[674]. Женщины отказались, опасаясь, что если уедут из Австрии, то больше никогда не увидят мужей. Вскоре после этого труп Кеттелера выловили из Дуная. Сообщали, что с начала аншлюса в Австрии покончили с собой семь тысяч человек, в основном евреев. Кеттелер был католиком, а значит, не мог наложить на себя руки. Избитый, вспученный труп сильно пах хлороформом: им воспользовались, чтобы заглушить крики жертвы. Все стало ясно без слов. Гогенбергам некому было помогать[675].
Графиня Роза фон Лоньяи Вуд, мать Мэйзи, откровенно переговорила со своим старым другом послом фон Папеном. Он заверил ее, что арест зятя был «злосчастной ошибкой», которую он немедленно исправит. Но, прознав, что Гогенбергов арестовали по личному указанию Гитлера, он больше никогда не говорил с миссис Вуд[676].
В родовом замке Вюртемберг мать Элизабет, Мария Лобковиц, принцесса Вальдбург, взяла дело в свои руки и велела шоферу готовить ее большой «Майбах» к длинной поездке. Черно-желтая машина, в династических цветах Вальдбургов и Габсбургов, проехала сто восемьдесят пять километров до ворот Дахау. Там принцесса потребовала свидания с зятем, герцогом Максимилианом фон Гогенбергом, и принцем Эрнстом, его братом, но получила вежливый отказ. Только когда к машине подошел комендант Дахау Ганс Лориц и уважительно напомнил принцессе, что ей не разрешено находиться на территории лагеря, а с Максом и Эрнстом разговаривать нет возможности, она вынуждена была ретироваться[677]. По иронии судьбы обоих братьев регулярно гоняли по парадному плацу, где над ними всячески издевались высокопоставленные нацисты, когда приезжали в лагерь[678].
Известия о том, как с ними обращаются, просачивались в европейские столицы. К делу подключились множество влиятельных людей, среди которых были папа римский, государственный секретарь Ватикана, король и королева Швеции, герцог Люксембургский. Даже жены Невилла Чемберлена и Эдуарда Галифакса, премьер-министра и министра иностранных дел Великобритании, пытались помочь, но получили грубый отказ[679].
Отто Габсбург съездил из своего бельгийского изгнания в Лондон, чтобы спросить генерального консула британского дипломатического корпуса: «Как же возможно, что сыновья Франца-Фердинанда содержатся в немецком концентрационном лагере, а английское правительство бездействует?»[680] Дипломат ничего не ответил. Тогда Отто вышел на королеву Великобритании Марию, вдову короля Георга V и мать герцога Виндзорского. Она попросила британских дипломатов обратиться напрямую к Герману Герингу. Британский посол спросил: «Кто приказывал отправить Максимилиана и Эрнста Гогенбергов в Дахау?» На этот вопрос он не получил прямого ответа, но Геринг сказал ему: «Принцам нужно оставаться там как можно дольше. Они садисты, как и их отец. Если бы Вы знали то, что знаем мы, то поняли бы, что мы ничего не можем для них сделать»[681]. Королеве Марии, которая знала Франца-Фердинанда и любила его как человека, показалось, что мир сошел с ума.
Нацисты разграбили дома Гогенбергов в Артштеттене и Радмере. Соседей пригласили присоединиться, и они не отказались. Огромные земельные угодья и имущество были конфискованы, банковские счета и финансовые активы – отобраны. София попробовала уговорить своих золовок приехать в Прагу; но и в Чехословакии было уже опасно[682]. Евреи бежали из страны тысячами. Власти ввели военное положение. Демонстрации в поддержку нацистов и антисемитизм захлестывали деревни, большие и маленькие города[683].
Старые друзья семейства Гогенберг вступили в нацистскую партию или негласно с ней сотрудничали. Почти все от страха держали язык за зубами; но Элизабет и Мэйзи отважно боролись за освобождение своих мужей. В конце концов Элизабет сообщили, что некий нацистский чиновник из Берлина встретится с ней в отеле «Империал», когда в следующий раз приедет в Вену. Человеком, которого Гитлер выбрал для обсуждения дела Гогенбергов с женой Макса, был Герман Геринг.
В нацистской Германии только у фюрера было больше власти, престижа и влияния. Вскоре после ареста братьев Гогенберг престарелый эрцгерцог Иосиф-Фердинанд, тоже Габсбург, был арестован гестапо и отправлен в Дахау. Брат и сестра Геринга, жившие в Австрии, просили оказать им любезность и освободить далекого от политики ветерана Первой мировой войны. Вскоре старика выпустили, но шок и психологическая травма от пережитого ускорили его смерть. История Иосифа-Фердинанда вселяла в Элизабет Гогенберг и надежду, и страх[684].
Как всегда, на утреннюю встречу с Герингом она прибыла заблаговременно. Он заставил ее ждать. Час шел за часом, а она все сидела в оживленном вестибюле, под яркими хрустальными люстрами, в окружении мраморных статуй, глядя на шикарную парадную лестницу. В середине дня очень вежливый и почтительный офицер люфтваффе пригласил ее наверх[685]. Вслед за ним она вошла в отдельный лифт, поднялась на два этажа, прошла по длинному коридору и опустилась на стул рядом с апартаментами Геринга, где и провела еще почти полдня. С утра она ничего не ела и не пила. Наконец ее пригласили в салон, где вот-вот должно было начаться какое-то совещание.
Почти все большое роскошное помещение занимал огромный пустой стол. Помощник Геринга ходил по апартаментам, открывая и закрывая двери, как будто искал, но не мог найти своего шефа. И вдруг, как по команде, с балкона в комнату энергично вошел сорокапятилетний Геринг. Он был не в обычной военной форме, а в элегантном, ослепительно-белом гражданском костюме. Даже шляпа, носки и туфли тоже были белыми.
Возможно, чтобы еще больше подчеркнуть необычность ситуации, в глаз он вдел монокль, а на руку – перстень-печатку; ни того ни другого она не видела ни на его фотографиях, ни в кинохронике. Ей он показался похожим на статиста из венской оперетты. Если бы он не был известен полным отсутствием чувства юмора, она бы, наверное, улыбнулась[686].
Обратившись к ней «герцогиня Гогенберг», он предложил ей сесть, потом и сам уселся за стол, повернул свой стул от нее, оказавшись к ней спиной, и принялся спокойно играть моноклем. Она смотрела на него, ожидая, когда молчание прервется. Наконец Геринг произнес: «Мне известно, что вы пришли просить за двоих. Я много думал о вашей просьбе, но до сих пор в нерешительности. Что лучше – все оттянуть, продержать их еще несколько лет там, где они сейчас, а потом убить или сразу повесить?»[687]
Он долго ждал ее ответа. Она молчала. Геринг обернулся кругом, оказался с ней лицом к лицу, и обрушил на нее поток вопросов, как будто он был следователь, а она – преступница. Она почти ничего не запомнила до тех пор, пока он не спросил: «Как можете Вы защищать Эрнста Гогенберга, ведь он возглавлял местную самооборону, пытал и жег прогермански настроенных австрийцев? Ваш зять поджаривал хороших национал-социалистов в своем замке!» На это Элизабет Гогенберг произнесла: «Не сомневаюсь – даже Вы сами в это не верите». Ее холодный тон тут же заставил его замолчать[688].
С этого момента вопросы начала задавать уже она. Герцогиня поинтересовалась у Геринга, как ей растить пятерых мальчиков, которые все родились от немецкой матери, отец которых арестован без предъявления обвинений, которых лишили дома и всего имущества? Горячий спор длился больше часа. В конце этого словесного противоборства он сказал ей: «Выше голову, немецкая женщина. Пишите свои письма, и все будет хорошо»[689].
У Элизабет Гогенберг было такое чувство, будто она, не моргая, посмотрела в лицо самому дьяволу. Ее муж и зять оставались в Дахау. Но герцогиню уведомили, что она может вернуться в замок Артштеттен. Отец помог деньгами, и она с пятью детьми сняла небольшое помещение в собственном доме[690].
Когда она убедилась, что учитель местной школы был ярым нацистом, то отослала в Вюртемберг к своим родителям двоих старших сыновей: одиннадцатилетнего Франца и десятилетнего Георга. Элизабет чувствовала, что в Германии подозрений и наблюдения будет меньше, а значит, там им будет безопаснее. В австрийских школах нацисты пропагандировали расизм гораздо назойливее, чем в сельской Германии. В сельской школе Вюртемберга нацистские учителя, ученики и пропаганда были куда менее активными. Кроме того, в большом хозяйстве становилось на два рта меньше; но больше всего она хотела, чтобы мальчики оказались под благотворным влиянием деда[691].
Никого в Вюртемберге не уважали так, как отца Элизабет Гогенберг – принца Максимилиана IV Вальдбурга, который и не думал скрывать своего презрения к Адольфу Гитлеру. В его замке, расположенном на одном из самых высоких холмов города, можно было без всяких помех слушать швейцарское радио и узнавать о том, что творится в Германии. Хозяин был глуховат, поэтому включал приемник на всю мощь, так что в курсе последних событий была и вся округа. Но принца так любили, что никто, даже гестапо, не отваживался попросить его сделать радио потише[692].
Элизабет ввязывалась не во всякую схватку. Как только она вернулась в Артштеттен, ей стали настойчиво предлагать вступить в местную женскую нацистскую организацию. Она упорно отказывалась, но к ней заходили с другой стороны: бродячие торговцы стучались в дверь и настырно навязывали бюсты Гитлера и Геринга; покупая их, человек доказывал свою лояльность к Германскому рейху. Чтобы отделаться, жена Макса однажды согласилась купить два маленьких бюста. Перед тем как спрятать их с глаз долой, она заметила, что бюсты полые, а Геринг был изображен без монокля, который он крутил во время их беседы в отеле «Империал». Продавцы нацистской символики, однако, не оставляли ее в покое, и тогда она написала на них жал