Ничто не могло испортить этот вечер с Мичи.
Она приготовила соба — гречишную лапшу, — и они ели их по-японски, шумно засасывая в рот по одной и смеясь. На стол был подан также унаги. То есть угорь, из которого было приготовлено филе и который был нарезан полосками, облитыми соусом. Рыба была подана в жареном виде с рисовыми шариками, политыми уксусом. Высокую оценку в Японии получал лишь тот повар, который умел приготовить суп. Это считалось настоящим искусством. Поэтому Деккер особенное внимание уделил именно приготовленному Мичи жидкому супу из клевера, куриных шариков и лимонной кожуры, нарезанной в виде листов дуба. Рис подавался в одинаковых чашках, — меото джаван, — что являлось частью традиционного ритуала, смысл которого заключался в том, что муж и жена ели из одной посуды, спали на одном постельном белье и пили чай из одних и тех же чашек. Об этом обычае Деккер узнал от Мичи еще в Сайгоне. Она подарила ему тогда две одинаковые чайные чашки. Они до сих пор хранились у него дома.
Экзотический поворот в ужине обозначился тогда, когда на столе появилась фугу, копченая черная рыба, — на редкость отвратительное с виду создание, — от которой веяло какой-то фатальностью. Ее никогда не варили и не жарили. В железах рыбы содержался очень мощный яд. Удаление этих желез считалось настоящим искусством. Но мясо фугу было просто восхитительно. Оно было жемчужно-белого цвета. Мичи нарезала его тончайшими ломтями и разложила таким красивым узором на белом и голубом фарфоровых блюдах, поставленных на черно-красный лакированный поднос, что Деккер даже боялся дотрагиваться до этого произведения искусства.
В Японии употребление этой опасной рыбы в пищу считалось культовым действом. Тот, кто ел ее, становился членом условного клана. Этот обряд был окутан тайной и экзотикой. Составлялись специальные списки тех, кто умер, ужиная фугу.
Деккеру пришло в голову, что Мичи дразнит его. Хочет проверить, согласится ли он головой кинуться в тайный мир только потому, что туда приглашает его она?
Мичи, опустившись на колени слева от Деккера, взяла ломтик рыбы и, не спуская внимательного взгляда с детектива, неторопливо съела его. Деккер протянул руку за своим ломтиком, — он был тонок, как бумага, — взял его, помедлил с пару секунд и положил к себе в рот. Соленый. Но... изумительный по вкусу. Его сердце неистово колотилось в груди, но он заставил себя прожевать рыбу и проглотить. Мичи съела еще ломтик. Деккер, доверяя ей, любя ее, сделал то же самое.
Он не знал, что это был за тест, но знал только, что успешно прошел его, потому что Мичи взяла его за руку и так ласково улыбнулась, что ему захотелось обнять ее и уже не отпускать...
Он пригубил сантори, — мутное японское виски, — и сказал:
— После этого завтрашний день вовсе не кажется мне таким опасным.
— Завтрашний день?
Он рассказал ей о новой арене Поля Молиза и фальшивом плане вместимости комплекса.
— Вы арестуете Молиза? — осторожно спросила она.
— Для начала мы возьмем за воротник его юристов. Это они придумали липовый план. Мы немножко подогреем им пятки на огне. Это уж работа Ле Клера. Ему в ней нет равных. Юристы — народ очень нежный. Они не захотят сидеть в тюрьме. Для таких, как они, достаточно одних суток в камере. Порой, когда нам нужно заставить кого-нибудь говорить, мы заметаем его в пятницу...
— Заметаете?
— Арестовываем.
— Понятно.
— Так вот, мы арестовываем его в пятницу. Поздно вечером. Таким образом выходные дни он вынужден провести в тюрьме. Хочешь, не хочешь. В субботу и воскресенье суды закрыты и под залог не отпускают. Всего два дня и три ночи. Казалось бы, срок небольшой. Однако уже в понедельник наш клиент готов нам рассказать все что угодно, лишь бы его отпустили на свободу. Тюрьма — это испытание для настоящих мужчин. Юристы в ней ломаются так же легко, как яичная скорлупа.
Мичи подставила Деккеру свою пиалу, и тот налил туда саке. Она сказала:
— До сих пор Полю Молизу без особого труда удавалось избегать ваших американских тюрем. Даже если его и назовут на суде преступником... У него есть множество влиятельных друзей. Ты рассказывал мне о сенаторе Денте, и я сама знаю людей из американской военной элиты и разведки, которые были его приятелями в Сайгоне. Ты серьезно думаешь, что вам удастся доставить ему хоть вот столько неприятностей?
Деккер вздохнул.
— Но мы, можем по крайней мере попробовать. Не больше. Хотя бы попробовать. — Он поставил свой стакан с виски на стол, взял ее за руку и поцеловал ее. — Я ведь попробовал сегодня фугу ради тебя.
— Я знаю.
Ей понравились его слова.
Он почувствовал, что она едва не сказала ему чего-то. Едва не сказала... Может, она хотела рассказать ему о тех шести годах, которые прожила вдали от него?..
Она стала смотреть куда-то в сторону. Глаза ее замерли, словно она глубоко о чем-то задумалась, унеслась куда-то воспоминаниями.
Деккер проговорил:
— Я наделал кучу ошибок в своей жизни, но... То, что я полюбил тебя... Это не было ошибкой. И я надеюсь, что ты также любишь меня. Я не обманываюсь в этом?
Она вновь взглянула на него. На ее лице было выражение грусти, но она улыбнулась и сказала ласково:
— Нет. Я говорю тебе это от чистого сердца: ты не обманываешься.
Ее глаза подернулись дымкой задумчивых слез. Она взяла его руку и положила ее к себе на грудь.
— Шинджу, — прошептала она.
Шинджу... Если обнажить ее сердце, то там можно будет найти только ее любовь и преданность по отношению к нему. Этот термин также употреблялся, когда речь шла о двойном самоубийстве возлюбленных. Они привязывались друг к другу красным шнуром и, обнявшись, прыгали с откоса в море.
Однако сейчас Мичи говорила не о смерти. Она хотела сказать Деккеру, что любит его по-настоящему.
— Шинджу, — повторила она.
Он наклонился к ней и поцеловал ее глаза, наполненные слезами, и губы, прежде чем она успела произнести что-то еще.
Приехав в Лонг-Айленд, Деккер в точности следовал схеме, обговоренной с прокурором. Он прибыл в город во время обеда, когда большинство клерков уходят со своих рабочих мест. Так будет меньше проблем. Он позвонил Ле Клеру, подождал десять минут, а затем вошел в здание, где размещалось ведомство, хранившее строительные записи и документы, включая планы вместимости. Внутри почти никого не было. Все ушли обедать. На своем месте был только дежурный клерк. Он был явно подавлен звонком от федерального судьи, который приказал ему передать план вместимости новой арены Деккеру без лишнего шума. Детектив взял документ, запечатал его в конверт из толстой бумаги, сложил конверт пополам и положил его во внутренний карман пальто.
Когда Деккер выходил из здания, в него как раз входила дородная женщина. На ней была длинная, — до пола, — бобровая шуба и очень странные очки, все в блестках...
Дежурный клерк стрелой метнулся к ней, схватил ее за полные руки и, косясь в сторону двери, быстро зашептал что-то ей на ухо.
Дородная женщина нетерпеливо покусывала свою тонкую нижнюю губу и теребила оправу своих причудливых очков, ожидая, пока на том конце провода возьмут трубку. Она плотно прижимала к уху своей мясистой рукой трубку телефонного аппарата.
«Да берите же, черт вас возьми!»
Димитриос оказался недоноском, что передал этот чертов план в руки детективу. Ну, он еще за это поплатится, мерзавец! Она знала это наверняка и теперь спасала свою шкуру.
— Алло, кто это? — наконец вскричала она.
— Ливингстон Кворрелс.
— Слава богу! Как раз тот, кто мне был нужен! Это миссис Кун. Я звоню из управления строительных документов. Есть информация, которую вам следует незамедлительно узнать.
Спустя несколько минут Кворрелс уже, срывая циферблат, набирал номер Константина Пангалоса в Манхэттене.
— Я не могу в это поверить... — говорил экс-прокурор. — Что за негодяи у тебя там работают?!
Ты что, не знаешь, что из-за этого сраного плана мы можем угодить за решетку?!
Кворрелс поднялся из-за стола в офисе новой арены и, подойдя к окну, стал рассеянно смотреть на парковочную стоянку внизу.
— Конни, я не...
— Да, да, конечно! Ты не виноват! Не виноват! Ты не виноват, я не виноват, никто вообще не виноват! А кто виноват? Сраные эльфы в сраном сказочном лесу? О, боже! Нет, я не могу в это поверить...
— Конни...
— Москович! Сделай мне одолжение и перестань хныкать! Я пытаюсь что-нибудь придумать.
Москович. Когда у Пангалоса было поганое настроение, он всегда обращался к Кворрелсу по его старой фамилии.
Кворрелс вдруг встрепенулся.
— Подожди-ка минутку... Я смотрю сейчас в окно на парковочную стоянку. Там появился какой-то парень. Он смотрит на здание. — Кворрелс чуть отошел от окна, чтобы его, чего доброго, не заметил незнакомец снизу. Прижимая к уху трубку обеими руками, он прошептал: — Ты думаешь, это он? Тот самый парень, который взял план вместимости?
— Я думаю?! Ты что, совсем спятил?! Как я могу что-то думать, находясь в Манхэттене! Я что, экстрасенс, что ли? Ну, хорошо... Как выглядит этот паршивец?
Кворрелс осторожно выглянул в окно еще раз.
— Трудно сказать. Он очень низко надвинул свою шляпу. О, о! Ветер сорвал ее, и он сейчас гоняется за ней! Так... У него есть усы... Он строен...
— Можешь не продолжать. Могу поспорить, что это Деккер. Телефонный звонок от федерального судьи, а после этого на первом плане появляется нью-йоркский детектив, который начинает размахивать ордерами... Все понятно. У них в оперативной группе такой стиль работы, уж я-то знаю... Если у нас здесь светится сержант из состава федеральной оперативной группы. С усами. То это может быть только Деккер. Черт, мы не можем позволить ему скрыться с этим траханым планом вместимости! Где там твой Бускаглия?