В период между 15 и 19 ноября дивизии группы армий "Центр" одна за другой, в соответствии с планами, начали решающее наступление на Москву. Командиры частей - от самых крупных до самых мелких - знали, что поставлено на карту. Генерал-полковник Гудериан пишет в своих воспоминаниях, что объяснил командирам корпусов, что больше нельзя терять ни минуты. Он внушал им сделать все, что в их силах, для достижения цели. Генерал-полковник Гёпнер тоже попытался подвигнуть свои войска на самый решительный и последний бой, обращаясь в приказе от 17 ноября к командирам своих частей: "Пусть ваши солдаты ясно осознают задачу. Воодушевите их. Покажите им цель, достижение которой станет для них славным венцом труднейшей кампании и принесет долгожданный отдых. Ведите их к победе с отвагой и верой! И пусть Повелитель армий и сражений дарует вам удачу!" Приведенный выше текст процитирован здесь вовсе не из-за своей напыщенности и высокопарности, обычных для призывов к бою во время войны. Значение документа в другом. Он позволяет понять, что столь выдающийся полководец, как Гёпнер, человек величайшей личной храбрости, которому позднее суждено было окончить жизнь в петле как активному участнику заговора против Гитлера, 17 ноября 1941 г. пребывал в уверенности, что Москву можно взять.
16 ноября 5-й пехотный корпус Гёпнера начал атаку на город Клин, расположенный на северо-западе от Москвы на дороге к Калинину. Слева, в соответствии с планом, предстояло наступать 56-му танковому корпусу 3-й танковой армии.
Около Мусина, что к юго-западу от Клина, забрезжил рассвет - рассвет 17 ноября, серый и туманный. Ближе к 09.00 сквозь утреннюю дымку показался большой красный диск солнца. Наблюдательный пункт батареи тяжелых орудий располагался на холме. Километрах в трех дальше виднелся лес. Поля покрывало тонкое снежное одеяло. Было холодно. Все ждали приказа атаковать.
10.00. Командиры приникли к биноклям. На опушке леса появилась кавалерия. Идя на галопе, она скрылась за холмом.
– Русские танки! - раздался возглас. По замерзшей земле катились три T-34. С окраины села открыли огонь противотанковые пушки. Казалось странным, что танки идут одни, без поддержки пехоты. Что бы это могло значить? Пока артиллерийские наблюдатели пытались разгадать загадку, раздался другой возглас:
– Внимание! Справа от леса кавалерия.
Так и было. Конники - передовой разъезд из сорока или пятидесяти человек - приближались на рыси. Вот численность отряда выросла до сотни или двух, а мгновением позже они вылетели из леса широким фронтом. Эскадрон за эскадроном они развернулись в гигантскую линию. Позади сформировалась следующая. Все походило на какой-то диковатый сон. Шашки офицеров взлетели в небо. Сталь сияла на утреннем солнце. Теперь они шли галопом.
– Кавалерийская атака силами полка. До атакующих две тысячи пятьсот метров! - Голос наблюдателя, по телефону передававшего информацию на батарею, звучал немного сдавленно. Он лежал в углублении в земле на брезентовом полотнище. Сразу же как выпал снег, оптическую трубу наблюдателя покрыли слоем побелки. Теперь прибор сливался с белым покрывалом, укутавшим поля и пригорки возле села Мусино. По нетронутому снегу стремя в стремя скакали кони, всадники пригибались к шеям лошадей, держа в вытянутых руках над головами шашки.
Пулеметный расчет около пункта наблюдения приготовился. Стрелок снял митенки и положил их рядом с пулеметом. Командир расчета приник к биноклю.
– Две тысячи метров, - раздался голос наблюдателя, продолжавшего по телефону давать наводку батарее.
Прошло, наверное, не больше секунды, и на заснеженном поле под Мусином разыгралась кошмарная сцена, которую не мог бы представить себе даже человек с очень богатым воображением. 3-я батарея 10-го артиллерийского полка 106-й пехотной дивизии открыла огонь с короткой дистанции. Снаряды покинули стволы и обрушились прямо на атакующие эскадроны. Осколочно-фугасные снаряды противотанковых пушек в селе, которое только что подверглось атаке T-34, упали среди головной группы. Падали кони. Всадники летели на землю. Вспыхивали огненные молнии. Поднимался к нему черный дым. Взлетали фонтаны пламени и грязи.
Советский полк продолжал наступать. Дисциплина их восхищала. Кавалеристы сместились в направлении своего правого фланга и устремились к селу. Но раз за разом, залп за залпом снаряды тяжелых орудий падали в боевые порядки атакующих эскадронов. Артиллеристы применяли шрапнельные гранаты, взрывавшиеся на высоте 7,5 метров над землей. Эффект, производимый такими выстрелами, был сокрушительным. Всадников буквально разрывало на части в седлах, кони падали на землю искалеченными.
Но ужасающее представление еще не завершилось. Для продолжения атаки из леса появился второй полк. Офицеры, сержанты и рядовые наверняка видели, какая участь постигла их товарищей. Тем не менее они скакали вперед.
Со второй волной немецкие артиллеристы расправились еще быстрее, чем с первой. Лишь небольшой группе всадников на маленьких казачьих лошадках удалось прорваться через стену смерти. Человек тридцать из тысячи. Они мчались к высоте, на которой расположился артиллерийский наблюдатель. Их прикончили пулеметчики.
Две тысячи кавалеристов и коней - оба полка 44-й монгольской кавалерийской дивизии - остались лежать в красном от крови снегу, растерзанные, искалеченные, раненые. Множество лишившихся всадников лошадей металось по полям, уносясь одни к селу, другие в лес. Легко раненные кавалеристы ковыляли по снегу в поисках укрытия. В этот момент генерал-майор Денер отдал приказ о начале немедленной контратаки.
Из села и из-за высот показались цепи солдат 240-го пехотного полка. Отделениями и взводами они шли по покрытой снегом земле в направлении леса.
Никто не стрелял. Объятые страхом, пехотинцы проследовали кладбище 44-й монгольской кавалерийской дивизии - поле боя, где едва ли не в последний раз во время Второй мировой войны шли в атаку крупные кавалерийские части. Когда немцы вновь заняли село Спас-Блуды, гренадеры обнаружили, что их товарищей из 240-го пехотного полка, попавших в плен ранеными, умертвили.
Атака русских являлась совершенно бессмысленной с военной точки зрения. Два полка полегли, а при этом и волос не упал с головы хотя бы одного солдата противника. Никого с немецкой стороны даже не ранило. Однако атака кавалеристов показала с полной очевидностью, что советское командование не собиралось позволить немцам овладеть путями к Москве и было готово сражаться за это со всем возможным упорством.
Другой пример мы находим в дневнике советского лейтенанта, о котором уже упоминалось, он командовал минометным взводом, сражавшимся на южных подступах к Москве. 17 ноября1 он написал следующие слова: "Дивизион получил категорический приказ овладеть позициями фашистов на высотах около села Теплое. Однако из-за очень сильного огня немцев мы не могли сделать и шагу. Криволапов доложил в полк, что без поддержки артиллерии продвинуться не сумеем. Последовал приказ: "Через двадцать минут вы возьмете эту позицию, или все офицеры пойдут под трибунал". Приказ повторялся шесть раз. Мы шесть раз атаковали. Командир погиб. Тароров, адъютант, и Иващенков, секретарь партячейки, тоже. В дивизионе осталось только двадцать стволов".
Вот какими методами заставлял Сталин сражаться свои войска. Он задействовал все ресурсы, шел на все, чтобы защитить свою столицу. Вождь мобилизовал все людские и материальные резервы для обороны Москвы.
Сталин понимал значение Москвы и знал, к чему приведет ее потеря. Он признал всю серьезность положения в разговоре с представителем президента Рузвельта, Гарри Гопкинсом, сказав ему: "Если Москва падет, Красной Армии придется оставить всю территорию России к западу от Волги". Отчаяние Сталина лучше всего иллюстрируется предложением Рузвельту, о котором говорит Гопкинс: "Он, Сталин, приветствовал бы появление американских войск на одном из фронтов в России, и мало того, они действовали бы под неограниченным командованием Армии США".
Исаак Дойчер, биограф Сталина, очень справедливо указывает: "Это одно из наиболее откровенных высказываний Сталина, зафиксированное хроникерами во время Второй мировой войны". И верно, оно как ничто другое показывает, сколь отчаянной представлялась Сталину ситуация, в которой он находился.
Рузвельт не стал посылать американских солдат в Советский Союз, и Сталину пришлось скрести по сусекам своей империи. Далеко не все части горели желанием сражаться. Многие полки прошли через горнило битв летней кампании. Целые дивизии удавалось заставить идти в бой только под страхом уничтожения следовавшими позади заградительными отрядами.
С другой стороны, переброшенные под Москву с Дальнего Востока монгольские и сибирские дивизии, отличавшиеся от других частей высоким боевым духом, сражались отважно. Отстоять Москву удалось во многом благодаря этим войскам и, конечно, из-за того, что Сталин мог со спокойной душой оголить 9000-километровую морскую границу от Берингова пролива до Владивостока и 3000-километровую сухопутную границу от Владивостока до Внешней Монголии, не опасаясь перехода в наступление Квантунской армии, которая могла бы помочь своим немецким союзникам, ударив в спину русским. От виртуозного разведчика доктора Зорге в Кремле знали, что дальневосточные союзники Германии намерены напасть на американскую базу в Перл-Харборе, чтобы захватить принадлежавшие США острова в Тихом океане. Решение Японии спасло Советский Союз. Впоследствии Сталин "щедро отблагодарил" японцев за оказанную услугу.
Появление сибирских дивизий под Москвой имело огромное значение, как бы ни оспаривал этот факт маршал Жуков, не желающий делить славу спасителя столицы с сибирскими резервами. Если верить Кириллу Калинову, Жуков заявил: "Помощь сибирских войск имела для нас чрезвычайно большое значение. Но на долю сибиряков приходилось не более 5 процентов использованных в сражении сил. Смешно даже говорить о том, что их вмешательство было решающим".
Советские военные историки опровергают маршала. В книге Самсонова "Великая битва под Москвой" мы читаем: "Пока стояла грязь, Верховное Главнокомандование стянуло из глубокого тыла - из Сибири и Центральной Азии - в район Москвы стратегические резервы. Были сформированы новые оперативно-тактические части".