Я заметил, что машины ехали непрерывной колонной, словно поток, который застывал, лишь когда останавливался трамвай. Тут же раздавались гудки, колонна вздрагивала и сдвигалась, и потом продолжала струиться. И в тот момент, когда я разглядывал свою улицу с водолазной маской на лбу, именно в тот момент, как мне кажется, я обнаружил, что все эти люди там внизу чем-нибудь занимались, ради какой-то цели. Все они делали что-то необходимое, важное. Я же стою здесь у окна и только делаю, что все время чему-нибудь удивляюсь: то двойке по-русскому, то семейным нашим перипетиям, то переменам на улице. И мама чем-то занята, и папа, и Йост.
А я по-прежнему стою у окна с этой дурацкой маской на лбу, стою, и все тут. Единственное, что можно сказать обо мне наверняка, это что я существую. Стало быть, я всем в тягость. Удивительно, что до меня это дошло только теперь.
Потом я представил себе, как расскажу об этом Йосту. Вот я подхожу к нему и говорю: «Извини, пожалуйста, что я краду у тебя еще одну минуту твоей драгоценной жизни. Мне только хотелось тебе сказать, как я раскаиваюсь. Я осознал, что доставлял тебе одни хлопоты. И понимание этого — единственная польза, которую я принес за всю свою жизнь». С этими словами я подношу к виску револьвер, а брат, не ожидавший от меня такого мужественного поступка, в ужасе вскакивает. Улыбаясь, нажимаю на курок. Все кончено с этим никчемным и надоедливым приживалой, которого люди прозвали Мозес. Размечтавшись, я вдруг вспомнил: как-то раз моему брату — ему было тогда шестнадцать — пришлось взять меня с собой на озеро, потому что родителям было не до меня.
Разозлившись и не обращая на меня никакого внимания, Йост молча принес из подвала велосипед. Я тоже мужественно потащил из подвала свой велик наверх, по ступенькам подвальной лестницы. Не дожидаясь меня, Йост тронулся в путь. Он уже был почти на углу, когда мне наконец удалось приладить педали и что есть духу броситься за ним вдогонку. Затрудняюсь теперь сказать, почему я тогда не поехал просто один. Пыхтя, я несся за братом, будто от этого зависела вся моя жизнь. Десять минут спустя я понял, почему именно сегодня брат хотел поехать на озеро без меня. На окраине он встретился с девочкой из своего класса. В то время я терпеть не мог его одноклассников.
Ревнуя и потому ненавидя их, я был твердо убежден, что Йост достоин совершенно иных друзей. В присутствии своих сверстников он становился болтуном, нес сплошные глупости, и меня поражало, насколько мой брат мельчал.
А эта девица была, так сказать, пределом всего. Уму моему было непостижимо, как в присутствии такой дуры мой брат мог выдерживать хотя бы пять минут. Началось с того, что она прямо-таки затряслась от смеха, когда Йост мрачно сообщил ей, что я — его брат. Я не находил в этом факте абсолютно ничего смешного.
— Это Мира, — сказал мне брат.
Тут, собственно, настал мой черед смеяться, ибо я подозреваю, что ее полное имя — Мирабель, попросту «слива». Здесь было над чем посмеяться, но я — как уже отмечено — не был настроен слушать подобные шутки.
С этого момента брату стало совсем не до меня, ему же предстояло беседовать с этой Мирабель. Так они и ехали рядышком, в то время как я, нажимая на педали, тащился позади.
Ну а потом началось такое, что мне просто пришлось краснеть за Йоста. Например, чтобы показать Мире, какой он смельчак, брат ехал, отпустив руль. Зачем ему это было нужно? А Мира смеялась, ей вообще все было смешно. Я подумал: раз он убрал руки с руля, значит, с какой-то целью, может, он хочет похвастаться, намекнуть, мол, вот какой он спортсмен, но ведь не ради потехи. Однако у меня создавалось впечатление, что у Йоста одна задача — смешить Миру, не давая угаснуть ее смеху, как огню под кастрюлей, пока суп не сварится.
В деревне, по которой мы проезжали, он додумался до двух новых, радующих душу развлечений: то погонится за курицей, наезжая на нее передним колесом, то закукарекает.
Я раздосадованно пилил вслед за обоими, неловко себя чувствуя из-за выходок старшего брата и не принимая никакого участия в их беседе. Зачем, они все равно не стали бы меня слушать. Да и что можно было сказать об этом?
— Видала, как Амфибий сегодня смотрел? — спросил Йост. (Амфибий был преподавателем биологии. Они между собой всем давали клички с «й» на конце.) — Спросил меня про эту дурацкую ассимиляцию, я учебник раскрыл и отвечаю, а он пригладил свои три волосинки: «Да, Мосманн, за это можно поставить «отлично».
Йост для наглядности провел рукой по волосам, скорчил жуткую гримасу, так странно вывернув шею, что мне стало стыдно.
— Ну, смотри, Юкки, — засмеялась Мира. Всякий раз, как она называла моего брата Юкки, я прямо-таки лопался со злости. Такое просто недопустимо. Ее «смотри», между прочим, вообще ни к чему не относилось. По-моему, кроме этой фразы, Мира ничего не могла сказать. Я понял это, когда Йост стал ей объяснять, что озеро Горинзее образовалось еще в ледниковый период. Мира и тут ответила:
— Ну, смотри, Юкки.
Однако брат ничего не замечал. Он катил на велосипеде, размахивая руками, корча рожи, и нес всякую чепуху. А Мира покатывалась со смеху. По-моему, она была по уши влюблена в Йоста и от полноты чувств только и могла, что: «Ну, смотри, Юкки». Когда мы добрались до озера Горинзее, я, прислонив велосипед к дереву, подошел к Мире и спросил, куда, как она полагает, брату надо смотреть больше всего. Несколько секунд она почти с ужасом глядела на меня, в глазах у нее вспыхнула враждебность, а затем она спросила Йоста:
— Твой братан всегда такой странный?
— Да, иногда на него находит, — ответил Йост. Это было предательство. Я отошел к велосипеду, переоделся и решил больше не вмешиваться в их дела. Но тут брат, подойдя ко мне, спросил:
— Значит, Мозес, ты присмотришь за вещами?
Я кивнул, восприняв его слова как своего рода извинение. Вообще-то мне хотелось сказать ему, что понимаю ситуацию, но они уже убежали в воду и поплыли к камышам. Я сел возле велосипедов и стал ждать, опустив голову на колени. Прежде чем заснуть, я вспомнил о временах великой братской солидарности, например, об этой истории с Трикси.
У нас в доме давно жила пожилая женщина, которую мы страшно не любили. Причиной тому была ее несправедливость. За несправедливость я мог просто убить, тут мы с братом были одного мнения. У фрау Яношки (я и по сей день вздрагиваю от одного ее имени) жила внучка по имени Беатрис или просто Трикси. Трикси было шесть лет, а мне — девять. Она была прямо-таки устрашающе худа, какая-то проволочная кукла в связанных теткой одежках, словно намотанных на нее, и к тому же чертовски коварна. Как-то раз, например, она встала у входа в булочную, преградив мне путь. Фрау Яношка тем временем торчала у окна, подозрительно следя, не обижает ли кто-нибудь ее Трикси.
— Отойди, — сказал я.
— Хлеб кончился, — ответила Трикси.
— Исчезни, — сказал я. Уставившись на меня, она закусила нижнюю губу и ни шагу, Я схватил ее за норвежский свитер, пытаясь оттащить в сторону, но Трикси застряла в дверях и завопила.
— Что ты к ней пристал? — закричала фрау Яношка, привлекая внимание прохожих.
— Он все время лезет ко мне, — плаксиво заверещала Трикси.
— Какой безобразник! — кричала фрау Яношка. — Хулиган! Бандит! Все оттого, что родителям нет дела до детей!
Наконец Трикси, усмехаясь, отошла в сторону, и я вошел в магазин. Почему я промолчал? Почему такая несправедливость настолько обескуражила меня, что я и слова не мог выдавить? Я поклялся отомстить, но был бессилен что-либо придумать. После обеда я лег на тахту и заревел, колотя кулаками по подушкам. Может, подкинуть фрау Яношке дымовую шашку через дверную щель… В конце концов я заснул.
Когда Йост вернулся домой, я рассказал ему о случившемся. Недолго подумав, он взял телефонную книгу и, разыскав номер фрау Яношке, набрал его:
— Это фрау Яношка? Улица Винцерштрассе, 36? Мы хотим вас обрадовать: по нашим подсчетам вы только что стали миллионным покупателем в нашем универсаме. Дорогая фрау Яношка, вы выиграли салями!
Я взял у него трубку, не заметив, что в комнату вошел отец.
— Фрау Яношка, — сказал я, — просим вас сегодня же получить приз. — Пока я говорил, Йост смотрел на меня так, будто хотел загипнотизировать. Он-то заметил отца, а мне его многозначительный взгляд ни о чем не говорил. Рядом хлопнула дверь квартиры, фрау Яношки.
— Да что же это!.. — Отец схватил меня за шиворот и, оттащив от телефона, замахнулся что есть, силы. Надо сказать, что отец никогда меня не бил. В тот день у него, очевидно, сдали нервы. Наверное, он уже из школы пришел расстроенный и сейчас вместо домашнего покоя, уюта и мира столкнулся с неслыханной наглостью. Итак, он замахнулся на меня, и в этот момент до меня донесся громкий вопль. Йост вцепился в занесенную руку отца и, почему-то не переставая, кричал: «Ничтожества! Ничтожества!» Он кричал это, так сказать, всем взрослым в лицо.
— Отпусти малыша! Отпусти его! Вы — ничтожества! — Он оторвал отцу, директору средней школы, рукав.
На несколько секунд мы все трое окаменели. Йост стоял, как молодой хищник, с холодной ненавистью в глазах (все еще держа, как ни странно, отцовский рукав). Я смотрел на обоих. И видел, что отец в ужасе от этой сцены, которая всего лишь на какой-то миг со всей жестокостью и очевидностью приоткрыла то, что копилось, наверно, годами. Кашлянув, отец вышел из комнаты.
…Я проснулся на пляже, и мне показалось, что прошла целая вечность. Ждать больше не хотелось, я прикрыл вещи и тоже пошел в воду.
Солнце садилось, и озеро совсем затихло. Я поплыл к камышам, добрался до каких-то полуразвалившихся мостков, взобрался на теплые доски и стал ждать. Я не знал, который теперь час. Мне казалось, что, пока я спал, прошло немало времени. Меня внезапно охватил страх: а вдруг что-нибудь случилось? Осторожно спустившись в воду — здесь было неглубоко, — я побрел вдоль камышей. Потом я остановился: мне почудилось, что зовет Йост.