Дэби растерялась. Она хотела бы приучить одного льва смирно лежать рядом с одним ягненком, но если для этого требуется не только примирить Ешива-Университет с Кочатином, но и Кочатин между собой, а потом с Садгорой, да еще и Садгору с Сатмаром — нет, это Дэби Глазер взвалить на свои плечи не могла!
Уныние моей свекрови в тот момент не поддается описанию. Ладно бы сиротка отказалась только от платья, заказанного у израильской звезды гламура Гидона Оберзона, но придется отказаться и от консервативного раввина, выписанного из Бруклина! Оценив обстановку и приняв во внимание нрав кочатинских хасидов, мы с Шукой заручились поддержкой старшего Глазера и его сыновей и пригласили раввина из уважаемых талмудистов-миснагедов, которые все равно ни кочатинских хасидов, ни американских консерваторов и реформистов за правоверных евреев не считают, а потому могут вести церемонию бракосочетания, не обращая внимания на стоны одних и вопли других.
Осталось решить, кто будет играть под хупой роль моей матери? Эта роль была отдана Гитл самой судьбой. Но Дебора возражала. Под хупой, видите ли, должны быть только самые близкие! А объяснить ей, кто такая Гитл, было совершенно невозможно. И Золушка наконец то ли вышла из себя, то ли стала самой собой.
— Если Гитл не поведет меня под хупу, хупы не будет! — пригрозила я будущей свекрови.
Та потупилась, но возразить в том же тоне не решилась.
Соперничество между Дэби и Гитл началось не с дуэли Роз и Гидона Оберзона. Вражда началась со званого ужина, на который Глазеры пригласили меня, Гитл и Кароля, двух последних в качестве родни невесты. Дэби оделась демократично и предложила такой демократичный стол, что Шука и Кароль, пошептавшись, куда-то укатили. Вернулись они с картонками и коробками, в которых разместился царский ужин из ресторана «Цезарь». А Гитл…
Нет, то была не Гитл и не Эстерке, а фрау Минна, уроженка Вены, дочь богача, светская дама! Ее платье смастерила Роз, но на сей раз она обошлась без выкрутасов. Серый шелк и серые кружева, нитка жемчуга и старинные жемчужные сережки. Спросить у Гитл, натуральный ли это жемчуг, Дэби не решилась. Глупо было и спрашивать. Жемчуг говорил за себя. Не знаю, привезла ли его Гитл с собой из отчего дома или взяла напрокат, но выглядел он безупречно. И вообще Дэби выглядела рядом с Гитл как скромная прислуга Белого дома рядом с Жаклин Кеннеди. А какой разговор вела моя Гитл! И как она играла на рояле — сначала одна, потом в четыре руки с Дэби! О! И пусть восклицательный знак покажется вам поднятым вверх указательным пальцем. О!
Простить подобный афронт своей тайной мечте быть доброй волшебницей ленинградской сиротке Дэби не могла. Но взяла себя в руки и почти справилась. Была любезна с Гитл просто до изнеможения. И от души хвалила дизайнерскую работу Роз. Даже обещала прислать ей клиентуру. С хупой, правда, оступилась. Прорвалось. Но и тут все кончилось миром. Гитл решила под хупу не идти.
— Нельзя мне. Не было разрешения.
— Тогда не будет хупы! — пригрозила я снова.
— Как это не будет? — удивилась Гитл. — Неужели не найдем мне замену? Не волнуйся, все само устроится наилучшим образом.
Тон сказанного был ласков, а голосок нежен, но лицо Гитл выражало такую непреклонную решимость, что на сей раз опустить голову и покорно вздохнуть пришлось мне.
За несколько дней до события я собралась с духом и позвонила Симе. Она не стала размахивать над моим ухом волшебной палочкой и шипеть грозно, как злая колдунья, которую не захотели пригласить на свадьбу подопечной принцессы. Напротив, наша непробиваемая Сима жалобно ныла, всхлипывала и вздыхала. Как же ее не позвали на свадьбу кровиночки, которую она лелеяла еще до того, как эта кровиночка родилась? Как же это?! И все из-за проклятого Паньоля!
— Я не могла пригласить тебя из-за Гитл.
— Какая еще Гитл? — мрачно поинтересовалась Сима.
— Вдова реб Меира, которого ты…
— Ладно. Желаю счастья! — торопливо сказала Сима и повесила трубку.
Между тем день свадьбы приближался и виделся лавиной, которая вот-вот погребет под собой весь мирный, лучащийся покоем пейзаж, который так радовал глаз.
— Перестань! — неожиданно рыкнул Шука, озверевший от споров. — Не хочу больше слышать про конгрессменов, хасидов, реформистов, миснагедов и апикойресов! Завтра мы уплываем на моей яхте на Кипр. Вернемся за день до свадьбы. Собирайся!
И мы уплыли просить благословения у Киприды. Правда, Шука не знал, кто она такая, а я не стала ему объяснять. За время нашего отсутствия Глазеры сняли райский сад у одного богача, которого они все равно собирались пригласить. И заказали три кейтеринга разной степени кошерности, решив рассадить три категории наших гостей так, что одну от другой отделяли плотные куртины роз. А розы в Израиле — это вам не индивидуальные кустики, а облака сиреневого дыма или пылающие багряным огнем заборы из мощных колючек.
Хупу поставили так близко к куртинам, что ни кочатинские хасиды, ни американские консерваторы, ни апикойресы-эпикурейцы не могли бы вцепиться друг другу в волосы, если бы и захотели. Каждый стоял в своем коридоре из роз и видел то, что ему показывали. А лезть сквозь колючки, чтобы выяснять отношения, да еще на свадьбе, — кому оно надо?
Отдавали меня Шуке Малка и Иче Цукер. А Гитл пристроилась между куртинами, где, по ее и по моему мнению, не хватало одного куста, — аккурат между хасидами и эпикурейцами.
— Где же мне еще стоять? — она дотронулась до своих золотистых волос, не покрытых ни косынкой, ни шляпкой, и печально улыбнулась. — Буду стоять тут и смотреть прямо на тебя. А ты смотри на меня и ничего не бойся.
Поскольку читатель не осведомлен во всех нюансах еврейских правил хорошего тона, изложенных в сборнике под названием «Накрытый стол», смущение Гитл требует объяснения. Дело в том, что кочатинские хасиды, да и все прочие истинно религиозные евреи, не переносят вида женских волос. Замужняя женщина должна даже не просто спрятать волосы под косынку или шляпку, а налысо их сбрить. Но Шлойме рычал и размахивал кулаками, не позволяя Гитл ни обрить голову, ни покрывать золото волос шляпками или платками. Когда Гитл вернулась из России в Ришон, ей уже было за сорок, и по всем Божеским и человеческим законам золотистые кудри должны были вскоре поседеть. Кочатинский ребе решил, что, когда это случится, Шлойме образумится и позволит жене покрыть голову.
Но волосы Гитл не седели. Сама рабанит Бренделе срезала клок волос с ее головы, чтобы проверить, не красит ли Гитл волосы, — избавь, Господи! Ответ специалистов был твердым и однозначным: не красит. И ни одного седого волоса! Не чудо ли? А раз имело место чудо, то Гитл оставили в покое. В синагогу она приходила с покрытой головой, а на улице хасиды старались ее не замечать. Вот потому Гитл определила себе место между хасидами и эпикурейцами, которых евреи называют «апикойресами».
Вклинить эпикурейцев между Кочатином и американскими реформистами предложил Динин муж-конгрессмен, рассудив, что хасидам нет дела до людей неверующих, в отличие от тех, кто верит не так как надо. А вот чтобы американским реформистам, ежедневно совершающим непотребства как бы во славу Имени Божьего, было дозволено присутствовать на свадьбе, в результате которой должен появиться на свет Мессия, — нет, от одной этой мысли в жилах учеников обеих кочатинских ешив закипала кровь.
И Гитл, не менее мудрая, чем конгрессмен, решила укрепить кордон и расположилась в таком месте, где закипевшая кровь могла, упаси господь, пролиться. Встала на место недостающего розового куста. На всякий случай и чтобы не понадобилось! Только ее я и запомнила из всей этой суматохи. Как она была хороша! Солнце дрогнуло на небосклоне и, направленное рукой опытного осветителя, чуть переместилось вправо, чтобы от волос Гитл пошло требуемое свечение и сияние. Я услышала «…и сияло лицо его» из уст сурового талмудиста и благодарно кивнула. Слова эти, относящиеся к законодателю Моше-рабейну, были лишними в обряде кидушин.
Сказал их суровый ребе как бы невольно или даже помимо собственного желания, ухватив краем глаза сияющее лицо Гитл. В том, что слова относились именно к ней, я уверена, потому что перехватила его взгляд. Но когда я рассказываю об этом в присутствии Шуки, мой супруг добродушно ухмыляется. Он не слышал этих слов. И считает, что талмудист их не произносил и не мог произнести.
Я думала, что Шуку будут раздражать гости, приглашенные Гитл, а он, напротив, все порывался попасть в руки кочатинских хасидов, которые таскали его на стуле, вертели в своем диком танце и так хлопали по спине, что легкие опадали и дыхание на секунду задерживалось.
А с музыкой вышло так: решили не приглашать клезмеров, иначе дикий хасидский оркестр совершенно заглушит изысканный джаз, все музыканты которого когда-то были учениками моей свекрови. Но оркестр на хасидской трети пространства все же появился. Я подумала, что его пригласила Гитл или привели с собой хасиды. Несколько раз порывалась об этом спросить, но все забывала. Простить не могу себе этой забывчивости!
Я носилась между отсеками для гостей, заключенными в куртины роз. Папа Глазер пригласил одну киногруппу. Его дочь Дина заказала еще одну, а ее братец притащил третью из США. Камеры гудели безостановочно. Встань сюда, сядь туда, подойди к пятому, седьмому, тридцатому столику, нагнись, выпрямись, улыбнись, пройдись, замри на месте. Жена американского сенатора потеряла брошку. Какие-то люди ищут месье Дювалье, он им нужен срочно. Кто такой этот месье и как он выглядит? Он приехал из Парижа с Чумой? Да нет же! Дювалье из Америки. Тогда поищите Дину. Да, тут все кошер, но в разной мере. Слева — для консерваторов, справа — для гурманов, а «глат кошер» — за теми кустами.
«За теми кустами» было спокойно. Там меня никто не дергал и не донимал. Хасиды мужеского пола веселились в чисто мужском обществе, которому не было дела до невесты. Этим отсеком заведовал Шука. А на женской половине, где квохтали хасидки, я побывала трижды. Там царила Гитл. Она предводительствовала в хороводах, заставила меня станцевать «ределе» и, прижимая одной рукой к себе, другой подтолкнула к выходу. Бег