Малка использовала каждую каплю «Дом Труссо» рачительно, но готова была подарить мне целый флакон, только я не взяла. У каждого должен быть свой заветный запах. Я еще не нашла духи, которые выражали бы мое внутреннее «я» хотя бы на пятьдесят процентов. А «Дом Труссо» вообще не имели права говорить от моего имени.
— Какой дом! Какое место! — восторженно шептала мне прямо в ухо Малка. — Тут я могла бы быть счастлива.
— Комнат много, — ответила я небрежно, — когда в них можно будет жить, выбирай любую. Поставим рояль, и пой себе с утра до вечера. Даже ночью можно петь, соседи не услышат.
— Только учти, мои родители и близнецы наговорят тебе о твоем доме кучу гадостей. Не обращай внимания. Дом великолепен!
Милая моя Малка, где те времена, когда наставления старших еще повергали меня в пучину сомнений и страданий? Ясное дело, что дом не понравится твоим родителям, на то они — Хайка и Иче, люди основательные и разумные.
— Ой-ой-ой! — послышался голос Хайки Цукер. — Неужели «Сохнут» теперь дает такие трущобы новым репатриантам? Это же надо прописать в американских газетах! Наши американские братья жертвуют последние копейки на Израиль, а на них тут покупают такие развалины! Готеню! Вос туцех?!
Не получив от Господа ответа на вопрос, что же это делается на белом свете, Хайка громко и деловито высморкалась.
— Что ты будешь делать с крышей? — спросил Иче Цукер.
— Когда-нибудь закажу новую. А пока буду жить в комнате, в которой есть крыша. Только мне мешают эти пруды. Они воняют. И я не могу спать под кваканье лягушек. А кроме того, мне нужен водопровод.
— А я не могу делать бессмысленную работу! — Иче тряхнул головой и топнул ногой. — Сначала настилают крышу. Пусть она даже немного течет, но крыша — это крыша, и крыша — это дом. А дом без крыши — это фью, — Иче присвистнул, — это… я не знаю, что это. Даже не скворечник!
— Но у меня нет денег на крышу!
— А на водопровод у тебя есть?
Что правда, то правда, денег на водопровод тоже не было.
— Значит, так, мы настелем какую-нибудь крышу, выпустим лягушек в сад и дадим тебе воду. На это уйдет три дня, а может быть, неделя или две. Работать нам придется урывками, когда платной работы нет. Дай нам ключи.
— Ключей нет. Дверь не закрывается.
— Вейз мир ништ! — заломила руки Хайка Цукер. — Она живет без ключей! И где? В этом бандитском Яффо! Ее украдут и изнасилуют.
— А красть зачем? — спросил подошедший близнец. Второй все еще прохлаждался на крыше.
— Ты Левка? — спросила я строго.
— Ну, Левка.
— Тот, который рисует, или тот, кто собирает монеты?
— Рисует Менька.
— Понятно. Тогда позже пойдешь со мной на Блошиный рынок. Я познакомлю тебя с самым большим специалистом по нумизматике в Израиле. Ему нужен помощник.
— Идем сейчас. Этот дом как швейцарский сыр — одни дыры. Отдай его «Сохнуту» и возьми себе что-нибудь нормальное.
— Нет, это мой дом, и другого мне не надо. Кроме того, «Сохнут» мне ничего не должен. Он дал мне квартиру в Петах-Тикве, но она осталась бывшему мужу.
— Так мы с Менькой враз его оттуда выселим. Он у нас возьмет свою котомочку и пойдет… в общем, — Левка оглянулся на Хайку и Иче, — ну, пойдет себе!
— Нет. Я хочу жить тут.
— Ну и дура!
— Левка, — перебил сына отец, — где мы можем взять столько водопроводных труб и шифера на крышу?
— Мадам Ципори выкапывает совсем еще хорошие трубы и кладет новые, — задумчиво ответил Левка. — Она не велела нам хранить старые трубы. И ее старые ванны-унитазы-умывальники вполне годятся. Эта идиотка перестраивает свою виллу каждые пять лет. Все старое там еще вполне новое.
Иче кивнул и закурил.
— Ну? — сказал он. — Я же спрашивал про крышу.
— А что крыша?! Ерунда — крыша. Черепицу возьмем там и здесь. Так крыша будет не совсем одного цвета! С балками плохо.
— Про балки я и думаю, — вздохнул Иче.
— Балки лежат вон там, — Менька спрыгнул с крыши прямо на землю, спланировал, как кузнечик.
— Где — там? — недоверчиво переспросил Левка.
— Мне сверху видно все, ты так и знай! — пропел Менька приятным баритоном. — Там, на пустыре, лежит гора старых телеграфных столбов. Они никому не нужны, сквозь них пророс лопух. Чем не балки?
Близнецы отправились на разведку, а Хайка раскинула на траве привезенное с собой одеяло и стала раскладывать на нем мисочки и пластиковые коробки с едой.
— Где тут покупают напитки? — спросил Иче деловито. — Мы забыли привезти колу.
Он отправился за напитками, а мы с Малкой уселись на тех самых старых скрипучих качелях, которые раньше висели на уровне второго этажа. Близнецы уже успели спустить их, перевесить и опробовать.
— Это неправда, что Казис от меня отказался, — сказала Малка не столько убежденно, сколько убеждающе. — Он пытается спасти наш брак. Он много работает. Знаешь, как он плакал, когда я уезжала! Вот, ты вышла замуж за еврея, и что?
— Ничего. Только… Ты-то почему не пытаешься что-нибудь спасти? У тебя есть голос, замечательный голос. А ты сидишь дома и ревешь. Начни крутиться!
— Где? Тут одна опера, и у нее нет денег. Они берут своих, даже если те поют плохо.
— А ты пой! Давай концерты. Разъезжай по кибуцам и городкам. Твое дело — петь, а не записывать телефонные заказы на починку водопровода и канализации. Пусть Израиль привыкнет к звучанию твоего голоса и решит, что без него — это уже не совсем Израиль.
— Отец содержит семью. Близнецы ему помогают. Я не хочу сидеть на их шее!
— Вот и не сиди! Начни двигаться. А твой Казис… либо он придет и повалится тебе в ноги, либо…
— Никаких «либо» не будет!
— Кто его знает? Вдруг он тебе больше вообще не понадобится?
— Как такое может быть?!
— Может. Знаешь, Мишка меня не бросал. Это я его бросила.
— Ты? — пушистые Малкины ресницы затрепетали. — И кто вместо?
— Пока никто. Но все равно хорошо. Все равно намного лучше.
Я прислушалась к разговору Хайки с мужем.
— Тут куча работы! — сказала Хайка сердито. — Кто нам за это заплатит?
— Я делаю это для реб Меирке, — ответил Иче.
Хайка вздохнула.
— Я понимаю, что для реб Меирке… — сказала она уже без злости, — но согласись, что этот дом — мишугас. Не лучше ли направить девочку на нормальный путь?
— Кто знает, какой путь нормальный? Реб Меирке ее не оставляет. Видишь, она приехала в Израиль. Кто бы мог подумать, что такое случится?
— Наверное, ты прав, — вздохнула Хайка. — Наверное, реб Меирке знает лучше. Сделайте ей крышу и канализацию. Но, Боже мой, какими путями все идет!
— Я и говорю, — согласился Иче. — Но так будет правильно.
Кто такой этот реб Меирке, ради которого мне собираются настлать крышу, провести и вывести воду? И как об этом спросить? Я уже повернулась было к Малке, вдруг она знает что-нибудь о таинственном ребе, но в этот момент в калитку вошел Левка. Вошел и застрял, потому что он держал передний конец длиннющего телеграфного столба, а задний конец держал, очевидно, Менька, не сообразивший вовремя развернуться. Левка крикнул: «Иди направо!», но Менька его не слышал. Я побежала к дыре в заборе, передать Меньке то, что сказал Левка. Иче тоже вскочил и стал оглядывать забор, надеясь найти еще один лаз. Потом он побежал за мной, и работа закипела.
— Сначала необходимо подкрепиться! — шумела Хайка.
Малка повела ее на качели, там они о чем-то оживленно разговаривали. А поленница телеграфных столбов все росла. Когда все столбы перекочевали с пустыря в мой сад, Левка с Менькой стали собирать сухие ветки и обдирать кусты, потому что поленницу было решено закамуфлировать.
— Столбы, конечно, никому не были нужны, пока лежали там, на пустыре. А сейчас они могут оказаться соринкой в завистливом глазу, — объяснил мне Менька.
Закончив камуфляж, мужчины принялись долбить дырки в стенах, чтобы выпустить воду из комнат. Болото стало вытекать, и поднялась такая вонь, что есть уже никому не хотелось. Левка надел резиновые сапоги и бывалым канализатором смело ступил в скользкий ил, покрывавший полы моего дворца. В первую очередь он, разумеется, побрел к таинственным дверям. Одна вела в огромную кухню, набитую почерневшей медной посудой, другая — в ванную, в которой все прогнило, третья — в боковую комнату.
Значит, у меня дворец не из трех комнат, как было написано в документах мэрии, а из четырех. И это славно. А подвал в таком доме просто обязан быть. Он откроется, этот Сезам, и в нем ждут меня сказочные сокровища — бутылки скисшего вина и мешки проросшей и сгнившей пшеницы.
Забегая вперед, скажу, что подвала не оказалось. И Иче посчитал, что это хорошо, потому что подвалы порождают крыс.
После того как мы поели и Иче с Хайкой устроились на одеяле поспать, произошел серьезный разговор с близнецами.
— А я говорю, — кипятился Левка, — что, если у человека есть настоящий интерес, плевать ему на маму с папой, на все плевать! Он свое сделает и своего добьется. У Меньки нет настоящего интереса рисовать, вот и все! А поэтому пусть сидит в дерьме и не чирикает!
— Я бы пошел в ешиву, — сказал Менька с тоской. — Мне нравится.
— Ну уж нет! — ответил Левка спокойно. — Вот этого я не допущу! Это мракобесие у тебя от тоски. Найдешь хорошую бабу и успокоишься. Художником — это пожалуйста! Даже кибуцником — пожалуйста! А ешиботником — нет! Этого никогда не будет!
Малка молчала. Не ей говорить. Она уже и так натворила черт-те что. Менька тоже не слишком распалялся. Видно, считал, что спорить не о чем. Зато Левка явно завелся.
— Он устроил нам кошер! — чуть не кричал Левка. — Нам! Ему не хватает маминой кошерности, ему нужна своя! Тебе это понятно?
Я вообще не разбиралась в подобных тонкостях. Даже свинину ела без угрызений совести. И все вокруг делали то же самое. Правда, Мара свинину из рациона исключила. Сказала, что в теплых странах ее нельзя есть из-за какой-то свинячей болезни. Ну, нельзя и нельзя. Не больно надо. А вот чем отличается Хайкина кошерность от Менькиной кошер