На севере Красная армия, неизменно концентрирующаяся на самых важных моментах, 18 января 1943 года открыла наземный путь в блокадный Ленинград. И зря Муссолини пытался в марте втолковать Гитлеру, что, поскольку поражение Советского Союза больше невозможно, русскую главу следует тем или иным способом закрыть. Дуче мог с тем же успехом обращаться к ветру, как и к стратегу-любителю и политическому фанатику, стоящему во главе Третьего рейха.
Другие политически мотивированные сторонники стратегического рассеивания во время сталинградской зимы обнаружили, что погоня за мелкими победами слишком часто не идет ни в какое сравнение с реализацией долгосрочных и решающих стратегических, направленных на итоговую победу планов. Уже 9 ноября, когда союзники только начали операцию в Северной Африке, Уинстон Черчилль предупредил своих осторожных начальников штабов, что русские вряд ли удовлетворятся маломасштабными десантами союзников на Средиземноморье в 1943 году, пока Гитлер крушит их всей своей мощью. Неделей позже британский премьер пожаловался, что его разработчики военных операций проявили слишком явную умеренность. Он даже не может себе представить, что скажут русские, когда это поймут. Британский посол в Москве Кларк Керр вскоре указал премьеру, что, если не последует серьезной помощи со стороны западных союзников, это может подтолкнуть русских к сепаратному миру с Германией.
Конечно, Черчилль упомянул в своих послевоенных мемуарах о своем беспокойстве по поводу возможной реакции русских на отсутствие второго фронта как о свидетельстве того, что он не был неизменным противником таких планов и никогда намеренно не обманывал Сталина относительно возможности вторжения во Францию в 1943 году. В действительности к середине сентября британские начальники штабов с удовольствием обнаружили, что премьер постепенно соглашается с их неприятием наложения новой кампании во Франции на уже начатую в Северной Африке.
Определенно Сталин не пытался облегчить положение британского премьер-министра. Он снова и снова требовал от Черчилля и Рузвельта выполнения того, что он считал данным ими обещанием высадиться в Западной Европе не позднее весны 1943 года. Черчилль даже в конце концов признался своим подозрительным начальникам штабов, что действительно обещал Сталину нечто подобное во время своего визита в Москву в августе предыдущего года.
Хотя генерал Маршалл оставался принципиальным противником расточительному «барахтанью» в Средиземном море, американские военные больше не были едиными относительно западноевропейской альтернативы в 1943 году, да и адмирал Эрнест Дж. Кинг, командовавший американским флотом, его тоже не поддерживал. Черчилль давно считал, что Кинг более склонен к Тихоокеанскому театру. Учитывая неизменную позицию Черчилля и тот факт, что Рузвельт тоже постепенно склонялся к операциям на Средиземном море, вследствие ослабления его беспокойства о России, была заложена надежная основа для триумфа стратегии ограниченной войны сэра Алана Брука на предстоящей англо-американской конференции в Касабланке. Сталин, занятый ведением сталинградского контрнаступления, постепенно обретавший уверенность в себе, не распознал опасность для своего дела в отказе посетить еще одну англо-американскую конференцию.
Фельдмаршал сэр Алан Брук, подчеркнув, что недостаток тоннажа и крупные силы немецкой армии во Франции были причинами переноса операции по вторжению на континент до 1944 года, на конференции в Касабланке, состоявшейся в январе, «протолкнул» свой план кампании против Италии, а не против рейха. Более важными, хотя и не столь часто упоминаемыми причинами такого решения были существующие обязательства союзников на Средиземноморье после «Факела»[15], неготовность армии Соединенных Штатов ни к сражениям с немцами, ни к штабным совещаниям с британцами. Кроме того, следует назвать нежелание британских вооруженных сил идти на жертвы ради России, а главное, весьма убедительный подъем Красной армии после Сталинграда. Гарри Хопкинс вполне мог сказать премьер-министру, что считает результаты конференции в Касабланке довольно-таки слабым усилием Великобритании и США в 1943 году. Но в действительности, несмотря на многочисленные заверения, данные Сталину, объединенные начальники штабов были недостаточно преданы идее тотальной войны против Германии, чтобы переубедить своих британских коллег в вопросе открытия второго фронта в 1943 году. Кроме того, возрастающая вероятность вывода Италии из войны в самом ближайшем будущем чрезвычайно нравилась государственным деятелям, всегда больше заботившимся о факторах престижа, чем о настоящих военных достижениях.
Если, как прямое следствие решений в Касабланке, основная масса американской армии будет сражаться в 1943 году с японцами, на политическом уровне западные союзники тоже строго ограничили свою эффективность в борьбе против гитлеровского рейха. Президент Рузвельт, частично движимый чувством вины за отсутствие второго фронта и, как следствие, угрозой перемирия между нацистами и Советами, а также находясь под влиянием бытующей у американских военных философии абсолютной войны, ведущей к абсолютной победе, провозгласил в Касабланке политику безоговорочной капитуляции, что явилось неожиданностью для Черчилля. Хотя премьер-министр попытался исключить Италию из ее положений – в конце концов, он хотел, чтобы она вскоре капитулировала, – он принял абсолютистскую политику Рузвельта в отношении главных сил оси. Вынудив американцев «проглотить» британскую стратегию ограниченной войны, наименьшее, что британский премьер мог сделать, – это согласиться с несочетающейся американской политикой абсолютных условий мира.
О прискорбном влиянии доктрины безусловной капитуляции на немцев и в особенности на растущую оппозицию немецкой армии Гитлеру упоминают часто. В мае 1943 года Гитлер признался Эрвину Роммелю в том, что осталось мало шансов выиграть войну. Тем не менее, заявил фюрер, страны оси должны сражаться с Западом до конца, нравится это немецким генералам или нет. Конечно, не говоря о Карфагенском мире, который он имел в виду для рейха, Сталин никогда не был так глуп, чтобы запятнать себя публичными переговорами с Третьим рейхом. Как раз наоборот, он всегда мог использовать угрозу пойти на это, чтобы получить больше уступок, включая второй фронт, от западных союзников. Кроме того, несмотря на нацистский произвол в России, советский диктатор никогда не имел проблем, связанных с общественным мнением, с которыми сталкивались выборные деятели демократических государств.
В какой-то степени вследствие очевидной тенденции к самообману, касающемуся переноса открытия второго фронта на 1944 год, с уклончивыми позициями президента и премьер-министра в течение следующих месяцев можно смириться. Тем не менее заявлять, как это сделали Рузвельт и Черчилль 26 января на конференции в Касабланке в письме Сталину, что главное желание западных союзников – отвлечь сильные наземные и воздушные силы немцев с русского фронта, было по меньшей мере нечестно. Руководитель американских военно-морских операций адмирал Кинг более точно определил политику союзников в Касабланке vis-a-vis[16] России следующими словами: не «успокоить Сталина», а «использовать русских в наших интересах».
Сталин ответил 30 января запросом дополнительных подробностей относительно открытия второго фронта в Европе в 1943 году, поскольку все еще считал это намерением союзников. Однако к середине января, когда зимнее наступление русских замедлилось, советский диктатор окончательно лишился иллюзий относительно одной из заявленных целей «Факела», а именно оказания помощи России. Немцы, как и раньше, продолжали укреплять Восточный фронт, перебрасывая резервы из Западной Европы. В переписке с Черчиллем Сталин оценил эти перебрасываемые резервы как двадцать семь дивизий, включая пять танковых. В конце января Сталин снова публично пожаловался на отсутствие второго фронта. Красная армия продолжала вести войну одна.
11 марта Черчилль направил Сталину длинное послание, в котором изложил, что в Западной Европе все еще остается около тридцати немецких дивизий, а в Великобритании имеется только шестнадцать британских дивизий для наступления во Франции. Большая часть британской армии, напомнил Черчилль, находится на Средиземноморье. Сталин дал ответ несколькими днями позже, увеличив количество немецких дивизий, переведенных с запада на восток, до тридцати шести, в том числе шесть танковых. В заключение Сталин напомнил, насколько «опасным для нашего общего дела» может быть «дальнейшее промедление с открытием второго фронта во Франции. По этой причине ваша неопределенность в отношении планируемого англо-американского наступления через Канал вызывает во мне огромное беспокойство, о котором я не могу молчать».
Только в июне, уже после того, как нахождение тел пропавших польских офицеров в Катыни взорвало всегда хрупкие советско-польские отношения, Сталин узнал, что открытие второго фронта отложено до 1944 года. Возмущение Сталина принятием таких основополагающих решений в его отсутствие стало причиной резкого послания от взбешенного Черчилля встревоженному британскому послу в Москве сэру Арчибальду Кларку Керру. Как и в разъяснениях его предшественнику, сэру Стаффорду Криппсу, премьер-министр оправдывал бездействие Великобритании на континенте в 1943 году «полным безразличием», проявленным русскими во время крайне тяжелых для англичан лет – 1939–1940. Черчилль, как и Сталин в то время, ведя речь о Красной армии, отказывался мириться с «бесполезным уничтожением британских войск» только ради того, чтобы преодолеть подозрения недоверчивого союзника.
Возможно, британское правительство желало отомстить русским за предательство Запада в 1939–1940 годах, но выигрывал от невозможности ведения коалиционной войны только Гитлер. Обиженный Сталин отказался встретиться с президентом Рузвельтом и вскоре отозвал своих послов в Лондоне и Вашингтоне Ивана Майского и Максима Литвинова. В июле советский диктатор пошел еще дальше и санкционировал создание национального комитета «Свободная Германия», в который вошли пленные немецкие офицеры, как открытый отказ от политики безоговорочной капитуляции Рузвельта. Действительно ли Сталин, вынужденный, после стольких обещаний, встретить летнее наступление немцев в Курске без помощи союзников, начал тайные переговоры с рейхом, неизвестно. Однако потенциальная возможность такого развития событий, так же как и остановки Красной армии на границе с Германией, была, и вполне могла заставить союзников проявить активность, особенно в 1941–1942 годах, когда вероятность краха советской армии была очень велика.