— Карл, дружище, все собиратели марок, монет, пивных подставок, бабочек с ума сошли б от зависти, доведись им увидеть твою коллекцию! Честное слово, такого сокровища я еще пи у кого не видел!
— Ну а сумасшедшим ты меня все-таки считаешь, признайся, а? — спрашивает Карл.
— Да ты что, рехнулся?
Они поднимаются по лесенке, возвращаются на кухню. Находится еще одна бутылка пива, которую они дружно опустошают.
Карл еще плотней подвигается к Балтусу, слово собирается поведать ему неслыханную тайну.
— Знаешь, что я сделал бы, будь мне сейчас лет восемнадцать или двадцать? Я бы пошел учиться, учиться на архитектора. Знаешь, меня в дрожь бросает от злости, когда вижу эти современные «птичники». Сразу ясно, так сказать, невооруженным глазом видно, что у нас вообще архитекторов нет.
Карл подвинулся еще, теперь он говорит прямо в ухо Балтусу.
— А если б жил на Западе и было мне годков двадцать, да, стал бы террористом. Вот ты удивляешься, а я очень даже понимаю этих людей, я хорошо могу себе представить, почему там иному невтерпеж.
— Но терроризм… — Балтус хочет приступить к пространному объяснению.
— То, что терроризм ничего не дает, я и без тебя знаю, но я их понимаю… Так, а теперь тащи свою гитару, одна нога здесь, другая там, и наоборот!
— Сейчас-то, среди ночи?
— Ну что тебе, два раза повторять?
— Мы ж всех перебудим!
— А кто здесь хозяин в доме?
Делать нечего — Балтус идет в мансарду. Карл выходит во двор, с минуту стоит у сарая. Едва он заходит обратно на кухню, появляется и Балтус с гитарой.
— Знаешь, что мне сыграй, — «Ла палому»!
— Карл, твоя жена устроит нам такую «Ла палому», что…
— Кому я сказал, играй «Ла палому», не то я в самом деле с ума сойду, — грозится Карл.
Балтус тихонько играет. Карл поет, сначала вполголоса, а потом все громче и громче… каждого ждет в жизни час…
Как из-под земли появляется жена Карла и спокойно спрашивает:
— Вы что, оба спятили?
Покорно, как овечка, Карл следует за ней. Балтус возвращается в свою комнату не очень уверенно, и в прямом, и в переносном, и во всех иных смыслах.
30
Утро вечера мудренее…
Для меня что-то изменилось за ночь. В голове у меня что-то тяжелое, вроде как свинец. Сегодня у меня последний рабочий день на стройке, а то бы я обязательно прогулял.
Завтра я еще раз разберу свой карбюратор самым тщательным образом, мотор барахлит, с таким мотором отправляться в дальнюю дорогу рискованно. А сразу после обеда отчалю, завтра…
А куда?
В Берлин? В больницу?
Или в Грайфсвальд, к Гарри?
Завтра вечером должен быть сделан выбор!
Одно ясно: и то и другое требует человека целиком. Музыканта, который походя стремится выбиться в медики, такого музыканта не будет; не будет и того «умника», который обходным маневром через санитарную службу больницы хочет стать врачом, а между делом имитирует Хендрикса.
Да, завтра я доберусь до того перекрестка, где стоят два указателя. Налево — Берлин, прямо — Грайфсвальд.
А Симона?
Я до сих пор не написал ей. Непременно напишу, когда снова окажусь в Берлине, когда выбор будет сделан.
Что сталось с тем самоуверенным, непреклонным Балтусом, который с такой дерзкой самонадеянностью в графе «резервная дисциплина» снова писал — «медицина»? Балтусом, который на вопрос, так ли он уверен, что ему подходит только медицина, упрямо отвечал, да, она самая, и ничто другое?
Тот ли я теперь Балтус, что воображал себя наследником Альберта Швейцера в Ламбарене? Тот ли я теперь Балтус, что клялся когда-то встретиться с двумя закадычными друзьями в Тимбукту, чтобы предложить свою многомудрую ученую помощь африканцам?
После великой речи Карла о гарантийных документах я выгляжу как-то не по возрасту старым.
В сравнении со мной этот Карл, надувающий через соломинку лягушек на болоте и коллекционирующий кирпичи, — юнец.
Действительно ли так уж мудро и революционно менять проторенный, надежный путь с гарантированно обеспеченным финишем на тернистый, гарантированно тернистый?
О, как хочется мне знать, как я буду выглядеть перед зеркалом в тридцать! Я имею в виду не только внешний облик…
31
Суббота. Сегодня он едет. С Карлом и его семьей он уже попрощался. Балтус только что подъехал к вагончику Бернда и ставит мотоцикл. И вот на столе аккуратно разложены на суконной тряпочке гаечный ключ, отвертка, клещи, маленькая проволочная щетка…
Бернд стоит между мотоциклом и столом.
Посмотрел бы кто на них сейчас, подивился бы.
На Балтусе халат, надетый задом наперед. Бернд застегивает ему сзади пуговицы. Балтус становится в позу оперирующего хирурга рядом с мотоциклом, протягивает вперед руки, растопыривает пальцы.
…Профессор Зауэрбах, великий хирург, за несколько минут до смелой, виртуозной операции, спасает жизнь пациента, за которую никто б уже не дал и ломаного гроша…
— Отвертку, — говорит Балтус.
Бернд подает ему отвертку.
Балтус откручивает гайки с крышки карбюратора и молча возвращает инструмент.
— Тряпку!
Он протирает поплавок.
— Иглу!
Он выставляет жиклеры против солнца, протыкает их иглой.
— Гаечный!
— Держи!
— Свечевой!
— Получай!
— Щетку!
— На здоровье!
Операция заканчивается тем, что Балтус нажимает на стартовый рычаг. Только раз. Мотор сразу заводится.
— Операция удалась, дыхание нормальное, пульс тоже, пациент в хорошем состоянии, — подытоживает Бернд.
— Тогда можно отправляться, — говорит Балтус, пристраивая рюкзак на багажник. Он напяливает шлем и закидывает за спину гитару.
— Ух ты, чуть было не забыл, — спохватывается Бернд и исчезает в вагончике. — Вот, это вчера оставил для тебя Карл, чтобы я тебе передал, когда ты будешь уезжать, наверняка какая-нибудь хохма, тяжеленное что-то, как кирпич, — говорит Бернд и подает Балтусу завернутый в фольгу предмет, приблизительно с сигарную коробку.
Балтус разворачивает сверток. И видит кирпич, на нем еще сохранились следы раствора. Он поворачивает кирпич:
«Берлин, 14 февраля 1949 года, последний кирпич из развалин усадьбы Андреасштрассе — угол Сталиналлее, мы строим здесь первые послевоенные дома».
Бернд, стоящий чуть поодаль, не может прочесть надписи.
— Не сердись на него, на нашего Карла. Просто он шутить любит, медом не корми, — говорит Бернд.
Балтус завертывает кирпич в фольгу и засовывает в рюкзак. Бернд не знает, что и подумать. Ведь этот Балтус и в самом деле решил забрать кирпичину с собой. Балтус садится на мотоцикл.
— Ну что ж, пока, старик, и желаю тебе успеха в том, чем ты будешь заниматься? А, кстати, чем же ты будешь заниматься? — говорит Бернд.
Балтус протягивает ему руку.
— Я напишу тебе, когда снова окажусь дома, ничего, потерпишь, от любопытства не умирают… Ну, спасибо за все и привет завтра еще раз всем от меня, особенно Карлу, агой!..
Мотоцикл рванул с места и помчался, оставляя за собой шлейф пыли. Выехав на шоссе, Балтус включает четвертую скорость, полный газ; шоссе, целый мир простирается перед ним, мощно гудит мотор, поют, лаская асфальт, шины, слева и справа мелькают пашни, луга, дома. Над ним низкое небо, а на губах — вкус морского воздуха. Он приподнимает щиток шлема, чтобы ветер попадал ему в лицо. И вот они снова являются — знаменитые видения Балтуса.
…Он прогуливается по большому городу с женщиной, держит за руку маленькую девочку. Перед одной из витрин толпятся люди. Завидев Балтуса, они почтительно расступаются. Он идет по образовавшемуся проходу к витрине. Вокруг шепот: да, это он, это действительно он, и какой, смотрите, скромный… Витрина заставлена книгами, и на всех одно и то же название — «Как я победил рак», автор — профессор доктор Балтус Прайсман. Балтус пытается заглянуть в лицо женщины, которую он держит под руку. Оно очень похоже на лицо Симоны, это ее глаза, рот, нос, ее волосы. Он ищет в ее лице восхищение, признание. Лицо, как это ни странно, ничего не выражает, начинает бледнеть, бледнеет, пока наконец не превращается вообще в какое-то белесое размытое пятно. Вдруг видение совершенно исчезает, слышны только резкие, короткие, дикие звуки…
И вой этот натурального происхождения, он от мира сего, а не воображаемого: Балтуса обгоняет машина «Скорой помощи».
Проходит всего лишь несколько секунд, а он уже рисует себе новую картину, и как пестра и радужна эта картина! Великолепный конверт: на ярком ало-голубом фоне во весь рост респектабельного вида мужчина, в одной руке — стетоскоп, в другой — гитара. Вокруг головы крупными буквами — «Величайшие битшлягеры Балтуса».
В действительности же перед ним автострада.
Слева: Берлин — 223 км.
Прямо: Грайфсвальд — 23 км.
Он включает первую скорость, выжимает газ.
Это та самая секунда, о которой он вспомнит, когда в день своего тридцатилетия взглянет в зеркало, когда спросит себя: верно ли ты тогда поступил, выжав газ, верным ли ты путем тогда двинулся или…
Он мчит вокруг зеленого островка, проезжает мимо поворота на Грайфсвальд, мимо поворота на Берлин. Раз, два, три. И Балтус запускает короткометражку.
У дорожного указателя: «Грайфсвальд — 23 км» стоит в полном составе группа «Тоутл Глоубэл», ансамбль Гарри сомкнул ряды вокруг дорожного столбика со щитом, играет адски лихую вещь, Гарри стоит посреди шоссе перед «Жигулями», он широко раскрыл левую переднюю дверцу машины и призывно машет рукой…
У поворота на Берлин совсем иная картина:
«Ламбарене, Тимбукту, сельская амбулатория Малого Глухоярья», — значится на втором указателе. Профессор Биррхан со свитой молоденьких медсестер, рядом с Биррханом — Симона, в белом длинном платье, с белой розой в распущенных, ниспадающих на плечи волосах. Кристина, девочка, с которой он когда-то подружился в больнице, бегает вокруг. Мужчина в давно вышедшей из моды куртке оживленно жестикулирует, как будто хочет сказать Балтусу что-то очень важное… Балтус словно искусственный спутник вращается вокруг зеленого островка.