Остолбеневший отец Мэйзи молча смотрел, как дочь, Эрнст и их маленький сын обреченно перешли улицу, чтобы попасть в его квартиру. Им больше некуда было деваться. Осталось только рискнуть: весь расчет был на то, что гестапо не арестует Эрнста в доме британского дипломата. Задумка Максимилиана и Элизабет была более дерзкой. Они перебрались на Рингштрассе, в самый шикарный пятизвездочный отель Вены – «Империал». Макс полагал, что там, в известном всем месте, их точно не посмеют арестовать. Когда-то это был городской дворец правящего дома Вюртембергов, близких родственников Гогенбергов. Управлял отелем друг семьи. Макс и не подозревал, что отель, на котором он остановил свой выбор, облюбовал себе и Адольф Гитлер[631]. Не успело семейство распаковать чемоданы, как пришла новость, что Гитлер тоже будет жить здесь. Пока автомобильный кортеж вождя нацистов медленно приближался к Вене, Макс с семьей перебрался не в столь заметное место[632].
Гитлер ехал в город по той же дороге, что и Гогенберги два дня назад. Пражское радио сообщало о сотнях, а потом и тысячах австрийцев, встречавших его нацистским приветствием. Лени Рифеншталь вспоминала сцену, похожую на массовое помешательство: «В почти религиозном экстазе они тянули руки навстречу Гитлеру. Пожилые мужчины и женщины плакали от радости. Просто трудно себе представить, каким было всеобщее ликование»[633].
София и Фриц не могли поверить тому, что слышали. Не имея новостей о братьях, София нервно ходила из дома в церковь Богородицы Торжествующей и обратно. В один из тех страшных часов, когда сыновья Франца-Фердинанда скрывались в Вене, а его дочь молилась в Праге, Адольф Гитлер проехал замок Артштеттен, где покоились их убитые родители. Миклош Хорти, диктатор Венгрии, печально знаменитый сотрудничеством с нацистами, в воспоминаниях высказался вполне определенно: «Два выстрела в Сараево стали первыми выстрелами Первой мировой войны, а та породила еще более смертоносную Вторую»[634]. И действительно, отзвуки сараевских выстрелов вскоре услышал весь мир. Погибли миллионы, и среди них немало австрийцев, приветствовавших человека, от которого с негодованием отвернулись бы, а то и вовсе не заметили еще несколько лет назад, если бы встретили его на тех же самых венских улицах.
Тем временем кавалькада Гитлера наконец добралась до предместий Вены и дворца Шенбрунн. Парки дворца были ему прекрасно знакомы. Здесь, на скамейке, Гитлер мечтал, как когда-нибудь «высшая раса» – немецкий народ – сметет с лица земли остатки «нечистокровной» многонациональной империи Габсбургов[635]. Через двадцать пять лет перезвон церковных колоколов и тысячи радостных венцев доказывали ему, что день этот недалек. Архиепископ Иннитцер, кардинал Венский, воодушевленно приветствовал Гитлера и писал в открытом письме к своей пастве: «Католикам Венского прихода следует по воскресеньям возносить благодарность Господу Нашему за бескровный поворот к величайшей политической перемене». Он поставил в конце «Хайль Гитлер» и немедля отправился в отель «Империал» лично засвидетельствовать свое почтение фюреру[636].
Вскоре после рождения Франца-Фердинанда император Франц-Иосиф снес каменные стены, которые почти шесть веков укрывали Вену от иноземных завоевателей. На месте средневековых укреплений пролегли широкие улицы, зеленые бульвары, дорожки для верховой езды и пеших прогулок. Парки и цветущие сады принесли горожанам солнечный свет и массу свежего воздуха. Самый известный бульвар города, проложенный в три ряда, Рингштрассе, проходил там, где земляные валы некогда охраняли покой столицы империи Габсбургов.
Гитлер медленно ехал в тени двойного ряда лип, посаженных здесь еще в самом начале правления Франца-Иосифа. Красно-белые знамена и черные свастики сделали фасад отеля «Империал» похожим на капище нацистов. Гитлер переночевал там, а утром отправился на городскую Площадь героев. Почти семьсот тысяч венцев уже с нетерпением ждали, когда он обратится к ним с балкона дворца Хофбург, увешанного нацистской символикой[637].
В это время в южной части города стук в дверь прервал спокойный завтрак семьи Эрнста: гестапо явилось арестовывать его. Ему сообщили, чтобы он не пытался сопротивляться или бежать, иначе выследят и убьют его брата. Эрнст спокойно ушел из дома. Когда Максимилиан узнал об этом, то немедленно покинул свое убежище и тоже сдался. Он знал, что Эрнст скорее умрет, чем выдаст, где находится брат с семьей. Элизабет почти не слышала, что он сказал на прощание: казалось, от исступленного крика сотен тысяч венцев дрожали стены и дребезжали стекла дома, где они укрылись[638]. Вождь нацистов должен был говорить с балкона дворца Хофбург, построенного в 1913 г. для Франца-Фердинанда, который, однако, там ни разу не был. Первым выступал новый, пронацистски настроенный канцлер Артур Зейсс-Инкварт, гордо сдавая Гитлеру и страну, и самого себя: «Как высшее должностное лицо федерального государства Австрия, докладываю моему фюреру и рейхсканцлеру о полном подчинении воле немецкого народа и его фюрера. Отныне Австрия – провинция Германского рейха… Мой фюрер! Куда бы ни привела дорога, мы пойдем за вами!»[639]
Перед тем как Гитлер начал свою речь к землякам-австрийцам, два маленьких мальчика преподнесли ему цветы, перевязанные лентой с надписью: «Судетские немцы Чехословакии приветствуют фюрера»[640]. Этот подарок вызвал одну из его редких в тот день улыбок.
В выпуске новостей диктор Пражского радио ни словом не упомянул ни о ленте, ни о смысле надписи, но мало кто в Чехословакии и за ее пределами сомневался, какая страна падет следующей жертвой Гитлера. В Судетской области проживало три с половиной миллиона человек немецкого происхождения; а Гитлер давно уже поклялся вернуть всех европейских немцев в свой рейх.
Герман Геринг, ближайший сторонник Гитлера, твердил, что никакая опасность Чехословакии не грозит. Через несколько дней после аншлюса Австрии в чехословацком воздушном пространстве появился немецкий самолет и разбросал листовки: «Передавайте всем в Праге привет от Гитлера»[641]. В сентябре того же, 1938 г. Геринг разразился в Нюрнберге громовой речью против чехов, которые якобы порабощают судетских немцев при поддержке русских и евреев[642].
Сразу после аншлюса Австрии посол США в Великобритании Джозеф Кеннеди, главный демократ в правительстве Рузвельта, прозорливо написал, что ждет Чехословакию: «Ян Масарик, министр иностранных дел и сын прежнего президента, дал мне понять, что его страна вступит в сделку с Германией, скорее всего, невыгодную… о каком-либо сопротивлении Германии речь вообще не идет»[643]. Съездив в Германию, бывший президент США, республиканец Герберт Гувер удостоился овации на заседании Ассоциации внешней политики в Нью-Йорке. Восторженным слушателям он заявил: «Нас ничуть не должна волновать форма правления, которую вырабатывают себе другие народы, избирая свою судьбу»[644]. Американских политиков из обеих партий нисколько не интересовало, что происходит в Европе.
После аншлюса настроение у Гитлера было на редкость хорошее. Он победителем прокатился по всей Австрии, заехав в Грац, Клагенфурт, Инсбрук и Зальцбург, а потом вернулся в Линц. В Клагенфурте он навестил своего школьного учителя, который был уже на покое, того самого ненавистника Габсбургов, доктора Леонарда Петша[645]. Восхищение Гитлера «этим старым господином» ничуть не уменьшилось с годами[646].
Август Кубичек, когда-то сосед Гитлера по комнате, теперь был мелким служащим и жил с женой и тремя сыновьями в Верхней Австрии. В 1933 г. он написал Гитлеру, узнав, что тот назначен канцлером Германии. Друг времен его линцского детства откликнулся быстро:
…Я очень хотел бы, когда закончится период моей самой тяжелой борьбы, лично воскресить в памяти те самые замечательные годы моей жизни. Возможно, ты сможешь навестить меня. С наилучшими пожеланиями тебе и твоей матушке и памятуя о нашей старой дружбе остаюсь
Только в 1938 г., вскоре после аншлюса, два друга встретились наконец в Линце. Гитлер тепло приветствовал Кубичека и с ходу вызвался оплатить образование его трем сыновьям, признавшись:
Я буду финансировать образование троих ваших сыновей, Кубичек… Мне не нравится, когда молодые одаренные люди вынуждены идти по тому пути, который проделали мы. Вы знаете, каково нам было в Вене. Потом для меня настали самые тяжелые времена, после того как наши пути разошлись. Нельзя позволять, чтобы юный талант пропал из-за нужды. Если я лично могу помочь, я сделаю это, пусть это будут ваши дети, Кубичек![649][650].
Врач Эдуард Блох, еврей, который ухаживал за умиравшей матерью Гитлера, тогда же написал ему, прося помочь эмигрировать в Соединенные Штаты. Гитлер приказал гестапо оказать содействие в переселении в Нью-Йорк тому, кого он называл «благородным евреем». Там семидесятитрехлетний Блох и умер в 1945 г.