Карл отдает жене пиджак и с упоением кидается в драку. Пожалуй, постороннему наблюдателю показалось бы, что схватка доставляет драчунам одно удовольствие.
Вдруг раздается пронзительная полицейская сирена. Карл кричит:
— Лауренсиа, Лауренсиа!
Мгновенно картина меняется: в какие-нибудь десятки секунд поставлены на место опрокинутые столы и садовые скамейки, друзья и враги, схватившись за руки, образуют круг и нестройно, но убедительно тянут:
— Лауренсиа, Лауренсиа, милая Лауренсиа моя…
Полицейский идет прямо к Карлу, старательно сгибающему одно колено.
— Вахмистр Кобров, добрый вечер! Позвольте спросить, что здесь происходит? В участок сообщили о драке.
— Секундочку, — извиняющимся тоном говорит Карл и берет из рук жены пиджак. Надев пиджак, представляется: — Карл Гросс, член молодежной бригады имени Че Гевары.
Вахмистру все это кажется подозрительным.
— Я хотел бы знать, что здесь происходит, — повторяет он.
В зале все еще играют «Дайте миру шанс».
— Значит, по порядку! — говорит Карл. — Происходят здесь, собственно, две вещи: во-первых, мы, как классово сознательные рабочие-строители, пытаемся установить максимально тесный дружественный контакт с местным населением, а во-вторых, мы собственноручно поддерживаем традицию классической народной песни, что в данном конкретном случае опять-таки способствует установлению теснейшего контакта с…
— Хорошо, хорошо, можете не продолжать, прошу всех немедленно пройти в зал, — говорит полицейский.
«Дайте миру шанс…»
Танцевальная пауза в зале. Бригада сидит за столом, к ним подсели и парни, несколько минут назад сражавшиеся в рядах местных. Чествуют Карла.
— Дружище, ты гигант, просто конец всему, если хочешь, можешь врезать, как тебе угодно, — говорит Карлу тот, кто своими глупыми насмешками дал повод для потасовки.
— Да будет тебе, пацан, не суетись, — добродушно отвечает Карл.
В эту минуту к столу подходит Балтус, и Карл слегка отступает на задний план.
— Ну, Балтус, ты, однако, силен, что твой Джимми…
— А говоришь, не знаешь кем стать, ты ведь уже стал.
— Если б я мог играть на гитаре, как ты, я б…
Для Балтуса эти речи как бальзам.
К нему уже протискивается стайка девушек и требует автографы. Это Балтусу не очень-то по душе. Ему становится неловко, он пытается отделаться от них, но они не отстают. А Бернд сует ему еще и шариковую ручку…
— Ребята, — говорит Карл, — сегодня у нас скромный будний день, а завтра в пять утра ночь откукарекает нам последнее прости. Ровно в шесть приступаем к очередному раунду планомерного строительства социализма на стройплощадке, так что, будь я ваш отец, я бы вам сказал так: через полчаса всем по домам!
Раздается свист, кто-то кричит, что к шести-то уж точно разойдутся.
Карл с женой уходит раньше всех.
Балтус снова стоит на сцене и играет. Он смотрит, как уходят ребята один за другим, многие с девушками. Симона, была бы ты сейчас здесь, послушала, увидела…
После того как сыграна последняя вещь, Гарри говорит:
— Ну вот, теперь мы убедились, что ты нам подходишь. Сегодня ты выдержал экзамен. Не хочу оказывать на тебя давление, но в воскресенье тебе придется дать ответ.
Балтус находится еще под впечатлением концерта, как бы плывет по волнам музыки, так что он мог бы не колеблясь и сейчас сказать Гарри «да». Это был для него великий вечер. Ведь он играл с одним из лучших ансамблей и с честью выдержал испытание.
— Я приду в воскресенье, — говорит Балтус, и Гарри почти не сомневается в ответе.
Ребята разбирают аппаратуру, Балтус тате активно и с таким знанием дела включается в это мероприятие, будто ничем другим всю жизнь и не занимался.
28
Иногда я пытаюсь представить себе, какими выдались бы для меня последние четыре недели, останься я в Берлине. На что-либо выдающееся фантазии у меня не хватает, но одно я знаю совершенно твердо: эти недели были бы скучными. Я не познакомился бы с Симоной, не узнал бы Карла…
Да, мысль о путешествии пришла явно в благословенную минуту. За последние дни я почти совсем забыл о причине своего внезапного отъезда из Берлина. И вот через три дня надо сделать решительный выбор, определить направление! Звучит-то как здорово!
Но одно уже совершенно ясно: теперь я могу думать об этом спокойней. Я больше не мучаюсь мыслью, что я такой неудачник, что у меня не сразу вышло с институтом.
Теперь ситуация иная. Я вижу перспективы: больница, быть может, в Шверине, Симона. Да и Гарри с его ансамблем совсем не призрачная мечта. Осталась одна проблема — проблема выбора. И выбора без чьей-либо подсказки. Не потому ли отослала меня Симона, что не хотела как-то повлиять на меня? Как же не пришла мне эта мысль еще той ночью?
Итак, выбор должен быть сделан через три дня.
И все же: не упрямством ли и душевной инертностью объясняется неспособность или нежелание человека отказаться от своих идеалов? Я должен честно признать, что те два раза, когда я как равный играл в ансамбле Гарри, были огромным наслаждением, год или два я с большим удовольствием поездил бы с ними по стране. Не из-за «Жигулей», нет.
Но неужели не будет врача Балтуса? И разве можно так и расстаться с мечтой о Тимбукту, пусть даже он и оказался бы в конечном счете где-нибудь под Мекленбургом? Балтус, старик, дело-то принимает наисерьезнейший оборот! Осталось три дня, всего три дня! Что-то меня закурить потянуло. Есть ли сигареты? Есть. Вот только спичек нет.
29
Балтус проворно спрыгивает с кровати, идет с незажженной сигаретой, в халате, наброшенном на плечи, босиком вниз по лестнице на кухню. Находит спички, собирается прикурить, в это мгновение видит Карла в ночной рубашке.
Словно лунатик подходит он к холодильнику, достает бутылку пива. И говорит совершенно спокойно: а ты хочешь? Балтус хочет. Они пьют. Карл садится на стол и жестом предлагает Балтусу последовать его примеру.
— Ты не подумай, что я тебя тогда хотел обидеть — «хвостом», «молокососом» и прочее…
— Да ты в конце концов был не так уж не прав, я и вправду до сих пор не могу решить, чем мне заняться.
Карл еще раз лезет в холодильник и, словно кудесник какой, выуживает оттуда початую бутылку водки. Сначала делает глоток сам, потом протягивает бутылку Балтусу.
— И что бы ты мне посоветовал, Карл?
Прежде чем ответить, Карл отпивает еще глоток.
— Мне дать тебе совет трудно. Музыкант — это, конечно, солидно. Я ведь видел, что людям понравилось, как ты и твои ребята играли. И вообще, без музыки жизнь была бы серой, как крыса. Я, например, утром когда бреюсь, и то это понимаю, потому что бритва и жужжит, знаешь, как-то музыкально. Людям, которые могут создавать и исполнять музыку, я всю жизнь завидовал. У меня был один знакомый, здорово играл на губной гармонике, это еще в плену было.
Оба отпивают еще по глотку.
— Проблема, Карл, у меня такая. Врачом я хочу стать с десяти лет. Ради этого в школе вкалывал как сумасшедший. Я воображал себя только врачом и никем иным, врачом, и только врачом. А теперь вот не получил места в институте. Не потому, что глуп. Три человека на место — как ни выбирай, а два все равно лишние, и одним из этих двух оказался я. Правда, у меня есть еще шанс, с сентября можно пойти в больницу санитаром, а на следующий год снова подать заявление. Но кто даст гарантию, что мне повезет?
— Ах, вот ты каков, гарантии ему, видишь ли, подавай. Это тебе, братишка, надо к часовщику, тогда уж наверняка получишь гарантийный документ. Но и тут есть своя загвоздка, потому что эта гарантийная бумажка не более чем бесплатный ремонт, да и то лишь на ограниченный срок. Ну что вы все такие тусклые-претусклые светлячки? Кидаетесь так на гарантии? Ты хоть слышал когда-нибудь о риске? Так вот риском-то жизнь как раз и интересна.
Карл гасит ораторский жар глотком водки.
— А теперь я тебе вот что скажу, парнишка. Если человек действительно хочет чего-то добиться, по-настоящему хочет, то обязательно добьется. В конце концов мы теперь не как раньше живем. У кого в наше время в голове мозги имеются, а не мякина, и если у кого есть воля, тот добьется чего хочет. Понятно тебе?
Сказать, что в голове у Балтуса установилась полная ясность, — значит погрешить против истины, потому что пиво и водка дают о себе знать. Но слушать сейчас Карла он мог бы и час, и два. Правда, речь Карла течет уже не так плавно. Он вместе со стулом придвигается вплотную к Балтусу.
— Хочу тебе чуть-чуть о себе рассказать, парнишка… Я всю жизнь мечтал строить дома, мосты, башни, туннели, это, скажу я тебе, великое дело, минуют зимы, минуют лета, увидишь как-нибудь и скажешь — вот это я строил, это моих рук дело, и я всю жизнь строил, строил, строил. Знаешь, что бы случилось, если б все кирпичи, весь раствор и бетон, которые прошли через эти вот руки, растворились вдруг в воздухе, знаешь, чтоб тогда произошло? Полстраны завалило бы! А теперь я тебе вот что скажу: если ты уверен, что несколько сот людей вынуждено будет загнуться до срока только потому, что ты не станешь врачом, тогда ты просто обязан стать врачом.
Они по-братски делят оставшуюся в бутылке водку. Карл не без усилия поднимается со стула, берет Балтуса за локоть.
— Идем со мной, хочу тебе кое-что показать.
Они спускаются в подвал. В свежепобеленном помещении за стеклом полок, укрепленных на всех четырех стенах, можно видеть кирпичи самых разнообразных сортов и бетонные кубики. Каждый снабжен маленькой металлической табличкой, на которой указаны место и дата.
Карл искоса наблюдает за Балтусом. Балтус рассматривает экспонат за экспонатом.
— Начиная с 1945 года с каждой стройки, на какой бы ни работал, я брал себе на память в день закладки кирпич или кубик. Теперь ты, может, считаешь меня сумасшедшим…
Хотя Балтус не совсем трезв, музей Карла произвел на него громадное впечатление.