«Вот так вопрос! В самое яблочко. Будто я могу что-то решать, решают-то за меня», — думает Балтус, и его охватывает что-то вроде ярости.
«Решение принято, обжалованию не подлежит, господин доктор, не знаю что, но не медицину» — эти слова вот-вот сорвутся с языка. Он говорит:
— Ничего не буду я изучать, меня не приняли!
— Ах, вот как!
16
Да, ему пришлось войти в пике.
Да что это я сам себя обманываю, я просто грохнулся оземь! «Что вы будете изучать? — спросил он. И сказал: — У вас настоящий талант врача».
И вся неделя работы в больнице сразу была словно стерта. Да, словно стерта, будто мой школьный учитель по математике, стоя у доски, сказал мне: «Балтус, сотрите эту писанину, хотя мыслите вы и в верном направлении, но все прочее просто бред какой-то».
А я ведь всю эту неделю рисовал себе такие чудные картины: Балтус, признанный гений медицины, ставит на ноги неизлечимо больную девочку… Благодаря своему непревзойденному дару психологической интуиции спасает человеческую жизнь, когда все специалисты давно уже признали свое бессилие…
Нет, такого я, собственно, и не воображал вовсе. Если уж быть предельно объективным, то в эту неделю я вообще не вспоминал о своей проблеме, во всяком случае, не думал о ней так много, как накануне.
Но теперь все вернулось в прежнюю колею. Большой маятник вновь качается справа налево. Санитар без будущего — с одной стороны, поп-музыкант, обладающий «Жигулями», — с другой. Санитар — музыкант — санитар — музыкант…
И больше никаких вариантов я не вижу, никаких.
Больше всего мне сейчас хотелось бы сесть на мотоцикл и покатить куда глаза глядят. Куда-нибудь, только дорога бежала бы из-под колес, совершенно забыться, не помнить, что я Балтус, ощущать лишь, что я часть некоего существа — Балтус вкупе с машиной, так сказать, некто Балткумаш… и слышать только свист ветра навстречу…
А Симона и Нина?
Но просто так, как бы ни с того, ни с сего, умчаться, этого я не сделаю. Не проеду и пятидесяти километров, как на душе станет еще хуже, чем теперь.
Мне недостает плана! Плана с четким графиком, выверенным направлением движения, конечным пунктом. С поэтапными целями, которые можно было бы зачеркивать по мере их достижения. С графиком всей жизни, изображенным на чертежной доске. Плана, где все было бы четко обозначено, все было бы предопределено. Никаких закоулков, тупиков, параллельных путей, ответвлений. Два главных направления: профессия и семья. Или, выражаясь языком математического уравнения: доктор Балтус плюс семья, скобки открываются, вероятно, Симона плюс Нина, скобки закрываются, знак равенства, счастье навек.
Так, теперь, похоже, настал момент, когда лучше остановиться. Разве не писали мы как-то в одиннадцатом классе сочинение на тему: «Что такое счастье?» И чего я, умное чадо, не нацарапал тогда! Жить нужно для определенной цели, в соответствии с требованиями, выдвигаемыми социалистическим обществом, делать максимум возможного, быть готовым к жертвам, в качестве примера для подражания привел Павла Корчагина, который, несмотря на удары судьбы и болезнь, никогда не терял мужества и вел насыщенную полнокровную жизнь. И получил я за то сочинение пятерку…
Ах, умница Балтус, — ну так и живи теперь по нормам того сочинения!
17
Сегодня пятница. Все еще. И Балтус, сидящий на кушетке в комнате Симоны, Балтус не радостный, а скорей сумрачный.
Нина стоит у стола и рисует.
— Посмотри, Балтус, ты знаешь, что это такое? — спрашивает она и протягивает листок бумаги.
— Крокодил, наверно.
— Лодка, это лодка с веслами. А давайте покатаемся на лодке? Покатаемся на лодке, покатаемся на лодке, на лодке, на лодке, на лодке! — кричит Нина и кругами бегает по комнате.
Симона выходит из-за шкафа, где переодевалась. На ней платье, которое Балтус еще ни разу не видел. Из белого льна, плотно облегающее фигуру, с вышитой каймой. Темно-каштановые волосы мягко падают на плечи.
Сердце его обдало вдруг щемяще-радостным дуновением, ему захотелось встать, нежно прижать Симону к груди и просто стоять так час, год, вечность. Только ощущать ее тело, вдыхать аромат ее волос.
Он по-прежнему сидит, старается не шевелиться, он боится — сделай он сейчас хоть одно движение, и дивный этот образ исчезнет.
— Если я тебя очень напугала своим видом, я сейчас же снова исчезну за шкафом и надену другое платье, — говорит Симона.
— Кататься на лодке, на лодке, на лодке, на лодке! — кричит Нина и взбирается Балтусу на колени.
— Ну хорошо, поедем кататься на лодке, — соглашается Балтус.
— Ну, ну, тогда мне, наверное, придется все-таки переодеться, если вы решили выйти в море.
Симона уходит за шкаф.
С Циппендорфского пляжа доносится шум набегающих на берег волн и веселые крики. Симона сидит на носу. На ней архиузкое модное бикини. Балтус и Нина — на веслах.
— У нас ничего не получается, мы все время кружим на одном месте, как на карусели, — хнычет Нина.
Балтус забирает у Нины второе весло. Он гребет равномерными глубокими гребками. Нина опускает ладошку в воду и совершенно неожиданно для Балтуса и Симоны спрашивает:
— Балтус, скажи, а ты теперь с нами на все время останешься?
Балтус, ошарашенный вопросом, медлит, надеется, что выручит Симона. Но та молчит.
— Понимаешь, Нина, это не так просто. Я, наверное, скоро уеду на Балтийское море. Да и домой мне надо попасть…
— Как здорово! На море мы все вместе поедем и к тебе домой тоже можно, — твердо заявляет она.
Балтус рад, что сидит спиной к Симоне. Смотреть ей сейчас в глаза ему вовсе б не хотелось.
— Посмотри, Нина, как прыгают рыбки из воды. Вон там, гляди, гляди!.. — говорит Симона.
— Где? Где? Я не вижу.
Нина так сильно наклоняется к воде через борт, что Балтус вынужден схватить ее за руку.
— Да вот же, видишь круги, где круги, там, значит, рыбка была, — объясняет Симона.
— А почему они выпрыгивают?
— Иногда потому, что за ними охотится большая рыба, а иногда они выпрыгивают из воды просто ради удовольствия.
Пока Балтус, пытаясь отвлечь девочку, что-то рассказывает ей, та напряженно смотрит на воду.
— Они совсем не хотят выпрыгивать, больше не буду смотреть, скучно. Я хочу, чтобы мы поплыли теперь к эскимосам.
Балтус и Симона смеются. Нина не понимает почему.
— Фрау Кинке говорила нам в садике: чтобы попасть к эскимосам, нужно все время плыть и плыть по воде, потом станет вдруг холодно-холодно, это значит, что вы уже у эскимосов.
Обстановка разряжается, Нина и Балтус снова без смущения могут глядеть друг на друга. Во всяком случае, Балтусу кажется, что это именно так.
Симона ободряюще смотрит на Балтуса.
— Ну, ты повезешь нас к эскимосам или нет?
— Вообще-то фрау Кинке права, только плыть к ним нужно не просто по воде, а по морю и на большом-большом корабле. Долго-долго и далеко-далеко. И все время на север, на север. А на севере много-много айсбергов. А в таком вот купальнике, какой на тебе, ты там окоченеешь от холода. И превратишься в ледышку. И растаешь. Кстати, насчет айсбергов, у меня прекрасная идея. Нет ли у нас на борту человека, который не прочь был бы съесть большое-пребольшое мороженое, а?
— Это я! Это я! — кричат и Нина и Симона.
— Тогда курс строго к земле, полный ход! — командует Балтус.
Он изо всех сил налегает на весла.
Поездка на озеро не улучшила настроение Балтуса.
Своим вопросом — не намерен ли он остаться у них? — Нина вновь заставила его задуматься над самой главной его нынешней проблемой: Симона.
Знает он ее всего неделю, но испытывает чувство, какого никогда не испытывал ни к одной девушке. Любовь? Ему не нравится это слово. Но и какими-либо другими словами определить его он не может. Он сам еще не разобрался в своем чувстве, как ни старался все это последнее время. «Я обязательно должен поговорить с Симоной, — думает он. — Но как?» Сказать ей просто — я люблю тебя, по примеру героев, которых он часто видел в кино? Нет, он не такой наивный. Да и любовь ли то, что он к ней чувствует? Балтус испытывает страх перед сегодняшним вечером.
Когда Нина заснет, он останется наедине с Симоной.
О чем тогда говорить, если не об их отношениях.
Симона снова надела белое платье.
Нина спит.
Балтус испытывает тревожное беспокойство.
— Не пойти ли нам в город, в кино, например? — спрашивает он, не поднимая глаз на Симону.
В глубине души он надеется, что она скажет: нет, давай лучше здесь останемся и…
— Я бы лучше дома осталась, с тобой, — говорит Симона, и ее глаза излучают такой нежный свет, какой Балтус не замечал еще ни в одних девичьих глазах.
Стараясь не-высказать удивления, он говорит:
— Но у нас ведь нет даже вина…
— Есть, даже две бутылки красного.
Откуда-то из-за спины она достает одну бутылку и протягивает ему.
— Тебе остается только открыть.
Когда они сидят на кушетке перед горящей свечой, вокруг которой роятся насекомые, Симона говорит:
— С тобой явно что-то происходит или произошло, ты весь вечер странный такой. Не хочешь поделиться со мной?
Сейчас самое время сказать ей все, сейчас надо придумать, найти хотя бы одно верное слово, потом нашлись бы сами собой и другие. Сейчас, именно сейчас!
Он резко поворачивается к Симоне. И вновь видит в ее глазах этот нежный свет.
Он целует ее.
Симона кладет ему руки на плечи, обнимает. Он смущен и растерян: ведь он ожидал хоть какого-то сопротивления, да, хоть какого-то.
Он закрыл глаза и видит: при скудном свете свечи они идут навстречу друг другу, глядят друг другу в глаза, крупный план, они целуются. Помещение наполняется нежными звуками скрипки. Плавно, торжественно и медленно опускается бархатный занавес…
Рывком он освобождается от Симоны, при этом опрокидывает один из бокалов. По скатерти растекается красное пятно.