.
Листы речи, которую должен был произнести эрцгерцог, все были в пятнах крови его раненого адъютанта. Он, однако, спокойно прочел их и добавил от себя, что теплый прием в городской ратуше доказал верность подданных и их радость, «что покушение не удалось»[342].
Шестой, последний, убийца терпеливо ждал. Автомобиль эрцгерцога отъехал от здания ратуши, миновал два небольших квартала, повернул в узкую улицу, названную в честь дяди эрцгерцога, Франца-Иосифа. В тишине хлопнули два выстрела. Герцогиня подалась вперед, закрывая мужа. Первая пуля вошла в живот ей, вторая повредила шейную артерию эрцгерцога. Выстрелы оказались роковыми. Оба истекали кровью, но Франц-Фердинанд шептал жене: «София, София, держись. Ты должна жить ради детей»[343].
Мужа и жены не стало с разницей в несколько минут.
Это случилось ровно через четырнадцать лет после того дня, как наследник австрийского престола подписал обет отречения, добившись разрешения на брак. Когда слух об убийстве разнесся по городу, колокола католических и православных церквей траурно зазвонили, а муэдзины затянули мусульманский призыв на поминальную молитву. Намерение убийц свершилось, и в Сербию полетела условная телеграмма из четырех простых слов: «Обе лошади проданы удачно»[344].
Реакция на новость из Сараево столько же сказала о людях, узнавших об убийстве, как и само это убийство. Когда адъютант доложил императору Францу-Иосифу о страшной гибели племянника и его жены, тот молча постоял несколько мгновений, а потом воскликнул: «Ужасно! С Всемогущим не поспоришь… Высшая сила восстановила порядок, который я сам уже не могу поддерживать»[345].
Самый высокопоставленный солдат Австрии, начальник штаба Конрад фон Гетцендорф, немедля написал своей любовнице Виргинии фон Райненгауз, что это политическое убийство может развязать страшную войну, а значит, пока внимание католической Австрии будет занято, она успеет развестись с мужем и стать его женой. Всепоглощающая страсть и война слились в нем воедино. Счастливый Гетцендорф закончил так: «Слава Богу! Я ждал этого целых восемь лет! Уж теперь ты точно не скажешь “нет”. Теперь ты согласишься выйти за меня?»[346]
Чуть ли не весь мир узнал о событиях в Сараево раньше, чем трое осиротевших детей Гогенбергов. Барон Андреас фон Морси, адъютант эрцгерцога, позвонил в Хлумец доктору Отто Становски, их воспитателю. Чех-священник обедал с детьми, когда его позвали к телефону и Морси сказал: «Пожалуйста, сообщите нашим дорогим детям как можно осторожнее, что высокопоставленные лица пали от руки жестокого убийцы»[347]. Барон позвонил еще и Генриетте Хотек, тетке детей, которая проживала в Праге, и она тут же выехала в Хлумец[348].
У доктора Становски болела мать. Он не сразу вернулся за стол, и они стали шептаться, что, наверное, ей стало хуже. Когда он вошел бледный как полотно, в комнате стало тихо. Несколько бесконечных минут он не смотрел на них и не говорил ни слова. Дети понимали, что случилось нечто страшное, но доктор Становски не мог подобрать слов и рассказать, что он узнал. Обед закончился в напряженном молчании. Через семьдесят лет принцесса София Гогенберг сказала внуку: «Тогда мы сели за стол детьми, а встали взрослыми. Детство оборвалось разом»[349].
Приехала заплаканная Генриетта Хотек, но ни она, ни воспитатель все никак не находили в себе сил сказать детям правду[350]. Сначала они узнали, что родители заболели; потом – что произошло несчастье и за них нужно молиться. Шли часы, и Хлумецем все сильнее завладевали неопределенность, плохое предчувствие и страх. Наконец тринадцатилетняя София расплакалась и закричала, что ей все ясно – родители умерли. Двенадцатилетний Максимилиан глухо застонал. Десятилетнего Эрнста затрясло. Дети жались друг к другу, но у взрослых недоставало сил сказать им о смерти родителей.
Ночь прошла в слезах и молитвах, и наконец утром из Вены приехала эрцгерцогиня Мария-Тереза, любимая мачеха Франца-Фердинанда, и объяснила им все. Потом принцесса София откровенно сказала ей: «А знаете, даже хорошо, что мама погибла вместе с папой. Если бы он умер, а мама нет, она сошла бы с ума»[351]. Император Германии Вильгельм II, очень привязанный к детям Франца-Фердинанда, отправил им трогательную телеграмму:
Мы с трудом находим слова, чтобы сказать вам, милые дети, как сильна скорбь в нашем сердце, когда мы думаем о вас и вашем неутешном горе. Лишь две недели назад мы проводили счастливые часы с вашими родителями, а теперь слышим о страшной печали, которая сейчас владеет вами. Пусть Господь Бог защитит вас и даст силы перенести этот удар. Родители будут благословлять вас с небес[352].
Английская королева Мария записала в дневнике:
Ужасная трагедия бедного эрцгерцога и его жены стала для нас страшным ударом… мы были искренне привязаны к обоим… думаю, это даже хорошо, что муж и жена погибли вместе, ведь теперь положение их детей станет менее сложным[353].
Ее сын Эдуард, принц Уэльский, двадцати одного года от роду, находясь в закрытом учебном офицерском лагере, записал: «Понятия не имею о том, что происходит во внешнем мире, кроме того, что застрелили австрийского эрцгерцога и его жену. Думаю, это сильно взбудоражило Германию»[354]. Он был прав. А в это время в Вене совсем другие чувства будоражили сердце и разум императора Франца-Иосифа. Его любимая дочь, эрцгерцогиня Мария-Валерия, писала в дневнике:
Я нашла папа́ на удивление свежим. Конечно, он был тронут и со слезами на глазах говорил о бедных детях; но уже раньше я узнала, что для него лично это не стало ударом. Больше того, за целый час разговора, который сегодня ни разу не прервался, он единственный раз вспомнил об этом, когда я заметила, что Карл (новый наследник престола), конечно, сделает все хорошо, и тогда он ответил серьезно и твердо: «Меня это совсем не волнует»[355].
Он лил слезы над судьбой осиротевших детей своего племянника, но не послал ни телеграммы, ни письменного соболезнования, вообще ничем не поддержал их[356]. По его распоряжению во дворце Бельведер немедленно закрылись все административные учреждения наследника престола. Все официальные бумаги эрцгерцога, все его военные документы были изъяты и на пятьдесят лет отправлены в архив. Эрцгерцог Карл отпер было личный стол Франца-Фердинанда, чтобы найти важные для себя бумаги, но не нашел ничего[357]. Франц-Иосиф со своей мощной бюрократией не сделали лишь одного – не издали приказ о расследовании недостатков работы службы безопасности в Сараево.
Узнав о гибели Франца-Фердинанда, традиционалисты империи Габсбургов вздохнули с облегчением. Посол Соединенных Штатов Америки писал государственному секретарю Дженнингсу Брайану: «Весть о гибели кронпринца была принята спокойно… Выражается отвращение к жестокому убийству, но в целом ощущение такое, что разрешилась очень трудная проблема»[358]. Он, скорее всего, имел в виду императора и его двор, а не каждого жителя империи. Граф Альфонс Клари отразил мнение многих в письме к британской принцессе и реформатору Дейзи, принцессе Плесской:
Я пишу Вам со страшной болью в сердце и слезами на глазах, слезами горя и ужасной ярости. Какая жалость – он, наше будущее, наш глава, сильный человек, на которого мы возлагали все свои надежды, наш спаситель после стольких лет правления ни шатко, ни валко; и вдруг его нет! Жена его тоже убита; а ведь в ее жизни была одна только любовь, она была рядом с ним во всякой опасности и умерла, защищая его своим телом. Они прожили благородную жизнь в любви, и с содроганием думается о трех их детях, которые все ждут домой своих родителей, детей, которые познали всю полноту настоящего семейного счастья; теперь они совершенно одни, о них некому заботиться, некому их любить, некому защищать от жизненных тягот, которые непременно и скоро на них обрушатся… Все мы в большом, неутешном горе[359].
Вену охватили подозрения, что секретные агенты Австрии или Германии подстроили убийство или умыли руки и допустили его[360]. Домыслы о том, что именно сгубило эрцгерцога, прекратились, как только правительство Габсбургов обвинило во всем правительство Сербии. Слухи о войне заглушали любые вопросы о провале служб безопасности в Сараево.
Эрцгерцогиня Мария-Тереза и родственники со стороны Хотеков повезли детей Гогенберг в Вену хоронить родителей. Там их встречали тысячи школьников, но из семейства Габсбургов не было никого. Одна венская газета предложила маленьким жителям города в знак сочувствия выстроиться вдоль улиц, по которым будут проезжать осиротевшие дети наследника престола. Последний раз они направлялись во дворец Бельведер, и дети Вены встречали их печальным молчанием[361].
Большой венок от детей, сделанный из белых роз, поставили между родительскими гробами в Императорской капелле дворца Хофбург[362]