Гитлер — страница 14 из 27

Временная стратегия

Провальные проекты: операция «Морской лев» и континентальный блок

О подписании франко-итальянского перемирия Гитлер услышал по радио 26 июня в 0 часов 35 минут, в своей штаб-квартире в Бельгии. В следующие дни он вместе со своим бывшим унтер-офицером Максом Аманом и еще одним товарищем по прошлой войне побывал в окопах близ Реймса. 28 июня вместе со Шпеером, Гислером и адъютантом вылетел самолетом в Бурже. «Гражданским» лицам пришлось ради такого случая переодеться в серую форму. С 6 до 9 часов утра фюрер, его гости и телохранители на трех «мерседесах» осматривали Париж – Гитлер не хотел сталкиваться с населением. Когда он был в Лилле, какая-то женщина при виде его крикнула на всю улицу: «Дьявол!» Первым делом он велел показать ему Оперу. Здание было иллюминировано, как в дни праздников, но он нашел, что с точки зрения архитектуры венский и дрезденский оперные театры гораздо красивее. Ему захотелось посмотреть на комнату, специально отведенную Наполеону III, но ему объяснили, что она превращена в библиотеку. Затем небольшой кортеж проследовал Елисейскими Полями, в этот час почти пустынными, пересек площадь Мадлен, поразившую его своей величественной простотой, добрался до площади Трокадеро и ненадолго остановился возле Эйфелевой башни. Затем через Триумфальную арку проехали к Дому инвалидов – Гитлер долго стоял перед могилой Наполеона. Пантеон его разочаровал: здесь были только бюсты и ни одной статуи. Площадь Вогезов, Лувр, Дворец правосудия и Сент-Шапель вызвали у него не больше интереса, чем Елисейские Поля, без которых не было бы Рингштрассе в Вене. Церковь Сакре-Кёр поразила его своим уродством. Короткое туристическое турне завершилось в аэропорту в 9 утра. Все же французская столица произвела впечатление на Гитлера. «Париж – это европейский культурный документ», – заявил канцлер.

По возвращении в Брюли-де-Пеш он приказал Шпееру немедленно приниматься за реконструкцию Берлина. Этот город должен стать прекраснее Парижа, который Геббельс называл «жемчужиной цивилизации». 29 июня министр пропаганды на машине отправился в Бельгию, делая остановки в Антверпене, Льеже и Брюсселе. Оттуда через поля недавних сражений – Гент, Ипр, Дюнкерк, Перон, Аррас, Компьень – добрался до Парижа. Его восторгам не было предела – площадь Согласия, площадь Звезды, Дом инвалидов, могила Наполеона… «В глубочайшем волнении. Все-таки это был великий человек». Нотр-Дам, собор Св. Магдалины («странная архитектура для церкви»), Сакре-Кёр («какое разочарование»), Бурбонский дворец («конюшня»), Люксембургский дворец («чуть получше»), набережная Орсэ («вот где творили политику гермонофобы»). Затем – Версаль и Зеркальная галерея, где «Германию однажды приговорили к смерти». Тем не менее «все эти Людовики были великими людьми», Трианон построили как «домик для отдыха. Я бы тоже хотел иметь такой».

29 июня Гитлер перенес свою штаб-квартиру в Черный Лес и вызвал к себе гауляйтеров Бюркеля и Роберта Вагнера, которым было поручено гражданское управление Лотарингией (департамент Мозель) и Эльзасом (департаменты Верхний Рейн и Нижний Рейн) соответственно. Гитлер даже побывал в Эльзасе в компании с Ламмерсом и Мейснером, который там родился. Посетили Страсбургский собор и старый город, а также осмотрели часть «линии Мажино».

2 июля он принял Геббельса, вернувшегося из Парижа, и обсудил с ним ряд вопросов, прежде всего свою будущую речь в рейхстаге, в которой он намеревался еще раз предложить англичанам мир – в некотором роде подложить в гнездо Черчилля «кукушкино яйцо»: если война продолжится, то исключительно по вине последнего. Поговорили также о документах, привезенных из Шарите-на-Луаре, в том числе записях разговоров между французским и английским, а также французским и швейцарским штабами. Через день о них уже писала «Фолькишер беобахтер», называя «крупнейшей сенсацией подобного рода». «Франкфуртер цайтунг» цитировала письмо Гамелена от 12 мая, призывающее к сохранению тайны, поскольку, если «один из этих документов попадет в руки врага, у немецкого командования появится оружие, которое оно сможет использовать против союзников», – пропаганда Геббельса не преминула так и сделать.

Гитлер принял у себя комиссара Норвегии гауляйтера Тербовена, которому наконец удалось сформировать правительство, готовое свергнуть короля и выгнать вон Квислинга. Тербовен уже не в первый раз объяснял Гитлеру, что Квислинг не пользуется поддержкой в стране, что только вредит немецким интересам. Но все было напрасно – фюрер дорожил им как человеком, проникнутым пангерманской идеологией. Он «больше профессор, чем политик», говорил он. Кроме того, он был близок к Розенбергу и Редеру.

6 июля Гитлер вернулся в Берлин. Его встречала восторженная толпа. Улицы засыпали цветами. Он был на пике славы. Период обучения искусству ведения войны закончился. Как отзывался Кейтель, он стал настоящим мастером, «величайшим стратегом всех времен». Впоследствии над этой характеристикой вволю поиздевались сами немцы.

Но пока, в начале июля 1940 года, единство между фюрером и народом казалось полным. Гитлер стер пятно позора 1918 года. Если верна теория психолога Биниона, согласно которой душевную травму можно излечить единственным способом: повторно пережить причинившее ее событие, но в позитивной форме, – то победа над Францией должна была положить конец коллективному неврозу немцев. Впрочем, не исключено, что его корни уходили гораздо глубже.

Определенные признаки излечения народа от этого невроза все-таки проявились. Так, например, служба разведки СД и министр пропаганды отмечали взлет франкофилии среди населения. Прошлое забыто, и хочется казаться благородным. Волна симпатии к французам раздражала правящий режим, предпринявший мощную контрпропагандистскую кампанию в прессе. Категорически запрещались любые публикации, доброжелательно отзывающиеся о Франции. «Мы могли бы привлечь к себе французов. Но мы этого не хотим. Мы хотим и должны стать их наследниками», – писал Геббельс. Вместо того чтобы культивировать и развивать дружеские чувства и оказывать помощь французским беженцам («народу, пережившему Дантов ад»), нацистские вожди предприняли прямо противоположные действия. Они сознательно разжигали в людях самые низменные инстинкты, зависть и самые оголтелые империалистические амбиции. Пусть невроз поражения у многих пошел на спад, это никак не повлияло на стремление к собственному «величию».

В период, последовавший за заключением перемирия с Францией, на свет явилось множество планов, один безумнее другого. Соперничество и вражда внутри правящей прослойки достигли своего апогея. Риббентроп жаждал объединить под эгидой министерства иностранных дел все отделы планирования и приступить к политической реорганизации будущей Европы. Геринг, отвечавший за выполнение Четырехлетнего плана, и министр экономики Функ хотели руководить экономической стороной установления «нового европейского порядка». Геббельс, при поддержке военщины, желал сохранить за собой роль главного пропагандиста, но уже в масштабах всего континента. Каждый ревниво оберегал свои полномочия. Геббельсу удалось вырвать у фюрера решение в свою пользу, обойдя Риббентропа.

У нас нет возможности перечислить здесь все планы, предлагавшиеся «приказчиками» министерства иностранных дел и министерства экономики с целью создания «Великого германского рейха без границ» – их было слишком много. Пангерманизм начала века бледнеет по сравнению с ними. Поскольку Гитлер не решался ничего предпринимать, пока не прояснится ситуация с Англией, проекты продолжали сыпаться как из рога изобилия, а некоторым из них даже повезло познать начатки осуществления. По мнению министра финансов Шверина фон Крозига, оккупированные страны должны были не только возместить Германии военные расходы, но также оплатить «в адекватном размере» услуги по военной защите, предоставленные им вермахтом. С этим печальным опытом пришлось познакомиться французам, вынужденным оплачивать «оккупационные расходы», устанавливаемые комиссией по перемирию, созданной по примеру аналогичной организации 1818–1919 годов и разместившейся в Висбадене (в напоминание о французской оккупации Рейнской области с 1918 по 1930 год). Председателем комиссии был назначен генерал Генрих фон Штюльпнагель, занимавший этот пост до декабря 1940 года (после участия в русской кампании он в феврале 1942 года получил пост военного коменданта Франции). Ответственным по экономическим вопросам был дипломат доктор Геммен, «посвятивший все свои силы тому, что вытянуть из французской экономики максимум возможного».

Чтобы дать читателю представление о грандиозности замыслов немецких главарей относительно будущего Европы, приведем всего один пример. Составленный сотрудником министерства экономики Гансом Керлем план был разослан по всем прочим департаментам как информация к размышлению. План охватывал огромные территории. 1. Всенемецкое экономическое пространство (пространство А), включающее территорию рейха, Польское генерал-губернаторство, протекторат Богемия-Моравия, Словакию, Эльзас-Лотарингию, Люксембург, Голландию, Бельгию и африканские колонии, которые еще следовало завоевать. 2. Континентальное пространство (пространство В), соседствующее с пространством А и включающее северные и балканские государства, за исключением Албании. 3. Континентальное пространство в широком смысле слова (С), включающее Францию и Швейцарию.

«Опьянение пространством» охватило не только чиновников, но и университетские круги, в которых эта идея, собственно говоря, и зародилась. Один из ее отцов, Гаусхофер, в сентябре 1939 года основал совместно с Шмитом Общество планирования европейской экономики и экономики великого пространства. Целый ряд географических институтов принялся с усердием изучать проблематику пространства. Разумеется, промышленные, финансовые и торговые круги также интересовались этим вопросом, особенно новыми перспективами производства, сбыта и рынков, не говоря уже об отстранении неудобных конкурентов. Таким образом, Гитлер был далеко не единственным, кто вынашивал грандиозные планы, мало заботясь об их осуществимости и еще меньше – о судьбе населения этих «пространств». Адепты националистической идеи внутри НСДАП и вне партии полагали, что все германские народы должны объединиться под крылом рейха. Создавались лиги, выходили газеты, призванные установить контакт с немцами, проживающими за пределами страны, а также с «эмигрантами» немецкого происхождения. Существовала Лига жителей Эльзас-Лотарингии в рейхе и Научный институт жителей Эльзас-Лотарингии в рейхе, действовавший при Университете Франкфурта-на-Майне. Этим людям было позволено проявлять интерес к своей бывшей родине при условии отказа от признания ее независимости. После победы над Францией многие из них вернулись в Эльзас или Лотарингию. Появилось также значительное число ассоциаций, разрабатывавших планы по возвращению земель, считавшихся исконно немецкими; кое-кто из их членов мечтал о воссоздании империи Каролингов до ее распада, закрепленного Верденским договором от 843 года. Многие из подобных организаций пользовались государственной поддержкой и получали помощь от министерства иностранных дел. Но для Гитлера главным оставался не столько этнический вопрос, сколько территориальная экспансия. Образцом колониальной державы ему служила Англия. Страна с населением в 45 млн человек владела империей с населением в 600 млн!

Между тем, несмотря на утрату «континентального меча», Англия, вопреки надеждам фюрера, не проявляла никаких признаков слабости и даже смела предъявлять ультиматумы своему бывшему союзнику. Адмирал Сомервиль, командующий соединением Н (оперативной группой военно-морского флота), базировавшемся в Гибралтаре, 3 июля 1940 года предложил адмиралу Женсулю, командующему атлантическим флотом в Мер-эль-Кебире, следующее: продолжать войну наряду с англичанами, либо перебазироваться в английские порты, либо в США, либо на Антильские острова, либо потопить свои суда. В противном случае – война. По причинам, которые до сих пор остаются неясными, Женсуль отказался принять одно из этих предложений, что вызвало атаку со стороны британцев. Спастись удалось только крейсеру «Страсбург», который ушел в Тулон вместе с торпедоносцами и эскадренными миноносцами из Орана. К ним присоединились шесть крейсеров, стоявших в Алжире. В тот же день 3 июля англичане захватили все французские суда, укрывавшиеся в их гаванях. Для адмирала Дарлана, главнокомандующего французским военно-морским флотом, Англия «за один день превратилась в противника».

Значило ли это, что грядет распадение союза? Гитлер на это надеялся. Он даже отложил выступление с речью, в которой собирался снова предложить Англии мир, и приказал убрать из договора о перемирии статьи, касающиеся разоружения французского флота и авиации, чтобы те могли выступить против британцев в Средиземном море; Гибралтар даже подвергся бомбардировке, правда, безрезультатной. Петен, порвавший дипломатические отношения с Англией, вовсе не хотел продолжения войны, из которой страна только-только выбралась. Германия приготовилась к долгому ожиданию. 30 июня Йодль представил меморандум, в котором изложил возможные варианты развития событий в случае, если Англия откажется заключать мир. Он рекомендовал провоцировать врага акциями на море и в воздухе с целью выведения из строя его авиации, а также парализовать его экономику, перерезав пути снабжения. Массированные бомбардировки должны деморализовать население. Прямое вторжение следует использовать только в самом крайнем случае, при условии, что Германия обеспечит себе превосходство в воздухе. Кроме того, надо использовать косвенную стратегию, привлекая на свою сторону все страны, желающие видеть раскол Британской империи. Первыми из таких периферийных акций могут стать захват Гибралтара с помощью Испании и Суэцкого канала с помощью Италии.

Однако в тот момент Гитлер не хотел бомбардировок мирного населения Англии, так как надеялся, что между народов и правительством произойдет раскол. В то же время он понимал, что организовать блокаду Британии с имеющимися у Германии военно-морскими силами, что настойчиво предлагал Дениц, невозможно. Оставалась воздушная война, а в перспективе – вторжение. Впрочем, и в этом отношении он не испытывал уверенности, видя как минимум три возможных нежелательных следствия: распад империи, чего он не желал; бегство правительство в Канаду с целью продолжения войны; провал вторжения. Чуть позже Генштаб предостерег его от нападения на слабо защищенные базы, поскольку это могло вызвать нежелательный для рейха взрыв отчаяния; в Генштабе полагали, что врага можно поставить на колени другими способами.

«Английская битва» началась скорее скромно – Гитлер все еще делал ставку на влияние пацифистских кругов. За всеми его колебаниями позволяет проследить дневник Геббельса. 9 июля «фюрер по-прежнему испытывает положительные чувства к Англии. Он не готов к решающему удару». 17-го «герцог Виндзорский отказался от нового назначения [на пост губернатора Багамских островов]. Он дал нам понять, что если бы он был королем, то немедленно заключил бы мир…».

Но Гитлер накануне все-таки распорядился готовить вторжение (операция получила название «Морской лев»). 19-го он произнес речь в рейхстаге. Между тем участились атаки на британские конвои. 22-го лорд Галифакс отверг «авансы», содержавшиеся в речи Гитлера. 26-го Геббельс записал: «Фюрер все еще не хочет нападать на Англию, это чувствуется по всему, что он делает. Вначале он хочет встретиться с румынами, болгарами и словаками и удалиться в Оберзальцберг. Партийный съезд отменен. Решение о масштабном наступлении на Англию принять трудно». 31-го Редер доложил, что подготовка к вторжению не может быть закончена раньше 15 сентября. Тогда Гитлер назначил высадку войск на это число – при условии, что будет достигнуто преимущество в воздушных боях. Однако 1 августа Йодлю стало известно, что Геринг все еще не начал войну в воздухе, поскольку три военно-воздушные армии рейха никак не могли прийти к согласию между собой. Первая базировалась в Голландии, Бельгии и на севере Франции, командовал ею Кессельринг; вторая, под командованием маршала Шперрля, располагалась на территории от Бретани и Котантена до долины Луары и Лотарингии; третья, которой командовал генерал Штумпф, – в Норвегии и Дании. Геринг находился в своей резиденции «Каринхалль». К 1 августа, пишет Геббельс, «фюрер не видел иного выхода, кроме войны. Все у нас в странном волнении». 2-го Гитлер «упустил возможность». Тем не менее накануне он подписал директиву за номером 17, предписывающую 5 августа начать масштабные боевые операции по уничтожению английской авиации; затем последовала директива Геринга под кодовым названием «Адлер» («Орел») с приказом Люфтваффе обеспечить себе превосходство в воздухе и вывести из строя королевский военный флот.

5 августа Гитлер вернулся в Берлин; по мнению Геббельса, наступление потихоньку началось. 7-го он отмечал, что высадка все еще не планируется, поэтому начинать наступательную кампанию не имеет смысла. Плохая погода помешала начать массированную атаку до 13 августа. Когда она все-таки была объявлена, пришлось в определенном смысле импровизировать как в отношении стратегии, так и в отношении тактики, потому что противник успел тщательно подготовиться к обороне. 18-го Геббельс признал, что война против Англии – не шуточки; 23-го он добавил, что решающим фактором становится погода. 31-го: «Надеемся, что нам удастся избежать второй военной зимы». 4 сентября: «Сумеем ли мы победить Англию только силами военно-воздушного флота?» На следующий день: «Если война продлится до зимы, в нее наверняка вступят и США. Рузвельт – лакей евреев».

6 сентября, отдохнув после бесконечной речи во Дворце спорта по случаю начала кампании по зимней помощи, Гитлер отдал приказ со следующего дня начинать массированные бомбардировки Лондона. Эти террористические операции, которых он до сих пор старался избегать, должны были послужить ответом на английские атаки на Берлин. Действительно, на протяжении некоторого времени немецкая столица стала целью вражеских рейдов, которые действовали на нервы населению и особенно нацистским главарям, хотя англичане не бомбили живые кварталы. Бомбардировка английских городов вошла в историю под названием «блиц» («молния»). Доклады летчиков приводили Геббельса в превосходное настроение: «Город превращен в ад». В ответ на упреки в бесчеловечности немцы голосом своего министра пропаганды отвечали издевкой, в частности называя лорда Уильяма Джойса «лордом Гав-Гав». 11 сентября Геббельс, от которого фюрер требовал прогноза по поводу возможной капитуляции Англии, выражал абсолютный оптимизм. Тем не менее Гитлер продолжал испытывать сомнения, несмотря на оценки военных советников. После того как английские летчики сбросили бомбы на Бранденбургские ворота, здание рейхстага и Академию изящных искусств, немецкая авиация получила приказ бомбить Букингемский дворец и деловой район Лондона, в котором располагались министерства: «Мы не варвары, но сейчас идет смертельная схватка двух великих держав». Отчасти это была правда, однако речь шла не только о войне двух государств, но и о битве двух режимов, исповедующих диаметрально противоположные ценности. Несмотря ни на что, Геббельс продолжал настаивать, что войну развязали союзники. Все это время бомбардировки не стихали ни на день. Наиболее ярыми сторонниками атак на гражданское население оставались члены «английского комитета» в министерстве иностранных дел: если Германия нанесет как можно больше урона самым незащищенным слоям общества, они окажут давление на лейбористов, а те в свою очередь вынудят правительство прекратить войну. Следовало также уничтожить радиостанции и разрушить Флит-стрит (квартал, в котором располагались редакции газет), ибо «без газет в Англии больше не будет никакой политики».

14 сентября было решено отложить захват острова до нового приказа. 24-го Геббельс отмечал: «Варварская погода. Возможности вторжения вызывают все больше сомнений». 7 октября Гальдер записал в своем «Военном дневнике», что начальник оперативного отдела авиации генерал фон Вальдау «на сто процентов недооценил мощность английских истребителей». 12 октября было принято решение перенести операцию «Морской лев» на весну 1941 года, иными словами, до греческих календ.

19 октября Люфтваффе получила приказ бомбить Англию по самым разнообразным целям, чтобы полностью дезорганизовать ее население, вызвать в нем панику и сломить волю к сопротивлению: порты, корабли, промышленные города, Лондон. Самым известным эпизодом стала бомбардировка Ковентри в ночь с 14 на 15 ноября (операция носила кодовое название «Лунная соната»). Погибли более 400 жителей, был разрушен собор XIV века. Ошибочно считалось, что Черчилль был предупрежден разведкой о готовящейся трагедии, но ничего не предпринял для спасения города, чтобы немцы не узнали, что англичане взломали секретный код электромеханической шифровальной машины «Энигма», использовавшийся в немецкой армии. Даже если английские спецслужбы догадывались о предстоящем крупномасштабном рейде, они слишком поздно смогли определить цели Люфтваффе. Черчилль оставался в Лондоне, уверенный, что главный удар будет нанесен по столице.

Битва с Англией стала первым поражением Гитлера. В лице Черчилля он встретил достойного противника, не менее решительно, чем он сам, отвергавшего всякую идею капитуляции. К тому же эта битва велась без достаточной подготовки, во многом наугад. Гитлер как солдат сухопутной армии ненавидел воду и отнюдь не горел желанием захватывать остров, с которым не знал что делать; кроме того, он всегда видел в англичанах настоящую «расу господ» – в отличие от Геббельса, глухо ненавидевшего «господ лордов». Сопротивление британцев подставило под удар всю задуманную фюрером программу.

В ожидании, пока прояснится обстановка, Гитлер поставил своей целью привести Болгарию, Венгрию и Румынию к необходимости полюбовно уладить территориальные и этнические разногласия. 10 июля он в присутствии Чано принял в Фюрербау главу венгерского правительства графа Пала Телеки и министра иностранных дел Стефана Чаки. 26-го в Бергофе он встретился с президентом румынского совета Ионом Джигурту и министром иностранных дел Михаем Манойлеску, а также с немецким послом в Бухаресте и румынским послом в Берлине. 27-го настала очередь болгарского премьера Богдана Филова, его министра иностранных дел Ивана Владимира Попова и послов – болгарского в Берлине и немецкого в Софии. Наиболее сердечно прошла именно последняя встреча. Гитлер заверил, что будет оказывать всю возможную помощь бывшему союзнику по Первой мировой войне.

Отношения с Венгрией и Румынией оставались гораздо более напряженными. В дневнике Геббельса мы находим массу критических замечаний в адрес венгров, румынского короля Кароля II и бывшего военного министра маршала Антонеску. Гитлер так и не простил им убийства в 1938 году шефа Железной гвардии, ультраправого Корнелиу Кодреану. Во время переговоров фюрер всячески подчеркивал, что стремится к миру на Балканах и что Германия крайне заинтересована в установлении стабильных экономических отношений со всеми тремя странами – особенно в виду румынской нефти. Любой вооруженный конфликт в регионе был чреват советским вооруженным вмешательством.

По результатам этих встреч 16 августа в Турну-Северине начались переговоры между Румынией и Венгрией по вопросу Трансильвании, северную часть которой требовала Венгрия. Они длились до 23-го, после чего были прерваны. Стало известно, что Советский Союз стягивает войска к новой границе с Румынией (26 июня Сталин вынудил Румынию уступить ему часть Бессарабии и Северную Буковину). Тогда вопреки своим первоначальным замыслам Гитлер решил выступить арбитром в споре наряду с Италией. Прежде чем отправиться в Вену, где должны были пройти переговоры, он 18-го пригласил к себе в Оберзальцберг Чано; если бы Венгрия осуществила свои угрозы против Румынии и не удалось бы найти взаимоприемлемого решения, Германия с оружием в руках оккупировала бы румынские нефтяные районы. Оба политика выработали общую стратегию ведения переговоров: не предъявлять карты, составленные итальянскими эмиссарами в Будапеште и Бухаресте, но во второй фазе переговоров представить карту, разработанную совместными усилиями итальянцев и немцев – на самом деле ее чертил лично Гитлер. На этой основе 30 августа был подписан второй «венский арбитраж» о разделе Трансильвании (согласно первому, от 2 ноября 1938 года, Венгрия получала территорию в 12 тыс. квадратных километров с населением в миллион человек на юге Словакии).

На сей раз Венгрия аннексировала 44 тыс. квадратных километров территории с населением два миллиона человек. Одновременно Германия выступила гарантом целостности оставшейся части Румынии. Подобные серьезные территориальные потери вызвали беспорядки в Бухаресте, в результате которых король отрекся от престола в пользу своего сына, 19-летнего Михая. Маршал Антонеску с помощью бывших членов Железной гвардии сформировал диктаторское правительство, которое сразу стало искать сближения с рейхом.

Что касается Венгрии, то она не скрывала своей радости от принятого решения; регент и глава государства Хорти направил Гитлеру благодарственное письмо. 10 сентября Гитлер встретился с венгерским министром Дёме Стойаи. Я сам родился в Австрии, сказал фюрер во время этой встречи, и хорошо знаком с проблемами региона. Затем он подчеркнул, что венгры обязаны ему тем, что получили город Клуй (по-немецки Клаузенбург). Его недовольство вызвали представители националистических кругов в немецком министерстве иностранных дел и в СС, так как немецкое меньшинство в Трансильвании предпочло остаться под румынской опекой, и он обратился к Стойаи с просьбой позаботиться о них. Впоследствии между обеими странами были заключены соглашения, касающиеся судьбы национальных меньшинств.

Улаживание разногласий между Румынией и Венгрией выявило несколько важных моментов. Во-первых, Гитлер стремился избежать конфликта в этом регионе по причине надежды на румынскую нефть, одновременно стараясь усилить здесь экономическую гегемонию Германии. Идеологические соображения не играли сколько-нибудь существенной роли, иначе он не стал бы поддерживать венгров, которых глубоко презирал за «наименее удачный социальный строй, какой когда-либо знала история». Помимо чисто политических мотивов сработала и память о том, что во время Первой мировой войны Румыния выступила на стороне Антанты, а также о поведении в 1930-е годы румынского министра иностранных дел Николае Титулеску. Как видно, судьба этнических немцев интересовала Гитлера гораздо меньше, чем, например, Гиммлера, Дарре или Розенберга.

Если фюрер стремился к миру в придунайских странах, то потому, что, как указывает Геббельс, «преследовал совсем иные цели». В первую очередь к ним относился поиск косвенных способов поставить на колени Англию. Особую остроту эта проблема приобрела после того, как президент Рузвельт дал понять (во всяком случае, именно к такому выводу пришли аналитики министерства иностранных дел), что США могут возглавить коалицию демократических государств против Германии. Англо-немецкий конфликт следовало уладить как можно скорее, пока в дело не вмешались США.

Одним из способов взять верх над Англией могла бы стать попытка отрезать ее от средиземноморских баз. Со своей стороны, Италия 13 сентября ввела войска в Египет – страну, находившуюся под британским контролем. Пройдя 90 километров, они были вынуждены остановиться в Сиди-Баррани, где заложили базу. О немецкой поддержке дуче не желал и слышать. Средиземноморская стратегия Оси подразумевала также захват Гибралтара при поддержке франкистской Испании. Эти операции были тесно связаны с проектом создания континентального блока, включающего Францию, Балканские страны и даже, возможно, Советский Союз. Дополнить блок предполагалось альянсом с Японией: тогда удалось бы изгнать с Дальнего Востока не только Англию – США не посмели бы сунуться в регион. Особенно носился с этой идеей Риббентроп.

Первым этапом стало подписание 27 сентября трехстороннего пакта между Германией, Италией и Японией. Он предусматривал для каждой страны «адекватное пространство». Япония признавала итало-германское лидерство в Европе, тогда как Италия и Германия соглашались признать лидерство Страны восходящего солнца на «азиатском пространстве». Все три страны брали на себя обязательство сотрудничать и оказывать друг другу политическую, экономическую и военную поддержку в случае, если одна из них станет объектом агрессии со стороны государства, еще не участвующего в европейском и китайско-японском конфликтах. Договаривающиеся стороны обязались также не вносить изменений в свои договоры с Советским Союзом. За соблюдением условий пакта должны были следить технические комиссии, создаваемые сроком на 10 лет со дня его подписания. Однако это сотрудничество с самого начала не имело никакого смысла, потому что к пакту был добавлен секретный протокол, позволявший каждому из участников вести самостоятельные действия.

Гитлер хотел договориться с Муссолини о создании континентального блока и приведении в действие средиземноморской стратегии, а также обсудить с ним уступки, которые следовало предложить Испании, Франции и Советскому Союзу. Их встреча с участием министров иностранных дел состоялась 4 октября в Бреннере. Гитлер восхвалял перед собеседником «титаническую работу», проделанную немцами ввиду грядущей «решающей битвы» против Англии. Действительно, в частности с точки зрения экономической реорганизации Европы, в интересах обеих стран было как можно скорее завершить войну; для нанесения «великого удара» ждали только хорошей погоды. Фюрер по своему обыкновению не смог отказать себе в удовольствии и принялся сыпать сотнями технических подробностей, способных поразить воображение собеседника. Когда тот спросил, почему англичане, несмотря на отчаянное положение, все еще не сдаются, Гитлер предположил, что их поддерживает надежда на США и СССР. И тотчас же поспешил успокоить дуче: американцы ограничатся предоставлением материальной помощи (публиковавшимся сведениям о размере которой верить было нельзя), поскольку серьезно опасаются тройственного пакта. Он также не верил, что русские согласятся что-либо предпринять; к тому же Риббентроп утверждал, что они боятся немцев. Надо переориентировать их интерес на Индию, заявил Гитлер, во всяком случае, заставить их обратить внимание на Индийский океан, – впрочем, не факт, что это удастся сделать. Но ни в коем случае нельзя отказываться от планов разрушения их империи. В этом пункте Гитлер вплотную подошел к истинной цели встречи, хотя полностью раскрывать свои планы перед Муссолини не собирался. Он мечтал о создании немецкого бастиона в Северо-Западной Африке, а если возможно, и на островах Атлантического океана, дабы быть готовым к вероятному столкновению с США. Эти же базы должны были сыграть роль щита на подступах к будущим немецким колониям в Африке. Это была мечта о знаменитой Миттельафрике – мираже немецких политиков с конца XIX века. Немецкие базы в Северной Африке помешают Англии отобрать у правительства Виши французские колонии. Действительно, предпринятая 23–29 сентября в Дакаре англо-голлистскими силами попытка принудить генерал-губернатора Восточной Африки отмежеваться от Петена усилила опасения Гитлера, зародившиеся еще в июне.

Чтобы ослабить английские позиции в Средиземном море и помешать вторжению в Северную Африку, необходимо было овладеть Гибралтаром. Для этого нужна была Испания. Гитлер коротко посвятил Муссолини в результаты своих переговоров по этому поводу и рассказал о чрезмерных запросах Франко. Фюрер пытался внушить каудильо, что Испания, помимо материальной помощи, получит Марокко, но, разумеется, об этом не должны узнать французы, даже если они понимают неизбежность некоторых территориальных утрат.

Итак, для борьбы против Англии лучшим способом оставалось создание «континентального блока». Муссолини, находя идею превосходной, тем не менее, сильно сомневался, что удастся объединить в одном лагере французов и испанцев, особенно если первые узнают о том, какая судьба ждет Марокко. Он предпочитал поскорее заключить с Францией мирный договор и был готов уменьшить свои притязания. В противном случае придется считаться с приходом нового де Голля – нынешний, казалось бы, дискредитировал себя неудачей в Дакаре. Теперь настала очередь дуче превозносить подвиги итальянцев в Африке, представляя их как начало широкой наступательной кампании. По его мнению, это была война, которую Италия параллельно вела против Англии.

Мы не случайно так подробно остановились на изложении этой беседы, поскольку она прекрасно иллюстрирует, что оба диктатора вовсю мошенничали не только в отношении других стран, но и друг к другу. Одержимый гордыней, Муссолини отказался от немецкой помощи танками и авиацией. Гитлер, раздавая обещания о грядущих приобретениях Италии во Франции, о конкретных планах говорил весьма туманно – впрочем, он еще и сам с ними не определился. Возможно, он «компенсирует» усилия Франции, Испании и Италии за счет обломков Британской империи. Кроме всего прочего, он не доверял Чано.

В этот период мы снова видим Гитлера таким, каким он был до 1933 года, – играющим на разногласиях между разными фракциями НСДАП и сулящим всем подряд златые горы.

Череда политических событий 1940 года вписывается в логику маневрирования с целью заключения Великобритании в кольцо с помощью «континентального блока». 22 октября Гитлер встретился с президентом французского совета Лавалем, 23 октября – с Франко, 24 октября – с маршалом Петеном.

20 октября 1940 года в 23 часа 30 минут спецпоезд вышел из местечка Фрейлассинг возле Мюнхена и через день в 18 часов 30 минут достиг города Монтуар-сюр-Луар. Получасом позже сюда же прибыл Лаваль, и оба деятеля уединились в вагоне-салоне. Гитлер не вдавался в подробности, остановившись на нескольких общих вопросах. По его мнению, война должна была закончиться либо серией молниеносных бросков, либо в результате медленной подрывной работы, которая сломит английское сопротивление. Главным для него оставалось решить, кто понесет расходы на подготовку этих операций. Поскольку Франция объявила войну, она должна взять часть расходов на себя. Фюрер не скрывал, что в поисках компромисса, позволившего бы покончить с англо-немецким конфликтом, не сможет достичь поставленной цели без финансовой поддержки Франции. В противном случае ему придется искать источники финансирования где-либо еще. Но тогда, даже если война завершится поражением Англии, Франция утратит некоторые их своих африканских позиций. Урегулирование этого вопроса должно также учитывать интересы других европейских стран. Его решение будет сильно отличаться от того, что было навязано Германии в 1918 году.

Смысл его речи был предельно ясен: Франции придется платить в любом случае, но она заплатит меньше, если будет способствовать поражению Англии. Она сохранит свою колониальную империю, не обязательно в нынешнем виде, поскольку ей будут причитаться компенсации за утрату ряда колоний. Это был слегка завуалированный намек на то, что Италия желает заполучить Тунис, а Испания – Марокко.

Состоявшаяся на следующий день в Энде встреча с каудильо протекала совсем по-другому. Франко прибыл с двухчасовым опозданием, явно демонстративным: это Гитлер просил о встрече и чего-то ждал от него, тогда как в июне он не ответил на его предложение о вступлении в войну. После обмена любезностями и неизбежного бахвальства Гитлера (на сей раз он превозносил немецкое производство подводных лодок и подвиги Люфтваффе) фюрер изложил Франко свой план организации общего фронта Великобритании и раздела французских колоний в Северной Африке. Он предложил ему полноценный военный альянс. Начиная с 10 января 1941 года специальные немецкие соединения, уже доказавшие свою доблесть захватом форта Эбен-Эмаэль в Бельгии, начнут штурм Гибралтара, который перейдет во владение Испании, равно как и ряд территорий в Африке.

Как и Чано в 1939 году, Франко первым делом потребовал масштабных поставок хлеба и оружия (тяжелой артиллерии и средств противовоздушной обороны). Он проявил большой скепсис по отношению к способности немецких танков выгнать англичан из Центральной Африки, окруженной защитным поясом пустыни; что касается Великобритании, возможно, ее оккупация осуществима, однако не имеет никакого смысла, потому что правительство укроется в Канаде и будет продолжать войну с помощью американцев. Наверное, никто не смог бы яснее выразить все сомнения по поводу «периферической» стратегии Гитлера. Тот пришел в сильное расстройство, и переговоры пришлось продолжить Риббентропу и Серрано Суньеру – зятю Франко и испанскому министру иностранных дел.

После ужина оба диктора возобновили дискуссию, продлившуюся еще два часа. Гитлеру не удалось заморочить голову каудильо, и все его обаяние оказалось бессильно; встреча закончилась безрезультатно. Риббентроп и Серрано Суньер получили задание разработать проект, предусматривающий вступление Испании в войну после ряда консультаций, однако ни о каких предварительных поставках речи больше не шло. Окончательный ответ должен был дать Франко.

Встреча с Петеном протекала в более сердечной обстановке. Оба руководителя заключили принципиальное соглашение о будущем «сотрудничестве», детали которого следовало обговаривать в каждом конкретном случае. У переводчика Шмидта сложилось впечатление, что в этой «дуэли» «победитель при Вердене» показал себя с лучшей стороны, нежели Гитлер. Геббельс занес в дневник отзыв Гитлера, отметившего разительный контраст между Франко и Петеном:

«Шуму много, а толку чуть. Величие империи, которой больше не существует. Полная неготовность к войне. Франция – дело другое. Если Франко был неуверен в себе, то Петен – напротив, и он уже все продумал. У этого человека реалистический взгляд на вещи. Никаких поползновений приукрашивать действительность. Франция сознает, что она проиграла войну и должна нести за это ответственность. Она делает это с достоинством. Петен умен и проницателен. Но его достоинство, как и достоинство Франции, не могут опираться на силу. Французы покоряют своим характером и обаянием. Петен произвел на фюрера глубокое впечатление. Мы, немцы, кого на протяжении трехсот лет притесняли как проигравших, должны заново учиться державной уверенности в себе».

Возможно, это отсутствие уверенности в себе сыграло свою роль в той злобе, какую многие немцы проявляли к побежденным, – наряду с желанием реванша за 1918 год, воспоминанием об оккупации Рейнской области и Рура, типичным для любой войны падением нравов и особенно брутальным стилем «мужского нацистского порядка».

Немецкое владычество в оккупированных странах осуществлялось не так, как планировалось заранее, поскольку экспансия рейха пошла по другому пути, однако оккупационная администрация все же придерживалась определенной схемы. Гитлер считал, что до окончания войны не следует ни предоставлять покоренным народам свободу, ни принимать решений относительно их судьбы.

В состав администрации входили как военные, большей частью настроенные аполитично, так и штатские лица. Последние обычно подчинялись доверенным людям фюрера, гауляйтерам или комиссарам рейха, в свою очередь подотчетным лично ему и получавшим от него приказы. Военным он не слишком доверял, упрекая их в излишней бюрократичности и отсутствии политического чутья; их делом было не управлять, а воевать. Тем не менее приходилось держать их на всех территориях, относившихся к категории театра военных действий, судьба которых еще не была решена или не представляла для рейха устойчивого интереса. Часть этих территорий была аннексирована и включена в уже существующие области (гау) – например Данциг – Западная Пруссия или Вартегау. Эльзас и Лотарингия фактически повторили их судьбу, хотя это была «скрытая аннексия», и Гитлер тщательно следил, чтобы она не нашла отражения ни в каких официальных документах.

Вслед за вторжением вермахта начиналось вторжение прочих служб. Вскоре на местах начинал складываться целый букет властных структур, подчиненных центральной администрации рейха, департаменту Четырехлетнего плана, СС или полиции; административный беспорядок в оккупированных странах ничем не уступал бюрократическому хаосу, царившему в самом рейхе. Во Франции подобное «многовластие» обернулось существованием двух полюсов.

Военная администрация устроила свою штаб-квартиру в парижском отеле «Мажестик». Она распоряжалась в оккупированной зоне и на англо-нормандских островах Ла-Манша, однако не имела никакой власти в неоккупированной зоне, северных департаментах, Па-де-Кале, Эльзасе и Лотарингии. Помимо военного коменданта (с октября 1940 года эту должность занимал Отто фон Штюльпнагель, с середины 1942 года его сменил его родственник Генрих фон Штюльпнагель) назначался шеф военной администрации, имевшей своих представителей на уровне департаментов, кантонов и коммун. Этим представителям вменялось в обязанность работать с французскими властями.

Второй полюс немецкой администрации формировался вокруг представителя министерства иностранных дел, имевшего резиденцию в посольстве на улице Лилль. Это был Отто Абец – человек, близкий к Риббентропу. Он получил ранг посла, хотя не был аккредитован при правительстве Виши, поскольку война еще не закончилась. Его полномочия не были четко определены. Он входил в военную администрацию как ответственный по политическим вопросам обеих зон и получал указания из министерства иностранных дел, на деле – лично от Риббентропа.

Помимо двух этих организаций, работала Висбаденская комиссия по перемирию. Северный департамент и департамент Па-де-Кале подчинялись военному коменданту Брюсселя – в перспективе планировалось создать здесь отдельную область – гау Фландрия.

В целом политика Германии по отношению к Франции диктовалась двумя стратегическими целями. Во-первых, использовать ее для ведения войны, как в смысле политического сотрудничества, охраны африканских владений, оппозиции к де Голлю (Геббельс называл его «чудо-генералом»), так и в смысле извлечения материальной выгоды. Во-вторых, надо было найти ей подходящее место в новой послевоенной Европе. Поскольку средиземноморская и периферическая стратегии Франции выглядели все менее надежными, ее роль постепенно скатилась от младшего партнера до простого поставщика.

По возвращении из поездки в Энде и Монтуар, Гитлер узнал, что Муссолини решил захватить Грецию, напав на нее из аннексированной годом раньше Албании. Он рассчитывал добиться здесь успеха, который до сих пор ускользал от него в «параллельной» войне против Англии в Африке. В конце августа дуче уже обсуждал этот вопрос с Гитлером, но тот попросил дождаться разгрома Великобритании. Однако Муссолини не желал ждать; 10 октября он назначил дату вторжения на 28-е. Гитлеру он сообщил о своем решении 19-го в письме, которое тот получил только 25-го в Ивуаре, к югу от Намюра. Надеясь, что он еще может повлиять на дуче и предоставить ему помощь для быстрого захвата Крита – что, по его мнению, было необходимо для контроля над Восточным Средиземноморьем, – Гитлер предложил срочно провести еще одну встречу. 28-го он прибыл в Булонь; в этот же день Италия начала операцию на Крите. Поэтому фюрер ограничился тем, что сообщил дуче во Флоренцию о последних проведенных им переговорах и поделился своим видением общей ситуации; он также затронул вопрос об СССР, на включение которого в трехсторонний пакт соглашался только при условии особой формулировки, исключавшей союзнические отношения; напротив, Румыния, Венгрия и Словакия должны были присоединиться к пакту в ближайшее время.

Итальянская кампания провалилась уже к 9 ноября, а Англия снова доказала свое морское превосходство в Средиземном море; как отмечал в своем дневнике Геббельс, молниеносная война оставалась исключительно прерогативой немцев. Гитлер и его сторонники быстро теряли доверие к итальянцам, за исключением самого Муссолини; война, которую они вели, все больше смахивала на блеф. Что еще хуже, англичане высадились в Греции и получили возможность нацелиться на румынскую нефть. После того как греки отогнали итальянцев к албанской границе, Геббельс записал: «Эти благородные римляне уступают нам поле боя. Каких прекрасных союзников мы себе выбрали».

Тогда с новой остротой встала необходимость запереть вход в Средиземное море, захватив Гибралтар. Начался новый тур переговоров с Суньером; к Франко был командирован Канарис. 7 декабря состоялась их встреча, исход которой оказался негативным. Каудильо опасался – не без оснований, – что, вступив в войну, потеряет свои заморские владения и не сможет поддерживать экономическую блокаду.

Бахвальство Геббельса, заявлявшего, что стоит фюреру бросить призыв, и через несколько дней на него отзовется пол-Европы, что уже совсем скоро под эгидой Германии образуется новая Европа, в общем-то не имело под собой никаких оснований, если не считать того, что Балканские страны примкнули к тройственному пакту.

Примерно в это же время прошла организованная Розенбергом выставка «Величие Германии», отражавшая иллюзии Геббельса. Надежда на сотрудничество с Францией также приказала долго жить. 10 декабря Лаваль назначил на февраль поход на повторное завоевание африканских колоний, присоединившихся к свободной Франции де Голля. Тремя днями позже его вызвал к себе Петен, ясно давший понять, что его «рвению к сотрудничеству» он предпочитает политику выжидания. 14-го Лаваль был смещен со своего поста и заменен Пьер-Этьеном Фланденом, заместителями которого стали вице-президент совета адмирал Дарлан и военный министр генерал Хунтзигер.

25 декабря прошла встреча Дарлана с Гитлером, близ Бове. Началась она напряженно, потому что адмирал опоздал, хоть и не по своей вине. Но ожидание ввергло Гитлера в дурное расположение духа. Он обвинил французов в равнодушии, проявленном во время церемонии возвращения в Париж праха герцога Рейхштадтского. По поводу этого события ходили упорные слухи, что Гитлер намеревался воспользоваться церемонией, чтобы удержать Петена в Париже – раз уж он соизволил дать Франции осязаемое доказательство своей доброй воли. Петен вручил ему письма и заверил, что «сотрудничество» будет продолжено, что нисколько не успокоило фюрера. В любом случае, время для создания континентального блока и захвата Гибралтара было упущено. Бороться против Англии приходилось другими методами: остановив ее продвижение в Средиземном море и отобрав у нее то, что Гитлер считал ее последней надеждой, – сотрудничество с СССР.

План «Барбаросса»

По убеждению Гитлера, одним из его козырей оставался Советский Союз. К лету 1940 года в отношениях с ним наметилось два возможных сценария. Первый: укреплять оборонный союз и активизировать торговый обмен; в этом случае можно добиться сближения СССР с тройственным пактом и континентальным блоком, как того желал Риббентроп. Второй: вернуться к изначальной программе и искать на востоке то самое жизненное пространство, которое необходимо Германии, готовиться к длительной войне и в конечном счете столкнуться с «американской угрозой».

Гитлер колебался между этими двумя сценариями на протяжении нескольких месяцев. Первый вариант выглядел предпочтительнее, пока Англия не отказалась от борьбы. Он позволял избежать того, чего фюрер и его военные советники боялись больше всего на свете: войны на два фронта. Осуществление этого плана, конечно, зависело от поведения стран, которые должны были составить «континентальный блок», в том числе от поведения самого Советского Союза. Усилия, направленные на привлечение Испании, Франции и Балканских стран, как мы уже показали, имели ограниченный успех, и отношение Советского Союза выглядело не намного более многообещающим. Сталин согласился на поставки Германии сырья и пищевых продуктов, но этот процесс шел очень вяло; с другой стороны, он воспользовался западными военными кампаниями Германии для расширения собственной территории. С 15 по 17 июня он занял страны Прибалтики. Затем потребовал от побежденной Финляндии концессии на никелевые рудники в Пестамо (16-го) и совместного контроля над островами Аланд. На следующий день Румыния была вынуждена отдать ему Бессарабию (которая согласно секретному соглашению от августа 1939 года попадала в сферу его влияния) и север Буковины. Одновременно он установил дипломатические отношения с Югославией.

Советские успехи грозили осложнить рейху добычу сырья на севере и на юге. На севере присутствие советского флота в Финском заливе могло в случае конфликта создать угрозу для транспортировки в Германию шведской железной руды. На юге советские войска, стоявшие в непосредственной близости от румынских нефтяных месторождений, могли в любой момент перерезать пути доставки «черного золота», сделав невозможным продолжение войны. Кроме того, существовала угроза со стороны советской авиации, которая могла достичь военных складов в Силезии.

Все эти соображения вынудили начальника Генерального штаба армии Гальдера провести реорганизацию войск. В отличие от Гитлера, он не считал, что отпала нужда во вторжении в Великобританию, которая оставалась главным врагом. Однако генерал сильно сомневался, что она сдастся в обозримом будущем; он не верил, что немецкие авиация и флот достаточно сильны, чтобы поставить ее на колени. К тому же Гальдер не исключал возможности, что Великобритания и Советский Союз договорятся между собой. В этом случае возникала угроза, что Германия, как и в годы Первой мировой войны, окажется лицом к лицу с коалицией из мощных держав и должна будет вести войну на нескольких фронтах на протяжении многих лет – чтобы прийти к тому же результату, что в 1918 году? Он решил реорганизовать армию в два этапа: сначала 120 дивизий, а затем, с перспективой мира, 70. Для первого периода он планировал развернуть 15 дивизий для защиты восточных границ в рамках стратегии «наступательной обороны». Гитлер дал свое согласие на это 23 июня 1940 года. Любопытно, что Гальдер сообщил наркому обороны Ворошилову, что передвижение войск к восточной границе не означает угрозы для СССР. Отныне он предпочитал надевать традиционную форму начальника Генерального штаба, о которой напрасно мечтал Бек: это стало возможным после победы над Францией, большую часть заслуг которой он приписал себе. Гальдер был убежден, что только он способен вывести рейх из тупика, в котором тот оказался, так как его усилиями и стараниями его подчиненных закладывается база будущей победы – вопреки невежеству Гитлера и его военного штаба. 25 июня 1940 года генерал созвал совещание, на котором присутствовали начальники основных отделений штаба армии. Именно тогда были разработаны первые планы ограниченного нападения на Советский Союз. Как только оно начнется, Великобритания потеряет последнюю надежду выиграть войну.

Из дневника Геббельса нам известно, что Советский Союз занимал умы не только военных. Поначалу министра пропаганды мало заботил тот факт, что Сталин ввел войска в прибалтийские страны, – это была цена, которую Германии пришлось уплатить. Однако военные операции против Румынии уже были расценены как нарушение пунктов соглашения. 5 июля Геббельс писал: «Славянство растекается по всем Балканам. Россия не упустила своего шанса. Может быть, в дальнейшем нам снова придется обернуться против нее?»

Нет ничего удивительного в том, что 21 июня Гитлер, собрав в Оберзальцберге командующих трех родов войск, потребовал от них поразмыслить над угрозой, исходящей от США и СССР, для дальнейшего ведения войны. Учитывая, что Генштаб армии уже разработал несколько планов, Браухич смог представить первый относительно подробный доклад на тему вероятной восточной кампании. Он подсчитал, что для этого потребовалось бы от 80 до 100 дивизий, которым пришлось бы столкнуться с 50–75 «хорошими» советскими дивизиями. Эта оценка исходила из вероятного наступления, целью которого был захват экономических центров на западе СССР и стремление убедить СССР в том, что хозяином в Юго-Восточной Европе должна оставаться Германия. Но Гитлера этот план не удовлетворил: он желал полного уничтожения Советского Союза как военной державы. Как только эта цель будет достигнута, можно будет не опасаться, что в войну вступят США, поскольку японское присутствие в Тихом океане к этому времени усилится. Англия потеряет последнюю надежду и будет стерта с лица земли; Германия будет «владычицей Европы и Балкан». Гитлер потребовал заняться составлением глобального плана уничтожения Советского государства.

31 июля он снова созвал военное совещание, на котором выступил Редер, изложивший свои идеи по поводу средиземноморской стратегии и сообщивший, что вторжение в Великобританию возможно начиная с 15 сентября. Однако Гитлер возразил, что планирует на весну 1941 года войну против СССР. Он согласился с генералами, заявившими, что никакой прямой угрозы от СССР не исходит; мало того, один из них заметил, что Россия не окажет им такой любезности и не нападет первой. Гитлер предложил несколько оперативных соображений и предложил два направления атаки: на Киев, форсируя Днепр, и на Москву. Оба армейских корпуса должны будут затем объединиться, по всей видимости, за Москвой. Позже нужно будет провести локальную операцию в нефтяном районе Баку. Финляндию и Румынию – но не Венгрию – можно будет привлечь в качестве союзников. Территориальными приобретениями станут Украина, Белоруссия и прибалтийские страны. В целом, по оценкам Гитлера, потребовалось бы 180 дивизий, из них 120 – на востоке. Таким образом, к 120 уже существующим и 18 находящимся в отпусках требовалось сформировать еще 40 дополнительных дивизий. Разумеется, вся подготовка должна вестись в недосягаемости от британской авиации. 7 августа Генштаб получил указание начать разработку плана восточной кампании.

Первоначальное название кампании было «Фриц», но в декабре его сменили на «Барбаросса». Необходимо подчеркнуть, что Гальдер, вопреки своим прежним возражениям, вовсе не демонстрировал враждебности к планам Гитлера напасть на СССР: в его «Военном дневнике» нет ни намека на это. Он никогда не делал никаких замечаний на этот счет в присутствии своих сотрудников или друзей по оппозиции, к которой вскоре примкнул. Впрочем, трудно сказать наверняка, что стояло за словами Гитлера – твердая решимость или смутные намерения. Также не известно, что оказало на фюрера наибольшее влияние – военная и экономическая ситуация (последняя играла огромную роль), иными словами, «рациональный расчет», или жажда удовлетворения идеологических амбиций – завоевания жизненного пространства и уничтожения «жидобольшевизма».

Летом и осенью 1940 года, в ходе совещаний с военными командующими, доминировали, разумеется, рациональные мотивы. Особенно большое значение приобрели соображения экономического характера. Ведение современной мобильной войны в основном зависело от наличия материальных и человеческих ресурсов. Положение той или иной воющей стороны радикально менялось в зависимости от того, имела ли она прямой доступ к таким ресурсам или вынуждена была полагаться на чью-либо добрую волю. Поэтому был велик риск того, что Советский Союз может в любой момент прекратить поставки в Германию, без которых ей было бы затруднительно продолжать войну против Англии. Мало того, СССР и Англия могли договориться между собой. Уже с середины сентября Геббельс отмечал, что начались трения с СССР из-за задержки поставок.

С июня по декабрь Гитлер пребывал в сомнениях, которые разделяли с ним военное командование и часть нацистских руководителей. Быстрая победа над Францией во многих вселила уверенность в том, что нет ничего невозможного, и оживила мечты о превращении Германии в мировую сверхдержаву. Все были согласны, что этой державе необходимо большое экономическое пространство, сопоставимое с колониальными империями Англии и Франции или с Америкой, занимавшей целый континент. Мнения расходились лишь относительно методов достижения этой цели: одни стояли за торговый обмен, другие настаивали на применении силы.

Окончательное решение предстояло принять Гитлеру. Судя по всему, что он писал, он явно склонялся в сторону войны. Единственным, что его удерживало, оставался временной фактор. С СССР следовало расправиться до наступления зимы, а до нее оставалось всего пять месяцев. Поэтому начинать кампанию в 1940 году он считал нецелесообразным. Кроме того, страх перед вторым фронтом заставил его предпринять некоторые шаги, направленные на ослабление позиции Англии, хотя в их эффективность он сам не слишком верил.

Прояснить ситуацию должны были переговоры с наркомом иностранным дел Молотовым, состоявшиеся в Берлине 12–13 ноября. Во время первый встречи Гитлер по своему обыкновению начал с изложения общих соображений о будущих взаимоотношениях обеих стран. И нам, и вам, говорил он, для решения внутренних проблем нужен мир, а не война. Что касается Германии, то она вынуждена была вступить в войну, которая была ей навязана, и помимо собственного желания занять территории, не представляющие для нее ни политического, ни экономического интереса. Отсюда возникло обострение жизненных потребностей, но оно ни в коей мере не затрагивает русские интересы. Нужда Германии в пространстве удовлетворена до такой степени, что ей потребуется не меньше века, чтобы его «переварить»; все, что ей теперь нужно, это кое-какие территории в Центральной Африке и некоторые сырьевые ресурсы. Вместе с тем Германия не потерпит, чтобы иностранные державы устраивали свои воздушные и военно-морские базы где им вздумается. В Европе интересы России, Германии и Италии пересекаются в отдельных регионах, так как все три страны испытывают потребность в выходе к морю. Германия хотела бы получить доступ к Северному морю, Италия – запереть Гибралтар, Россия – получить возможность свободного плавания по океанам. Все эти вопросы можно решить, не прибегая к конфликтам. Он уже имел беседы с французскими государственными деятелями, заверил Гитлер, и встретил с их стороны определенное понимание.

Новые проблемы возникли на Балканах, где Германия не имеет политических интересов. Все, что ей требуется – это сырье для обеспечения военных нужд. Идея о закреплении Англии в Греции и закладке там английских военных баз неприемлема. У него самого, добавил Гитлер, остались самые дурные воспоминания о боях на Салоникском фронте во время последней войны. Серьезные осложнения могут появиться, если англичане займут территории, слишком близко расположенные к румынской нефти, – о том, что аналогичная угроза исходила и от русских, он предпочел не упоминать. Наконец, фюрер остановился на опасности американского империализма, хотя не считал его угрозу непосредственной, полагая, что она проявится не раньше 70—80-х годов.

После этого пространного вступления, в ходе которого фюрер всячески избегал касаться действительно важных проблем, Молотов настойчиво потребовал урегулирования ряда конкретных вопросов. Его интересовали Финляндия, тройственный пакт, советские интересы на Балканах и в Черном море. Существование тройственного пакта не вызывало у него враждебности, но он желал бы вначале определить границы восточноазиатского пространства.

Более детальный разговор состоялся во время второй встречи, проходившей в более напряженной тональности. Гитлер подчеркнул, что Германия выполнила все свои обещания касательно зон влияния, определенных секретным протоколом, и относительно Финляндии. Если какие-либо изменения и имели место, то они были вызваны советскими инициативами, в частности в Литве и Буковине. Молотов заявил, что необходимо различать три разных этапа развития ситуации. Первый закончился в 1939 году в результате войны Германии против Польши, второй – после поражения Франции; теперь наступил третий этап, и обе державы должны определить свои взаимные позиции.

По поводу Финляндии было высказано несколько кисло-сладких замечаний. Эта страна находилась в зоне советского влияния, однако Германия направила туда небольшой военный контингент для охраны транзита на север Норвегии. Затем Гитлер заговорил о дележке территорий после возможного краха Британской империи и о создании «мировой коалиции для их использования», но Молотов не проявил к этой теме интереса и вернулся к более насущным проблемам: Турции, Румынии – которой Германия и Италия дали ряд гарантий без консультаций с СССР, между тем Советский Союз не скрывает, что считает эту акцию направленной против его интересов. Что, если СССР, в свою очередь, даст подобные гарантии Болгарии? Болгария его об этом просила, тут же оживился Гитлер. Затем разговор свернул к безопасности Дарданелл, но здесь фюрер не сказал ничего конкретного, поскольку не желал отвечать, не посоветовавшись с Муссолини.

В тот же вечер Молотов встретился с Риббентропом; встреча проходила в бункере, поскольку была объявлена воздушная тревога. Советский министр в основном настаивал на интересах своей страны на Балканах, в частности в Болгарии, Румынии и Венгрии. Также он желал получить информацию о намерениях Оси в Югославии и Греции. Он говорил о морских путях в Балтийском море, о нейтралитете Швеции и о позиции Финляндии. Было очевидно, что он придает большое значение северному и южному европейским регионам – то есть именно тем, в которых Германия стремилась упрочить свои экономические позиции и где она была наиболее уязвима.

Сопоставление встреч Гитлера с Молотовым, с одной стороны, и Франко и Петеном – с другой, показывает, что он всегда использовал одну и ту же тактику, пытаясь соблазнить собеседников будущим разделом Британской империи, однако никогда не вдавался в подробности и всячески избегал обсуждения конкретных вопросов. Ни один из трех не поддался на эти сладкие посулы и взамен не пообещал ничего существенного. Различие заключалось в том, что Франко и Молотов могли вести себя более жестко, даже агрессивно, поскольку у Гитлера не было никаких средств давления на них, тогда как Петену приходилось лавировать – все-таки Франция уже лежала под сапогом победителя.

В том же ноябре 1940 года Гитлер встретился с венгерским премьер-министром Телеки и дважды – с маршалом Антонеску. Эти встречи были вызвано тем, что обе страны примкнули к тройственному пакту. Каждый раз фюрер прибегал к тому, что он называл «дипломатией», то есть говорил собеседнику то, что тот хотел услышать, не смущаясь тем, что каждому из них сообщал практически противоположные вещи. Впрочем, на явное сближение с Антонеску он шел ради румынской нефти, необходимой рейху, а также потому, что 22 октября в Румынии находилась немецкая военная миссия, и потому, что Гитлер уже планировал будущее вторжение в СССР. Прочие его встречи – и итальянским послом Альфьери, с болгарскими дипломатами, с югославским министром иностранных дел – показывают, что в этот период он стремился вовлечь соответствующие страны в тройственный пакт, разжечь в них антиславянские настроения и помешать им договориться с Великобританией.

25 ноября состоялся тайный обмен мнениями между Берлином и Москвой. Сталин уточнил свои требования в случае присоединения к тройственному пакту: вывод немецких войск из Финляндии, заключение советско-болгарского пакта о взаимопомощи и передача СССР военных баз в Дарданеллах. Гитлер приказал Риббентропу не отвечать ничего.

После провала миссии Канариса, так и не сумевшего склонить на свою сторону Франко, и ряда других бесплодных попыток осуществить операцию «Феликс» (кодовое название операции по захвату Гибралтара и обретению баз в Испании и Португалии), а также после того, как стало известно двусмысленное поведение армии Вейгана в Сирии и Северной Африке, было принято решение о контратаке на Балканах – с целью придать блеска итальянскому партнеру и изгнать англичан с греческих островов. Один из пунктов операции (кодовое название «Марита») предусматривал вывод большей части немецких войск сразу после победы. Их ждало новое задание – война против России. 5 декабря Гитлер изложил свои намерения представителям военного командования. Кульминацией его речи стала мысль о том, что единственным способом завоевания гегемонии в Европе может стать борьба против России.

Во время последующих совещаний вспыхнул конфликт между Гитлером и Гальдером. Генерал объяснял, что последним восточным рубежом, на котором может укрепиться Красная армия для защиты советских промышленных центров, служит «линия Днепр – Двина», поэтому необходимо бросить все силы на подавление сопротивления в районах западнее этих двух рек. С этой целью группа армий «Центр», как наиболее сильная, должна двинуться на Москву из Варшавы. В помощь ей будут приданы две группы армий – северная, наступающая на Ленинград, и южная – на Киев. В состав южной группы должно войти три армии; одна из которых выйдет из Люблина, вторая – из Лемберга и третья – из Румынии. Конечной целью операции станет установление линии по Волге, вплоть до Архангельска. Для этого потребуется 105 пехотных дивизий, 32 моторизованные и танковые дивизии; кроме того, понадобятся значительные вспомогательные силы.

Гитлер в общем и целом одобрил этот план, однако оставил открытым вопрос о продвижении на Москву, точнее говоря, к востоку от города, как только основная часть советских войск будет взята в кольцо. По поводу конечной цели плана Гальдера, то есть «линии Волга – Архангельск», он также не обмолвился ни словом. Ему казалось более важным, чтобы группа армий «Центр» могла при поддержке других сил повернуть к северу и окружить противника на территории Прибалтики. Таким образом, взятие Москвы, предусмотренное планом Гальдера, также оказывалось под сомнением. Относительно южного крыла Гитлер делал ставку на армии, находящиеся севернее; по его замыслу, они должны были обойти Киев и окружить советские войска на территории Украины. Что касается наступления с территории Румынии, то Гитлер планировал его лишь частично и значительно позже, что абсолютно не соответствовало разработанной Гальдером стратегии окружения.

Поскольку Гитлер отказался от заключения военных соглашений с Венгрией, Гальдер не мог настаивать на том, чтобы одним из плацдармов наступления стал Ламберг; тем более он не мог признаваться, что уже вел предварительные переговоры с венграми. Но продуктивного спора не получилось. Гитлер полагал, что Гальдеру придется смириться с его указаниями, а Гальдер в свою очередь рассчитывал, что развитие событий само докажет его правоту.

После консультаций с командующими армиями и шефом департамента вооружений генералом Томасом, составившим меморандум, к которому мы еще вернемся, была разработала первая версия директивы за номером 21 «Барбаросса». Первым ее получил Йодль; он ее доработал и 17 декабря представил Гитлеру. После внесения еще ряда изменений в духе указаний фюрера план «Барбаросса» 18 декабря был занесен на бумагу. В ходе последующих обсуждений Гитлер подтвердил намеченные цели и подчеркнул, что главной из них остается необходимость «отрезать прибалтийское пространство от остальной части России», уничтожить советскую армию, захватить крупнейшие промышленные центры и разрушить остальные. Гальдер предвидел опасности, которые могли возникнуть в ходе осуществления операции подобного масштаба, в первую очередь риск распыления сил. Если бы основной удар был нацелен на Москву, угроза была бы значительно меньше. Однако, занимаясь проработкой всех деталей, начальник Генерального штаба все еще не верил, что Гитлер всерьез намеревается напасть на СССР. 28 января 1941 года он отмечал, что смысл операции «Барбаросса» остается неясен, поскольку с его помощью нечего и надеяться разбить англичан и существенно улучшить материальное положение Германии. Кроме того, он опасался появления второго фронта на юге. Тем не менее ни он, ни Браухич не высказали Гитлеру открыто своих сомнений, как делали это в 1939 году или как теперь это делал фон Бок. Помимо личной неуверенности в успехе подобного предприятия, свою роль сыграли и структурные недостатки немецкой военной системы, лишенной авторитетного органа, способного стать преградой на пути политической инстанции, готовой ввязаться в рискованную авантюру, не просчитав заранее всех ее рисков. Эту роль мог бы сыграть Генштаб армии, но не сыграл в силу отсутствия твердости в характере Кейтеля, который был не в состоянии справиться с вечным соперничеством между собой представителей трех родов войск. Второй причиной было то, что Гитлер начал все более активно вмешиваться в принятие чисто военных решений.

Задаваясь вопросами об истинных целях войны на востоке, Гальдер рассуждал как тактик, гораздо меньше фюрера заботясь об экономической и расовой стратегии. Однако в случае войны против СССР военные, экономические и идеологические аспекты были неразрывно связаны между собой.

Обострившееся напряжение в отношениях между СССР и рейхом объяснялось растущими требованиями Советского Союза в области вооружений и продуктов химического производства на фоне задержек и срыва поставок со стороны Германии.

Независимо от военных и идеологических мотивов, ставящих под сомнение предусмотренное германо-советским пактом сотрудничество, летом 1940 года в Германии возникло два течения, развивавшихся в одном и том же направлении. Представители первого утверждали, что Советский Союз испытывает растущую потребность в сырьевых ресурсах и продовольствии, тогда как плановая военная экономика была основана на доступности этих продуктов. Сторонники второго обращали внимание на отсутствие средств давления на СССР при наличии таких средств по отношению к европейским странам, отныне либо перешедшим в лагерь союзников (Италия, Словакия), либо стремившихся – вольно или невольно – к сближению (Швеция, Швейцария), либо уже оккупированным или аннексированным, но в любом случае подвергающимся немецкой эксплуатации. Именно последнее течение оказывало влияние на Генштаб, склоняя его к разработке планов ограниченной военной кампании. Часть офицеров военно-морского флота, основываясь на опыте Первой мировой войны, в этот период раздумывали об ограниченной войне с целью аннексий.

Таким образом, Гитлер был не единственным, кто мечтал о завоевании жизненного пространства на востоке. Над аналогичными планами работали высокопоставленные чиновники министерства иностранных дел, министерства экономики и руководство отдела Четырехлетнего плана; в некоторых экономических кругах существовал широкий «консенсус между традиционными элитами и национал-социалистическим руководством», согласно которому «германо-русский экономический альянс не мог в создавшихся условиях служить гарантией ни поставок сырья и продовольствия, ни мирного распространения немецкой гегемонии в Европе». В этих кругах задавались вопросом о том, не сможет ли военная кампания открыть более радужные перспективы.

Доклад, представленный 9 августа 1940 года, подчеркивал промышленное значение Москвы и Ленинграда, а также Украины, занимавшей важное место в советской промышленности и сельском хозяйстве; в числе других целей назывались Баку и Уральский промышленный центр. Обрисованные подобным образом географические рамки намного превосходили площадь нужных Германии территорий, приобретенных в 1917–1918 годах. В том же докладе подчеркивалось, что оккупация этих регионов не будет означать окончания конфликта, потому что, в отличие от положения в годы Первой мировой войны, в азиатской части СССР успели сложиться значительные производственные мощности. Однако от этих соображений просто отмахнулись – настолько сильны были предрассудки о слабости Советского Союза, истощенного войной и сталинскими чистками, что проявилось во время столкновения с Финляндией.

Службы Геринга и министра финансов Шверина фон Крозига провели свои исследования, но, несмотря на сделанные экспертами отрицательные выводы, решение в пользу вооруженного конфликта приобретало все больше сторонников. Государственный секретарь по вопросам сельского хозяйства Баке уверял Гитлера, что захват Украины снимет с Германии весь гнет экономических забот; начальник армейского отдела военной экономики и вооружений, также представивший Кейтелю свой доклад, разделял эти оптимистические надежды, скорее всего, из желания угодить Кейтелю или из страха быть обвиненным в некомпетентности, хотя анализ, проведенный его сотрудниками, не давал никаких оснований для подобного оптимизма. 20 февраля генерал Томас, в 1939 году высказывавший беспокойство по поводу вероятной войны, представил Гитлеру меморандум, полностью поддерживавший замыслы фюрера. В этом документе обращалось внимание на необходимость использования нефтяных скважин Кавказа и обеспечения связи Германии с Дальним Востоком с целью добычи каучука. Военные операции должны были проводиться как можно дальше на востоке, ибо этого требовала военная экономика. Планировалось, что 75 % советского производства вооружений перейдет в карман Германии. В результата азиатская часть России не будет представлять для немецкого господства никакой опасности – при условии разрушения промышленных городов Урала.

Пока полным ходом шла разработка планов «Марита» и «Барбаросса», Гитлер почти три недели провел в Бергхофе. Здесь он принял премьер-министра и министра иностранных дел Югославии и попытался привлечь Белград к вступлению в тройственный пакт; Югославия оставалась последней страной, которая этого еще не сделала; не согласилась она и на этот раз.

24 февраля фюрер выехал в Мюнхен для празднования годовщины основания партии и встретился здесь с Герингом, Гиммлером и Розенбергом. Рейхсмаршал получил задание с помощью генерала Томаса заняться организацией управления и эксплуатации будущих завоеваний на востоке. Для обеспечения тылов армии и извлечения максимума пользы следовало «выкорчевать» коммунизм путем уничтожения всех политических кадров. Не исключено, что именно в ходе этих мюнхенских встреч были заложены основы преступных методов, характерных для ведения войны на востоке. Прежде чем передать эти инструкции военному командованию, Гитлер съездил в Вену для участия в торжествах по поводу вступления Болгарии в тройственный пакт – они проходили в замке Бельведер в присутствии болгарского премьер-министра Филова, графа Чано, японского посла Ошимы и Риббентропа. Одновременно немецкие дорожные рабочие наводили три понтонных моста через Дунай для проникновения войск на территорию Болгарии и последующего удара по Греции. Гитлер сообщил об этом Чано во время долгой беседы; также была затронута тема прибытия в Триполи первых немецких частей, явившихся на помощь итальянскому партнеру.

На обратном пути в Оберзальцберг поезд в 6 часов 45 минут остановился в Линце, чтобы фюрер мог спокойно прогуляться по городу и обсудить планы расширения Дуная и строительства моста Нибелунгов, о котором он мечтал с юности. Он хотел превратить Линц в главный город Австрии.

3 марта Гитлер посвятил Йодля в истинную сущность готовящейся войны и продиктовал ему новую версию «директивы номер 21 для ведения особых кампаний»:

«Это кампания – не просто вооруженный конфликт, это столкновение двух идеологий. Учитывая размеры пространства, для окончания этой войны недостаточно победить врага. Весь регион должен быть разделен на отдельные государства с собственными правительствами. Каждая широкомасштабная революция создает необратимые ситуации. Только социалистическая идея может служить политической основой создания новых государств и правительств. Жидобольшевистская интеллигенция должна быть уничтожена как угнетатель. Наш долг – построить зависимые от нас социалистические государства с минимумом применения военной силы. Эта задача настолько трудна, что мы не можем требовать ее исполнения от армии».

В этом тексте Гитлера содержатся четыре базовых принципа ведения войны. Во-первых, протесты многих высших офицеров против бесчеловечного поведения в Польше заставили его поручать «особые задания» соединениям СС и полиции, а также комиссарам рейха. Во-вторых, учитывая огромные размеры советской территории и необходимость обеспечить ее управление небольшими военными силами, а также необходимость предотвратить возрождение сильного российского государства, он пришел к выводу о расчленении страны. В-третьих, поскольку Германия намеревалась присвоить себе сельскохозяйственные богатства и сырьевые ресурсы России, следовало избежать их «растрачивания» на нужды населения, то есть убить как можно больше народу. В-четвертых, ликвидация политических руководителей и советской интеллигенции должна была подавить в зародыше всякое сопротивление оккупантам и, кроме того, служить ответом на «азиатскую дикость». Эти «рациональные» соображения, лишенные всякой «сентиментальности», основывались на социал-дарвинистской платформе, уважающей право сильного, и на убеждении в том, что высшая раса имеет право использовать любые средства для подавления низших рас. Для Гитлера (и не только для него) славяне представляли собой существ низшего порядка, пригодных лишь на то, чтобы служить рабами – роль, к которой их уже свели жидобольшевики.

Гитлер изложил эти «линии поведения», разработанные специально для войны на востоке, 17 и 30 марта перед расширенным офицерским составом. Были ли с их стороны высказаны сомнения или возражения? Печальная истина заключается в том, что таковых не последовало: «Высшее командование приняло этот план без попыток протеста, хотя со времен польской кампании оно прекрасно знало, что подразумевается под “специальными заданиями”. Инструкции армейского Генштаба были доведены до завершения военным бюрократическим аппаратом, в результате чего 13 марта 1941 года был издан указ о «применении военной процедуры и юрисдикции в зоне “Барбаросса” и специальных мерах касательно войск в России»; 6 июня была издана инструкция «об обращении с политическими комиссарами». Что касается

«организации развертывания полицейских сил безопасности и СД внутри армии», то она стала предметом обсуждения с руководителями СС.

Таким образом, Гитлеру не понадобилось предпринимать дополнительных усилий, чтобы операция «Барбаросса» превратилась в войну на уничтожение. Немецкий военный историк, работавший над архивами, считает, что отношения фюрера с вермахтом «в значительной степени определялись идеологией и представлением о той роли, которую Германия должна была играть в мировой политике. Действительно, армейское командование с готовностью восприняло доктрины фюрера, поэтому нельзя сказать, что стало жертвой традиции профессионализма. Высшее офицерство давно поддерживало идею немецкой экспансии на восток не только с экономической, политической и географической точек зрения, но и согласно учению социал-дарвинизма, провозгласившего право сильного в борьбе за выживание. Кроме того, высшие военачальники были убеждены в необходимости раз и навсегда уничтожить угрозу со стороны России и большевизма. Разве не евреи и не большевики в 1918 году воткнули нож в спину немецкой армии и послужили причиной краха имперской армии?»

Кампании на юго-востоке и в Африке

Провал итальянской кампании против Греции знаменовал собой поворот в немецких планах касательно Средиземного моря. До сих пор немецкому проникновению в регион мешало противодействие Франко на западе и Муссолини на востоке. Но в конце 1940 года итальянцы были вынуждены обратиться к Берлину с просьбой о предоставлении транспортных самолетов для снабжения продовольствием войск на Балканах. Вследствие этого итальянские и немецкие представители стали обсуждать между собой вторжение в Средиземноморье немецкого 10-го авиационного корпуса; 10 января 1941 года это вторжение началось с территории Италии. Муссолини пришлось также просить своего партнера предоставить ему бронетанковую дивизию для операций в Ливии, а также снаряжение для десяти его дивизий.

Таким образом, на стыке 1940 и 1941 годов в отношениях между Гитлером и Муссолини произошел резкий поворот. Дуче отныне впадал во все большую зависимость от фюрера; проникновение Германии в сферу его интересов означало закат Италии как ведущей европейской державы. В дневнике Геббельса содержится огромное количество нелицеприятных отзывов Гитлера о своем итальянском партнере: они выражают его растущее презрение и недовольство. Италия стала для него «фактором беспокойства», разрушающим «престиж Оси». Германии пришлось вмешиваться не только для того, чтобы оказать помощь союзнику, но и для того, чтобы изгнать англичан из Греции и остановить их продвижение в Африке, где солдат дуче «раздели до рубашки». Не меньше беспокоила нацистов и внутренняя обстановка в Италии; они сурово критиковали влияние церкви, аристократов и евреев, а также отмечали тот факт, что рабочие начали понемногу отворачиваться от дуче. Двор, отмечает Геббельс, носился с идеей создания латинского блока с Францией; главнокомандующий маршал Бодольо и король пользовались огромным авторитетом, тогда как фашизм начал расцениваться как «отрицательный фактор». Одним словом, дуче больше «ничем не управлял».

Чтобы сгладить недостатки итальянского партнера, пожелавшего развивать собственную стратегию против Англии в Средиземном море, Германия перешла от «политической и экономической гегемонии к военной агрессии». Этот переход планировался на весну 1941 года, едва сойдет снег, чтобы не затягивать начало осуществления плана «Барбаросса». Немецкие войска должны были занять Грецию, пройдя через Венгрию, Румынию и Болгарию. Как мы видели, Гитлер и его дипломаты не жалели усилий, чтобы склонить эти страны на сторону Оси, и Болгария довольно долго им сопротивлялась. Вскоре после присоединения Болгарии к тройственному пакту немецкие войска, расположенные в Румынии, вошли на болгарскую территорию. Дипломатическое вмешательство западных стран и СССР не смогло ничего изменить. Гитлер попытался успокоить Турцию и СССР, заявив, что это вторжение имело целью исключительно противодействие британским операциям в Эгейском море. Греция, крайне обеспокоенная, предприняла ряд дипломатических демаршей, однако ей дали ясно понять, что только «мирная капитуляция» сможет помешать войне (Гитлер пообещал Софии предоставить ей доступ к Эгейскому морю через греческую территорию). Поэтому на все попытки со стороны Афин установить контакт Берлин притворялся глухим.

Еще одной страной, долго противостоявшей немецкому давлению, была Югославия. Лишь 4 марта под неприкрытой угрозой президент совета Цветкович заявил о готовности пойти на уступки, что вызвало в Белграде кризис и отставку нескольких министров. Но Риббентропа этим было не пронять, и он выдвинул ультиматум: Югославия должна до 15 марта присоединиться к пакту. Правительство дрогнуло. «Вот теперь Балканы созрели», – записал в дневнике Геббельс. Через два дня после ратификации договора в Вене демократически настроенное офицерство потребовало отставки правительства и арестовало премьер-министра и министра иностранных дел. Новый кабинет был сформирован генералом Душаном Симовичем. Гитлер был взбешен – маленькая страна посмела пойти наперекор его планам. Собрав генералов, он сообщил им, что принял решение захватить Югославию без предъявления ультиматума и без объявления войны и разбомбить Белград дотла. Заверения Симовича не оказали на него никакого воздействия. Как и в случае с Грецией, Берлин притворился глухим.

Отношение Гитлера к этой стране может служить типичным примером того, к каким крайностям его толкало чувство гнева. Он упрекал сербов в применении «террористических методов», например в июне 1914 года в Сараеве, что дало толчок развязыванию Первой мировой войны. Именно ее последствия он стремился аннулировать: Балканы больше никогда не должны были играть роль пороховницы Европы. «Фюреру прекрасно знакомы эти проблемы. Все Балканы со всеми их загадками для него – открытая книга», – пишет Геббельс.

Агрессия против Югославии получила знаковое кодовое название «Кара». Она началась 6 апреля, в Вербное воскресенье, с бомбардировки Белграда. Эту миссию поручили генералу австрийского происхождения Александеру Лёру, который, по его собственному признанию, накопил «уникальный опыт» во время бомбардировок Варшавы. Хотя Белград был объявлен открытым городом, на югославскую столицу ринулось 611 самолетов. Число жертв превзошло потери Варшавы, Роттердама и Ковентри, вместе взятых. Массивные разрушения вынудили югославскую армию капитулировать через две недели (18 апреля). Еще одной причиной подобных действий было данное хорватам обещание о создании собственного государства: те быстро прекратили сопротивление.

Бои в Греции были гораздо более жестокими. Продвижение к Эгейскому морю в районе Салоников повлекло огромные потери. Британский контингент помешал немцам быстро выйти к Афинам. Гитлер, на которого отвага греков произвела сильное впечатление, запретил бомбить столицу. Кроме того, Рим и Афины были для него неприкосновенны: он восхищался Античностью и греческой историей, «изуродованной» христианством. Геббельс, начитавшись Шопенгауэра, писал: «…христианство и сифилис ввергли человечество в горе и лишили его свободы. Какое разительное отличие между улыбающимся, доброжелательным и мудрым Зевсом и распятым и страдающим Христом!»

Несмотря на трудности со снабжением горючим и припасами, а также недостаточную поддержку со стороны Люфтваффе, 30 апреля немецкие войска, пользуясь огромным численным перевесом, достигли южной оконечности Пелопоннеса. Гитлеру стоило немалых трудов убедить Муссолини принять быструю капитуляцию. Итальянская гордость не позволяла дуче соглашаться на частичную капитуляцию перед немецкими войсками.

Оставалась задача, поставленная лично Гитлером по совету генерала Йешоннека: завоевать Крит, оккупированный британцами. С самого начала было ясно, что эта операция («Меркурий»), порученная все тому же генералу Лёру, дорого обойдется немцам. Англичане, которым удалось дешифровать сообщения, пересылаемые «Энигмой», были в курсе готовящейся акции. Парашютисты и доставленные самолетами войска вступили в жестокие бои. Геббельс писал, что для немецкого солдата нет ничего невозможного. 1 июня остров был «освобожден от вражеских сил». Для населения настали тяжелые времена.

После этой кампании Гитлер приступил к разделу Югославии. Северная Словения была аннексирована рейхом, Сербия и Восточный Банат перешли под военное управление, Венгрия получила земли к западу от Тисы, Италии достались Южная Словения, Черногория и Косово, болгарские войска заняли Восточную Македонию, а на севере образовалось новое государство Хорватия, включившее в себя хорватские, боснийские и герцеговинские земли. Греческие военнопленные получили свободу, а в Греции установился режим, благоприятствующий Германии.

Отборные войска были отозваны для подготовки к участию в грядущей войне на востоке, на месте осталось семь дивизий, плохо снабжаемых и недоукомплектованных. Германия удовлетворилась оккупацией стратегически важных районов вблизи турецкой границы, вокруг Салоников и Африки, а также Крита. Большая часть страны была оставлена итальянцам. На протяжении всей кампании Гитлеру приходилось считаться с подозрительным ко всему Муссолини из опасения, что Италия выйдет из войны.

Чтобы компенсировать слабость войск, армейский Генштаб издал ряд инструкций, столь же жестких, как те, что готовились для войны против СССР. Они касались обращения с «беженцами и евреями», «коммунистами и террористами», а также «сотрудничества войск с полицейскими органами и СД». Почти сразу за прекращением боевых действий последовали точечные возмущения, вскоре переросшие в партизанскую войну, что вызвало порочный круг кровавых репрессий.

Война в Африке носила совершенно иной характер. Завоевание Киренаики, проходившее под названием «Операция “Подсолнух”», возглавил генерал Эрвин Роммель, назначенный лично Гитлером. В его распоряжение поступили весьма скромные силы, из которых ему предстояло сформировать ДАК – Немецкий африканский корпус. Проход через Средиземное море людей и техники затрудняло присутствие в водах английского флота. Сотрудничество с итальянцами не всегда протекало гладко. Ситуацию осложняло то обстоятельство, что ни войска, ни техника не были предназначены для ведения боевых действий в условиях пустыни. Роммель не обращал на эти трудности никакого внимания; это был человек действия, и он быстро продвинулся вперед, за линию обороны, намеченную Генштабом. Он хотел не только захватить всю Киренаику (что ему удалось), он также рвался занять Тобрук на востоке и дойти до Суэцкого канала. Если бы британцам не пришлось отвести часть своих войск в Грецию, немецкие потери, и так значительные, возросли бы многократно. Гитлер говорил, что готов послать дополнительно пехотный моторизованный полк; Геринг планировал поддержать наступление на Суэц с помощью дополнительной авиатехники. Однако фон Браухич отказался посылать в Африку подкрепления, так как силы надо было беречь для будущего наступления на востоке. Одновременно в высшем командовании зрело все растущее недовольство поведением Роммеля.

Генерал-квартирмейстер Генштаба генерал Паулюс отправился в Африку для прояснения ситуации и передал Роммелю письменную инструкцию, в которой говорилось, что сил Африканского корпуса недостаточно для полной победы над противником. Его главной задачей оставалось удерживать Киренаику – вместе с Тубруком, Бардией, Солумом или без них. После этой поездки Паулюс пришел к выводу, что главной проблемой в Северной Африке остается снабжение, а Роммель, действуя вопреки приказам, усугубил сложность положения. Генштаб попытался ограничить свободу действий неуемного генерала, но тот пользовался поддержкой Гитлера. Впрочем, он одержал крайне зрелищную победу в Солуме, и 1 июня 1941 года фюрер назначил его «главнокомандующим бронетанковыми войсками». Это была заслуженная награда: английскую угрозу, исходящую из Ливии, удалось отсрочить, что было важно накануне начала восточной кампании. С этого времени в дневнике Геббельса постоянно возникает «легендарная фигура» Роммеля, авторитет которого в дальнейшем только вырос. Вместе с тем все операции на Суэцком канале, в том числе запланированные переходы через Турцию, Сирию и Палестину, были отложены на неопределенное время, на период после завершения войны в России.

Гитлер руководил операциями в Юго-Восточной Европе из своего специального поезда «Америка», стоявшего в туннеле возле Мёнихкирхен, на перегоне Вена – Грац. Там же он отметил свой день рождения и провел множество встреч. 28 апреля он вернулся в Берлин и на следующий день выступил перед девятитысячной толпой выпускников военных училищ, представлявших все три рода войск. Никогда не отступать – таков был основной смысл его речи. Если и есть на свете слова, которых я не знаю и никогда не узнаю, говорил он, это капитуляция и подчинение чужой воле.

30-го он встретился с Йодлем для обсуждения деталей операции «Барбаросса»; 1 мая шеф Генштаба армии связал их с верховным командованием трех родов войск. Вторжение было запланировано на 22 июня, следовательно, 23 мая следовало начинать стягивать войска к границе. Гитлер согласился отложить операцию больше чем на месяц, однако, вопреки всему, что говорили и писали впоследствии, причиной провала молниеносной войны против СССР послужила вовсе не эта задержка. Большая часть бронетехники в любом случае не могла бы начать продвижение вперед, так как земля еще не просохла после таяния снега и весенних дождей. Кампания была обречена на неудачу по причине недостаточной подготовки; в отличие от атаки на Францию, не была должным образом обеспечена материальная база. Боеприпасы, продовольствие, численность войск – все было рассчитано исходя из идеи молниеносной войны. Немцы понимали, что встретят ожесточенное сопротивление Красной армии, но полагали, что смогут быстро его сломить. Они совершенно недооценили материальные возможности противника, о которых имели самое приблизительное представление.

Выступая в рейхстаге 4 мая, Гитлер заявил, что 1941 год войдет в историю как год великого национального подъема. Однако в немцах его речь не вызвала особого энтузиазма: они поняли, что предстоит год войны, а не мира. По поводу предстоящей русской кампании ползли многочисленные слухи; обеспечивать скрытность продвижения войск к восточной границе становилось все труднее.

Совершив короткую поездку в Данциг и Готенхафен и осмотрев готовые к бою линейные крейсера «Бисмарк» и «Принц Евгений», Гитлер ненадолго вернулся в Берлин, а затем 9 мая удалился в Оберзальцберг для отдыха. Но долгожданного покоя он здесь не обрел. 11 мая его посетил Дарлан для обсуждения способов оказать помощь Ираку, в котором после государственного переворота, осуществленного Рашидом Али, установился дружественный к Оси режим. Помощь должны была поступать через Сирию, на что требовалось согласие Франции. Получалось, что Германия должна была обращаться к Франции с просьбой, и Дарлан рассчитывал воспользоваться ситуацией для облегчения судьбы своей страны. 21 мая начались переговоры о заключении в Париже франко-немецких соглашений по вопросу Сирии и Ирака, Северной, Западной и Экваториальной Африки. Эти соглашения, получившие название «Парижских протоколов» грозили вовлечь Францию в полномасштабное военное сотрудничество с Германией, и только резкая реакция Вейгана и начало русской кампании помешали Франции встать на этот скользкий путь.

Разговаривая с Дарланом в Берхофе, фюрер выглядел немного рассеянным, однако сохранившиеся протоколы встречи дают нам очередную возможность убедиться в его двуличии. Он заявил, что отнюдь не является «фанатиком пространства», и подчеркнул, что немецкие и итальянские притязания на владения Французской империи носили умеренный характер – ни намека на планы Миттельафрики. В отличие от Риббентропа и Абеца, он не доверял французам, и его не привлекала сделка «ты мне – я тебе», на которую так рассчитывал Дарлан.

Рассеянность фюрера имела свое объяснение: он только что получил тревожную новость. В сумбурном письме его заместитель по НСДАП Рудольф Гесс сообщал ему, что вылетел в Шотландию, чтобы с помощью лорда Гамильтона свергнуть правительство Черчилля и добиться установления мира. Фюрер был поражен. Это была такая нелепость, что никто не поверил бы, что его старый и доверенный друг предпринял подобный шаг без его согласия. Он приказал арестовать несчастного адъютанта, доставившего письмо, но позволил «мессершмитту» Гесса взлететь с аэродрома Аугсбурга, после чего срочно вызвал к себе Геринга. Полученная им накануне бандероль, в которой содержались более подробные объяснения, так и лежала невскрытой. Больше всего он опасался, что англичане принудят Гесса сделать какие-либо заявления от его имени (либо сделают их вместо него) – если бы министром информации Англии был не Дафф Купер, а Геббельс, он бы так и поступил (не зря он так издевался над Купером на страницах своего дневника). Не дожидаясь, пока самолет приземлится на британской территории, фюрер опубликовал первое коммюнике, в котором говорилось о «безумном поступке» Гесса. Когда стало известно, что Гесс благополучно спрыгнул с парашютом близ замка лорда Гамильтона, появилось второе коммюнике, в котором речь шла о «слепом идеализме» Гесса, что весьма похоже на правду.

Со времен самоубийства Гели Раубаль Гитлер еще никогда не чувствовал себя таким подавленным. Он потерял своего «Гессерля», как он привык называть Гесса во времена путча и их общего заключения в крепости Ландсберг. Фюрер вызвал к себе рейхсляйтеров и гауляйтеров и объяснил им, что Гесс стал игрушкой в руках астрологов и магнетизеров, заморочивших ему голову. Его письма, отмечал Геббельс, были пронизаны «плохо переваренным оккультизмом»; министр пропаганды возлагал вину за организацию этого бегства на профессора Гаусхофера и жену Гесса. Все беды пошли от его мании «здоровой жизни» и желания «питаться травой». Одним словом, Гесс спятил. Однако Геббельс поостерегся проводить параллель между пищевыми пристрастиями Рудольфа Гесса и привычками Гитлера (который заявлял, что после заката христианства «эстафету подхватит новая религия вегетарианства»).

Разумеется, бегство Гесса не прошло без последствий. В полицейских отчетах, посвященных изучению циркулировавших в народе слухов, прямо говорится о «дезертирстве». В диссидентских кругах родился куплет: «Песенку поет Германия: / Скоро будем мы в Британии. / Только если поспешишь, / Быстро в психи угодишь». Должность заместителя фюрера в НСДАП была ликвидирована. Как и во время кризиса Бломберга, когда Гитлер лично возглавил вновь созданный орган – Генштаб армии, – доверив его послушному Кейтелю, он преобразовал ведомство Гесса в партийную канцелярию, поставив над ней вездесущего Мартина Бормана, вскоре после этого возведенного в ранг министра.

Остается лишь добавить, что вместе с Гессом едва не улетел руководитель партийного отдела по связям с заграницей рейхсляйтер Боле, уверенный, что речь идет о миссии, порученной Гитлером. Именно он переводил для Гесса письма, адресованные лорду Гамильтону.

Еще не прошел шок от этой вести, как свалилась новая. «Бисмарк», задетый английскими торпедами, вынужден был затопить себя вместе с двухтысячным экипажем. После этого случая Гитлер больше и слышать не желал о больших кораблях.

Впрочем, оба эти события недолго занимали внимание публики. Их вытеснили успехи на Крите и умело срежиссированные диверсии, служащие отвлекающим маневром от готовящегося наступления. Захват Крита освещался в «Фолькишер беобахтер»; Геббельс написал статью, в которой говорил об этой операции как о генеральной репетиции перед вторжением в Великобританию. Номер газеты, едва выйдя из печати, был арестован под тем предлогом, что автор совершил серьезный просчет и выдал секретные планы. На самом деле «утечку информации» организовал не кто иной, как сам министр пропаганды! Чтобы усилить впечатление, что он «проштрафился», Геббельс даже не явился на им же созванную пресс-конференцию, не поставив об этом в известность своих сотрудников. «Блеф блестяще удался, – записал он. – Фюрер рад, Йодль в восторге».

15 июня Геббельс неофициально пришел к Гитлеру, воспользовавшись черным ходом: это работало на версию о его «опале». Фюрер объяснил ему, что нападение на СССР будет массированным и крупномасштабным – величайшим в истории. Он не намерен повторять пример Наполеона. Боевые действия, предположил он, займут четыре месяца. С точки зрения материального обеспечения и людских ресурсов возможности русских и немцев несопоставимы. Москва избрала тактику невмешательства, выжидая, пока Европа истечет кровью. Тогда Сталин нанесет удар, выбрав момент, когда Германии ослабеет. Избежать войны на два фронта можно единственным способом – нанести упреждающий удар. Это необходимо еще и потому, что следует освободить людей: непокоренная Россия будет вынуждать Германию постоянно держать в боевой готовности 150 дивизий, тогда как военной экономике нужны рабочие руки; экономику же следует укреплять, дабы США не смогли ничего предпринять против Германии. Основная цель кампании была ясна: низвергнуть большевизм и лишить Англию ее последнего «континентального меча». Никакой реставрации монархии в России не будет; здесь следует установить подлинный социализм. Геббельс заметил, что для каждого нациста со стажем это будет огромным удовлетворением, потому что альянс с Россией «пятнал их честь». «Праведным или неправедным путем, но мы должны выиграть, – заключил Гитлер. – Это единственная возможность. Она справедлива, нравственна и необходима. Когда мы победим, никто не станет интересоваться нашими методами. У нас уже столько всего на совести, что нам нужна только победа; в противном случае весь наш народ, и мы в первую голову, будем изгнаны вон вместе со всем, что нам дорого».

Глава двенадцатая