Вслед за Хильгером в Берлин вызвали посла Шуленбурга и военного атташе Кёстринга. Шуленбургу министр Риббентроп сказал:
— По мнению германского правительства, коммунизм в Советском Союзе больше не существует, а Коммунистический Интернационал теперь не является важным фактором советской внешней политики. Поэтому возникло ощущение, что Германию и Россию больше не разделяют реальные идеологические барьеры.
Кёстринга пригласил к себе начальник штаба верховного
главнокомандования вермахта генерал–фельдмаршал Вильгельм фон
Кейтель, который пожелал из первых рук узнать о положении в Советском Союзе. Кёстринг был противником конфронтации с Россией. Кейтель устроил ему прием у фюрера.
«Гитлер принял очень любезно, — вспоминал Кёстринг, — пригласил на завтрак. Затем последовал почти двухчасовой доклад, во время которого Гитлер дал мне спокойно выговориться. Мое очень обстоятельное описание происшедшего после чистки упрочения внутреннего положения в России, развития экономики он слушал, не задавая вопросов, но затем внезапно попросил рассказать ему о Красной армии».
А в Москве 20 мая Молотов сказал Шуленбургу:
– Мы пришли к выводу, что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база.
Посол поинтересовался, что имеется в виду.
– Об этом надо подумать и нам, и германскому правительству, — ответил Молотов.
Мячик был переброшен на немецкую сторону.
26 июля советского поверенного в делах Георгия Александровича Астахова пригласил на обед Карл Юлиус Шнурре, заведующий восточноевропейским сектором отдела экономической политики министерства иностранных дел. Этот молодой и амбициозный дипломат, быстро делавший карьеру, ведал торговыми отношениями с Советским Союзом. Ему поручили прощупать советских дипломатов.
Обедали в берлинском ресторане «Эвест».
Шнурре прямо сказал Астахову:
– Что может вам предложить Англия? Участие в войне в Европе и враждебное отношение Германии. А что можем предложить мы? Нейтралитет, а если Москва захочет — взаимопонимание, основанное на взаимной выгоде. Во всем районе от Балтийского до Черного моря и Дальнего Востока нет неразрешимых проблем между нашими странами.
Более того, есть общий момент в идеологии Германии и Советского Союза — это противостояние капиталистическим демократиям. Поэтому нам кажется противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий.
Георгий Астахов обратил внимание немецкого дипломата на то, что идеологи национального социализма считают коммунистический Советский Союз враждебным государством. О каком сближении можно говорить? Шнурре пустился в долгие разъяснения насчет того, что вражда осталась в прошлом:
– Это было следствием борьбы национального социализма против немецкого коммунизма, который получал поддержку от Коминтерна. Но борьба закончилась. Коммунизм в Германии искоренен. Мы видим, что изменилась и советская политика. Линия Коминтерна осталась в прошлом. Слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов, изменили интернациональный характер большевизма. Особенно с тех пор, как Сталин отложил на неопределенный срок мировую революцию.
Астахов интересовался отношениями с Польшей. Карл Шнурре объяснил, что «германо–польская дружба потерпела крах, потому что от Данцига мы не откажемся».
Астахова пригласил к себе и министр Риббентроп.
– От Балтийского до Черного моря нет проблем, которые мы не можем разрешить между собой, — говорил министр. — На Балтике нам обоим хватит места, и русские интересы там ни в коем случае не придут в столкновение с нашими. Что касается Польши, то за развивающимися событиями мы следим внимательно и хладнокровно. В случае провокации со стороны Польши мы урегулируем вопрос о Польше в течение недели…
Сталин внимательно читал сообщения из Берлина, но медлил с принятием окончательного решения. Ситуация в Европе накалялась. Дело шло к войне. Предстояло определиться, кого поддерживать — Гитлера или западные демократии?
Советские историки утверждали, что пакт с Гитлером был подписан ради того, чтобы сорвать образование единого антисоветского фронта. Москва хотела образовать единый антигитлеровский фронт в Европе, но западные державы не хотели объединяться с Советским Союзом и надеялись натравить на него нацистскую Германию… В реальности изоляция Советскому Союзу не грозила.
Объединиться с Гитлером демократии Запада не могли. Другое дело, что они страстно не хотели воевать и долгое время шли Гитлеру на уступки, наивно надеясь, что фюрер удовлетворится малым. Но уступать и становиться союзниками — это принципиально разные подходы к политике.
Советского вождя не воспринимали как надежного союзника, на чье слово можно положиться. И у многих европейских политиков витала циничная надежда столкнуть между собой двух диктаторов — Гитлера и Сталина: пусть сражаются между собой и оставят остальной мир в покое. Точно так же столкнуть своих противников лбами надеялись в Москве.
В 1939 году Советский Союз оказался в выигрышном положении: оба враждующих лагеря искали его расположения. Сталин мог выбирать, с кем ему пойти: с нацистской Германией или с западными демократиями. В августе Сталин сделал выбор.
Многие и по сей день уверены в его мудрости и прозорливости. Но это решение, судьбоносное для страны, наглядно свидетельствует об обратном, о его неспособности оценить расстановку сил в мире, понять реальные интересы тех или иных государств и увидеть принципиальную разницу между демократией и фашизмом. Сталин совершил ошибку, которая обошлась России в десятки миллионов жизней.
Западные демократии, презирая реальный социализм, вовсе не ставили свой задачей уничтожить Советскую Россию. Они, конечно, не могли быть друзьями сталинского режима, но и не были врагами России. А вот для Гитлера Россия была врагом. С первых шагов в политике фюрер откровенно говорил о намерении уничтожить большевистскую Россию как источник мирового зла. Нападение на нашу страну было для Гитлера лишь вопросом времени. В 1939 году он в любом случае не собирался этого делать. Ни с военной, ни с внешнеполитической точки зрения Германия еще не была готова к большой войне с Советским Союзом.
Таким образом, Сталин заключил союз со смертельно опасным врагом и демонстративно оттолкнул своих стратегических союзников.
Вот, как это происходило.
Англия пошла на беспрецедентный шаг — перед лицом германской агрессии гарантировала территориальную целостность Польши. Запад не терял надежды привлечь Сталина на свою сторону. Первыми в Москву приехали представители западных военных миссий, которые хотели договориться о совместных действиях против нацистской Германии на случай войны.
Немецкий посол Шуленбург писал в первых числах августа в Берлин своей подруге:
«Москва становится центром мировой политики. Нас заваливают длинными телеграммами; шифровальщики буквально выбиваются из сил. В конце недели сюда прибывают военные миссии англичан и французов. Их переговоры будут очень трудными. Я им не завидую!.. Я надеюсь, что войну можно будет все–таки предотвратить. Однако сегодня все так перепуталось, что никто не может с уверенностью сказать, что принесет следующий день. Стараюсь сохранить чувство юмора, хотя это не всегда удается».
2 августа политбюро утвердило состав делегации на переговорах с западными военными миссиями: нарком Ворошилов, начальник управления военно–воздушных сил Красной армии Александр Дмитриевич Локтионов, начальник Генштаба Борис Михайлович Шапошников, его заместитель Иван Васильевич Смородинов, нарком Военно–морского флота Николай Герасимович Кузнецов.
7 августа Ворошилов записал указания Сталина — как вести себя на переговорах. Прежде всего спросить, есть ли у англичан и французов полномочия подписать в Москве военную конвенцию. Если полномочий не окажется (о чем было заранее известно), развести руками и спросить, зачем тогда приехали? Если будут настаивать на продолжении переговоров, свести их к обсуждению вопроса о пропуске Красной армии через территорию Польши и Румынии. Если выяснится, что свободный проход наших войск невозможен, заявить, что соглашение невозможно…
Все, что желали получить Англия и Франция, это согласие Сталина не поддерживать нацистскую Германию, если Гитлер на кого–то нападет. О реальной военной помощи Лондон и Париж фактически не просили. Но Сталин поставил вопрос так, что переговоры были обречены с самого начала. Ему было известно, что Польша даже накануне войны с Германией не согласится на ввод советских войск на свою территорию.
«Это привело бы к оккупации части страны и нашей полной зависимости от Советов, — объяснял генеральный инспектор вооруженных сил Польши маршал Эдвард Рыдз–Смиглый. — Советское правительство хорошо знает нашу позицию и если, несмотря на это, выдвигает сейчас требование нашего согласия как необходимое условие продолжения переговоров, то оно тем самым доказывает, что серьезно к соглашению не стремится.
Заявление Ворошилова только указывает, что советское правительство хочет так вести переговоры, чтобы их затянуть или
сорвать. Советы не имеют намерения вступать в войну с Германией».
Польский генерал был прав. Сталин не собирался осенью тридцать девятого воевать с нацистской Германией из–за Польши. Накануне переговоров один из руководителей исполкома Коминтерна Дмитрий Захарович Мануильский выступал в узкой аудитории:
– Сейчас за нами так ухаживают, как приблизительно за богатой московской невестой в свое время (смех в зале). Но мы цену своей красоте знаем (аплодисменты) и если сделаем брак, то по расчету (смех, аплодисменты). Я не скажу вслед за английской печатью, что соглашение между Советским Союзом, Англией и Францией уже в кармане. В кармане может быть и фига…
Почему Сталин согласился на переговоры с англичанами и французами?