Сам Женька на права еще не сдал, но отпускать меня одну он не собирался. А за рулем нужен был кто-нибудь представительный. Нет сомнения, что мой муженек выглянет из окна, чтобы знать, с кем я приехала, вернее, к кому от него ушла. И видеть Бенджи, даже принаряженного, ему совсем ни к чему. Обязательно решит, что кто меня на машине возит, тот и всем прочим обеспечивает.
И тут нежданно вернулся из заморского круиза Кароль. Вернулся возбужденный. Подтянулся. Стал щеголять в брюках. Даже дома не надевал привычные свои шорты, из которых сверху вылезал пуп, снизу — шерсть, сзади — по четверти ягодицы с каждой стороны, а спереди при неосторожной посадке еще и то, что не рекомендуется выносить на люди ни в коем случае. Брюки он выбрал черные и купил их за границей в оптовом количестве. Еще купил дюжину дорогих рубашек — шелковых кремовых с большими накладными карманами, парижский шик под названием «сафари».
Мы не сразу разгадали, что это с ним произошло, но он денек-другой потомился, потом пригласил на шашлыки и все рассказал. И этот рассказ придется тоже рассказывать по порядку, а мы еще не дошли до Шаарии, тогда как сюжет подгоняет нас к пикнику в День независимости. Когда же мы туда дошлепаем?!
Дело в том, что события налетали на нас тогда со всех сторон, потому что мы были молоды и жили весело. А с Каролем случилось вот что: он влюбился еще в конце Войны Судного дня, но не знал в кого. Вернее, он знал, что его любовь зовут Марой, что она болгарка и врач. Еще он знал, что Мара пересекала на плоту Атлантику и что она прыгает с мостов с канатом за спиной, каковое прыганье называется «банджи». А даже бывшие «коммандос» боятся прыгать «банджи», так что эта баба — танк, и лучше ее в мире нет.
Все это он рассказывал нам с Женькой за шашлыками, когда Бандеранайка еще жила при нем, плясала, орала и кидала травы в этот свой тандури. И однажды даже признался, что Бандеранайка оказалась плохой заменой его платонической любви. У Мары и волос чернее, и голос более зычный, и походка стремительнее, и жаром она пышет, как духовка в праздник, тогда как купленная за горсть алмазов цейлонская баба страсть только симулирует.
Я решила, что подполковник знает о предмете своей платонической любви очень даже много, но он справедливо утверждал, что не знает главного: где эта Мара живет и с кем, где работает, как ее фамилия, сколько ей лет и что ей в жизни нужно. Женька согласился с Каролем — Мара остается инкогнито.
Познакомились же они вот как: Кароль лежал в ортопедическом отделении со сломанной ногой и желтухой. Нога срасталась, а желтуха была какой-то не такой, и никто не знал, как ее лечить. Но в тот вечер дело было вовсе не в Кароле, а в его соседе, у которого рука вылетела из плечевого сустава, когда он пытался потянуть к себе через голову коробку с виноградом. Вообще же этот сосед переломал себе ребра, упав с грузовика где-то в Синае, потому и прохлаждался в ортопедии. С поломанным ребром лежат дома, но у этого сверхсрочника армейских грузовиков дома как такового не было. Кроме того, шла война. И его оставили в больнице. И вот: сосед орет, в отделении только стажер, который не знает, что с ним делать, дежурный ортопед оперирует, а старший дежурный ортопед куда-то смылся и не оставил телефона. Одним словом, бардак!
— Зови кого угодно! — велел стажеру Кароль. — Не то я позвоню директору этого чертова заведения! Со мной лучше не шутить!
А его к тому времени представили к высшей награде за храбрость и должны были дать ему звание подполковника. Угроза такого человека не шутка. Стажер кинулся куда-то звонить. Звонил туда, звонил сюда — отовсюду его посылали нехорошими словами. Больница была переполнена, врачей не хватало, война никак не кончалась, дежурить за себя и за мобилизованных коллег всем надоело и тащиться в чужое отделение вправлять вывихнутую руку ни одному дежурному доктору не хотелось. И вдруг морда стажера залоснилась, он стал важный и хмурый.
— Сейчас придет Мара, — сказал он, положив телефонную трубку. — Она умеет все. Ее взяли врачом на плот того норвежца, который пересек Атлантику. И она прыгает «банджи».
Кароль, тогда еще только майор, не знал, что это такое — прыгать «банджи». Стажер ему объяснил, и Кароль решил обязательно попробовать, если, конечно, выживет. Стажер покачал головой. По его мнению, у этого пациента было мало шансов выжить. А если он и переживет свою атипичную желтуху, то все равно останется инвалидом и «банджи» прыгать не сможет.
— Буду прыгать! — хмуро заверил стажера орденоносный майор и отвернулся к стене.
Но тут железная кровать под ним заплясала, и тяжелые жалюзи, намертво закрепленные над оконной рамой, грохнулись на пол. Тут же вбежала санитарка и запричитала. Унесла жалюзи и смела осыпавшуюся штукатурку в фартук. Потом влетела ленивая медсестра Ирис, оглядела помещение, схватила одной рукой утку, полную мочи, а другой рукой — тяжелый поднос с тарелками, не убранными еще с обеда. Вышла, танцуя, словно это для нее — ежедневная гимнастика. А попроси ее в обычный день вынести утку или поднос — «Не могу, спина болит!»
Но не успела Ирис скрыться за дверью, как вбежал растрепанный стажер и стал рыскать глазами по палате, выискивая непорядок. А вскоре пахнуло жаром, как из печи, в которой скворчит мясо и поднимается сдоба. И вошла она. Дальше Кароль помнил плохо. Мара одним махом вправила соседу руку, тот и ойкнуть не успел. Потом повернулась к Каролю, подняла ему веко, заглянула в глаз и деловито запустила жесткую ладошку под печень.
— Лептоспироз, — сказала стажеру, — пошли кровь и мочу в Петах-Тикву к Якову Шамушке.
— Кто это? — удивился стажер.
— Старый микробиолог из Черновиц. Только он во всем этом сраном государстве еще помнит, что такое микробиология.
— А ты откуда про это знаешь? — почтительно справился стажер.
— В Болгарии нас учили медицине, а вас тут учат черт знает чему! Ты, — она ткнула пальцем в сторону Кароля, — жрал уток с Черных озер?
— Гусей, — виновато ответил тот.
— Ну и дурак! — постановила Мара и вышла вон.
У Кароля оказался этот самый лептоспироз. А признание в том, что он ел гусей с Черных озер, расположенных в земле Гошен, что на подступах к Египту, чуть не стоило ему звания, потому что солдатам было строго запрещено охотиться там на диких свиней и диких птиц. А уж офицеру нарушать строгий приказ было и вовсе нельзя. Но звание Каролю все же присвоили. Очень он перед тем отличился. И он, теперь уже подполковник, не держал зла на Мару. Она его спасла тем, что поставила диагноз. И потом вовсе не она, а дурак-стажер рассказал другим врачам про гусей. Но драма была в другом: пока Кароль проваландался с этой гусиной желтухой, Мара исчезла из больницы. И никто не мог сказать, куда она девалась.
Одни говорили, что уехала лечить какие-то жуткие болезни в Южную Америку, другие — что отправилась налаживать прививки в Африке, а третьи утверждали, что она еще раньше вышла замуж за миллиардера и живет в Штатах, а в Израиль приезжала только на время войны. Война кончилась, и Мара уехала назад, а адреса не оставила.
Кароль дошел до самого главврача, но и тот ничего толком ему не рассказал.
— Поверь мне, парень, — пробормотал, — от этого тайфуна нам всем лучше держаться подальше.
И вот, представьте себе, стоит наш подполковник в очереди на посадку в аэропорту Орли, это в Париже, чтобы лететь в Камерун, и вдруг видит: мимо него идет — кто бы вы думали? Да, Мара!
Кароль вышел из очереди и пошел за ней. Выяснил, куда она летит, переплатил, но взял-таки билет на тот же самолет, а самолет летел в Гренландию. Каролю же было все равно, куда лететь — в Гренландию или в Камерун, лишь бы вместе с Марой. Он сел в самолете рядом с ней, отправив какого-то шибздика-француза на свое место. И такой вид был у нашего подполковника, когда он просил французика пересесть, что тот и не подумал спорить, хотя предлагаемое место было в самом хвосте самолета.
А уж пристроившись рядом с Марой, Кароль не отходил от нее до тех пор, пока не оказался вместе с ней в гостиничном номере паршивой гостиницы, которая в Гренландии считается самой хорошей. Но ему было наплевать на недостатки гостиничного сервиса в Гренландии, потому что Мара подарила ему такое счастье, о котором он даже не смел мечтать.
И в День независимости они решили отпраздновать помолвку.
Замуж за Кароля Мара пока не шла, но согласилась пожить вместе, чтобы присмотреться. «Ты пока дерьмо, — объяснила она возлюбленному, — но мне кажется, из тебя еще можно сделать человека». И от этих слов подполковник вознесся на седьмое небо, где и продолжал находиться.
Может быть, по этой причине, а может, по другой он немедленно согласился везти нас в Шаарию на своем серебристом «понтиаке», что должно было убедить моего бывшего мужа в моей, а не его правоте. А что муж — бывший, в этом я не сомневалась. С тех пор как я ушла от него, жизнь стала нормальной. Сумасшедшей, конечно, но нормальной, без вечного страха за завтрашний день и без нытья. Нормальная жизнь, крепкая, как наваристый бульон. Жизнь, в которой я себе и ей, этой жизни, полная хозяйка. И никогда больше не будет иначе.
Если бы все это происходило в Питере, за спиной вился бы шепоток: «Она — дочь своей матери!» Да и вился наверняка! Уж Мишкина мать точно не преминула употребить это восклицание, когда получила от сына письмо с сообщением о моем непорядочном поведении. Ну что ж! Не такая уж плохая у меня мать. Красавица. И умница. Переводит с четырех языков и все еще держится молодцом, хотя ей уже под пятьдесят. Берет себе тех мужиков, какие ее устраивают. И делает то, что хочет. Как покойный отец мне завещал. А я, дура, старалась жить по линеечке, чтобы все как у людей, чтобы ни ниточки за прошвочку не вылезло. Так что — бывший муж, совсем бывший. И никаких шансов на примирение. Кроме того, Женька ему дает фору по всем параметрам.
Приехали мы в Шаарию в седьмом часу вечера. В окнах моей бывшей квартиры — во всех разом — горел свет. Мне бы задуматься: с чего это? Эмигрантская жизнь, она