссами, даже лизнул чешуйчатым языком. — Химия?
— Ну что ты! Только природные ингредиенты. Закупали в Индии специально для Политбюро…
— Смотри! Если что не так, вернусь и откушу голову! — предупредил тот и сунул блистер в карман на брюшке.
— Не волнуйся, жена будет довольна!
— Сомневаюсь. Как сказал Сен-Жон Перс: «Легче найти братьев по разуму в космосе, чем довольную женщину в Париже!»
— Вы знаете Сен-Жон Перса?! — изумился Кокотов.
— У меня незаконченное высшее…
Последние слова пришельца потонули в новом, более мощном гудке звездолета. «Богомол» всплеснул лапками, приподнял надкрылья, выпростал и расправил светло-зеленые, пронизанные прожилками, похожие на занавесочный тюль крылья. Они мелко завибрировали, пришелец, махнув на прощанье рябиновой гроздью, взлетел. На покрытых инеем перилах остался темный след от лапок. Стремительно уменьшаясь, инопланетянин помчался к «тарелке». В ней как раз отворилась дверь, устроенная так же, как подъемный мост в замке.