Он вернулся под утро. Усталый, но бодрый. Счастливый даже. Яхта была в плохих руках, требуется ремонт, но небольшой. В несколько тысяч уложимся. И все. И никаких страданий. Вот и пойми, в которую из Андромед он был влюблен. В яхту, пожалуй.
Того, чтобы провожать милого в море, распустив косы по ветру, в заводе у нас не было. Женька поехал собирать товар по каким-то своим явкам от Ашкелона до Нагарии, потом ушел в море. Месяца три от него не было известий. Правда, Сима сообщила, что приезжал, все дела провернул, не понравился и назад уехал. А спустя три месяца — звонок в пять утра. Голос хриплый и далекий.
— Слушай, мать, шторм треплет второй день, и яхта идет ко дну. Не держи зла. У меня в жизни лучше тебя ничего и никого не было.
— Где ты?! — заорала я так, словно шторм бушевал не за окном даже, а прямо в спальне. — Координаты! Дай координаты.
Он молчал. А я продолжала орать. Тогда он эти проклятые координаты назвал. Прошипел: «Поздно уже!» Потом что-то забулькало в трубке, и все. Что там у него приключилось — черт знает.
Рация не отвечала. И я стала соображать, кого звать на помощь. Кароля снова нет. Абке в такую рань не дозвониться. В армию, полицию? Куда звонят по такому случаю? На стене рядом с кроватью была прикноплена бумажка с телефоном Шуки. У того тоже яхта была, они с Женькой иногда с ним на пару в море ходили. Женька эту бумажку и прикнопил. Сказал даже: если что-то серьезное, звони ему. Можно положиться. Я позвонила.
Мне ответил свежий голос. Три часа ночи, а голос — как после душа и утреннего кофе.
— Где? Минуточку. Сейчас. Пишу. Не выходи из дома, сиди на телефоне, даже в туалет не ходи. Вдруг он снова позвонит. Сама никому не звони. Я скоро приеду.
Приехал он часа через два. Все это время я металась по дому. Телефон не звонит. Женькина рация молчит. Чего я жду?! Почему понадеялась на какого-то Шуку? Где Женька?! Что делать?!
И только я начала соображать, где сейчас может быть Кароль и как туда дозваниваться, как в дверь позвонили.
До этого я видела Шуку только раз. Запомнила глаза. Глаза примечательные: серые, но яркие. И очень пронзительный взгляд. Полковник, чином старше Кароля. И при высшей воинской награде за какие-то там дела, про которые в местных учебниках истории написано. При этом — Женькин приятель, это я уже сообщила. Только в связи с прежней Женькиной любовной эпопеей они сильно поссорились. Шука считал, что Женька не должен был умыкать Луиз. Да и история с венчанием ему не понравилась. Он орал: «Если ты мужчина, реши: ты — еврей или христианин! От кого ты прячешься? И если решил жениться, иди к ее папаше и действуй по всем правилам! А ты — трус! Все вы такие, у вас черт знает что в голове!»
Женька на него обиделся, да и я после Женькиного рассказа надулась. «Все мы такие»! Мы! А они — ангельской породы. Но после жуткой истории, приключившейся на «Андромеде», Шука все же приехал к Женьке в Нес-Циону и предложил помощь. Брал его на своей яхте в море и, как мог, лечил от мерехлюндии. Только я ему этого «мы — вы» не простила. А тут налетела с поцелуями.
Впрочем, давайте по порядку! Шука вошел со словами: «Жив твой Женька! Пограничная охрана сняла его с яхты. В последний момент успели. Яхта пошла ко дну на глазах. Говорят, страшное было зрелище. Как в воронку ее утащило. Может, Женька на что-то наскочил в темноте. Явная пробоина. И большая. Чудом успели».
Тут я и накинулась на Шуку с поцелуями. А он не отмахивался. Принимал с удовольствием, даже поучаствовал в этом празднике духа. Потом велел: «Жарь яичницу, вари кофе. Нам далеко ехать за твоим морским волком. Он на военной базе под Нагарией».
Шука вел «Форд» как самолет: у-у-у, выходим на взлетную полосу, ж-ж-ж, разгон, фью-и! — полетели! Так мы летели до самой Хайфы, благо время было утреннее, раннее, машин мало. А на чек-пойнте за Хайфой застряли. И там меня осенило: Женька сам устроил эту пробоину! Какой же он подлец! Впрочем, почему обязательно он? Это она, Андромеда проклятая, Луиз эта с душой эдельвейса! Ручки сцепила вокруг Женькиной шеи и потащила к себе. Тварь! Хоть бы осталась там, в трюме. Пусть ее нашли бы через триста лет — в свадебном платье на супружеской постели. В веночке из белых роз и с перерезанной шеей. Пусть!
— Чего ты? — спросил Шука.
— А что?
— Я спрашиваю, чего это ты колотишь кулаками? Хочешь выйти?
— Я и не заметила, что хулиганю. Шука! Понимаешь… я подумала… это Женька пробил в яхте днище.
— Ну да?! Зачем?
— Его Луиз достала. Не надо было мне отпускать его одного на «Андромеде».
Шука помрачнел.
— Если так, Женьку необходимо лечить, — сказал строго, когда мы уже подлетали к Акко. — У меня есть знакомый психиатр.
— Он не пойдет. И не больной он. Просто… он — русский. Тебе не понять.
Шука помолчал минут пять. Потом спросил:
— У вас долги?
— И что?
— Может, он пожертвовал яхтой, чтобы получить компенсацию от страховки? А ты — призраки, привидения!
И впрямь, что со мной случилось? Откуда столько чертовщины в голове? От Чумы, что ли, заразилась? Так спокойно и славно на душе стало. И вдруг внутри снова похолодело. Женька же ушел в море без страховки! Пришла бумага из какого-то учреждения. Грозили штрафом за неуплату страховки. Женька махнул рукой. Мол, по возвращении уладим! Значит, все-таки Луиз, а не страховка. И значит, он с самого начала так решил.
Женька сидел на скамеечке во дворе военной базы. Его переодели в сухую майку и чьи-то джинсы.
— Вот и все! — сказал он и осклабился зловещей улыбкой.
— Что все?
— Пропала «Андромеда», и все наши труды пошли прахом. Не будет тебе свадебного подарка! Начнем с нуля, зато набело.
— А я на твой подарок и не рассчитывала. Ты его себе готовил. Сам и утопил. Не будет этой «Андромеды», так не будет. И что дальше?
Женька взглянул на меня исподлобья.
— Будем жить, как все люди. Мне предлагают работу инструктором по подводному плаванию в Эйлате.
— Да? А что я там буду делать?
— Рожать детей.
— А-а.
— Ну не получилось у меня забыть Луиз, — сказал Женька тихонько. — Может, еще получится. Ты меня жди! И это… ты свои приключения брось. Они добром не кончатся.
— Ладно. Тебя это уже не касается.
— Не держи зла, — вздохнул Женька.
— Негде мне его держать.
— Тогда я тебе еще кое-что расскажу. Долги у меня были, понимаешь. Неправедные. В общем, так мне хотелось заполучить «Андромеду», что себя не помнил. А перед поездкой я… ну, в общем, раздал я все долги.
— А деньги откуда?
— Заложил твой дом.
— Это как?!
— А ты разве глядишь, какие бумаги подписываешь?
— И это называется жить набело?!
— Клин клином вышибают. Но ты не печалься, я в долгу и у тебя не останусь. Все верну, до копейки.
На том мы и расстались. Шука всю обратную дорогу молчал. Уже на подъезде к Тель-Авиву спросил:
— Что у вас случилось?
Ну как ему объяснить? Пожала плечами и сказала:
— Мозги у парня помутились.
— А под воду его пускать можно? — нахмурился Шука. — Это ведь не шутка. Он людей с собой берет. Если он действительно сам утопил свою яхту…
— Все будет в порядке. Он, конечно, псих, но для других не опасный. Самоед. Себя самого кушает, — перевела с русского. И вдруг добавила, сама не знаю почему: — Вчера у меня был день рождения. И никто меня не поздравил.
— В таком случае, едем к Мотке! Это тут по дороге. Да не тоскуй ты так! Попсихует твой Женька и придет в себя. Он парень неплохой. И разве можно сравнить тебя с этой арабкой?!
9. О разбитых тарелках и счете в банке
Если хотите знать, что такое хорошо приготовленная баранина, езжайте к Мотке. Это в нижней Хайфе, и любой вам покажет, где расположен Моткин ресторанчик. А в баранине я понимаю, она — пища богов и искусствоведов, поскольку и те и другие тяготеют к местам, где гостей потчуют барашком. Вот армяне, например. Славны и стариной, и бараниной. Армянская баранина пряная и пьяная, и это вкусно. Приходилось мне есть баранину и в Средней Азии посреди раскопок. Вся Средняя Азия размещается посреди раскопок и между овечьими отарами. Баранина у них жирная и сочная, но скучноватая. Чего-то в ней не хватает. Ела я баранину и на Алтае. Насыщает, но пованивает. А еврейская баранина, она особая.
Во-первых, не забудем, что Господь наш любил бараний бок, приготовленный на храмовой жаровне, и ради того чтобы обонять этот запах, приказал построить Храм. Говорят, посвященный небу бараний дух распространялся из Храма не только вертикально, но и горизонтально. Уже на подступах к Иерусалиму нюх наших праотцев улавливал его и им наслаждался, объединяя таким образом Небо и Землю в единое праздничное застолье.
Да и сегодня не только в праздники, но и в святую субботу бараний дым столпами уходит в небо, поднимаясь от многочисленных жаровен, называемых здесь мангалами. И Мотке считает, что это правильно, даже если нарушается суббота, потому что свою порцию бараньего дыма Небо должно получить и в отсутствие Храма, а единение Неба и Земли даже важнее соблюдения субботы, ибо суббота для евреев, а не евреи для субботы. Шука кивает и улыбается.
Разговор о мангалах зашел потому, что я рассказала моим сотрапезникам про пикник на обочине. Еду как-то по широкому шоссе, связывающему Яффу с Петах-Тиквой. Шоссе пыльное, разделено на две части узкой полоской чахлой зелени. И такое движение по этому шоссе, что прилежащие к нему дома почернели от копоти. И вот на этой узкой полоске отравленной природы семейство затеяло пикник. Поставили мангал, расстелили одеяло и вознесли бараний дым к небу. Ну не смешно ли?
Мотке тут же возразил, что служить Небу можно и на обочине шоссе, а Шука объявил с обычной своей улыбкой, то ли одобряющей, то ли подсмеивающейся над сказанным, что подобное служение наверняка засчитывается по повышенному тарифу. Что до мангального сумасшествия, подхватил Мотке, которым объята вся страна, то так надо и так правильно. Ни одно массовое увлечение не возникает, не получив на то соизволения Небес. А с тех пор как он, Мотке, открыл ресторан и специализируется на баранине, на него низошло благословение. Дела идут хорошо, и на душе стало спокойно. Тут уж Шука кивнул с серьезным и даже торжественным выражением на лице. Состоянием дел бывшего подопечного он был доволен.