Югославию. Это произошло через несколько часов после подписания в Москве советско–югославского договора. Праздничный банкет отменили, ограничились шампанским. Югославы хотели включить в договор пункт о военной взаимопомощи. Сталин отказал югославам. Когда Гитлер оккупировал и расчленил Югославию, Сталин не стал протестовать. Не отозвал советского посла из Берлина, не прекратил сотрудничество с нацистской Германией и не отправил Красную армию на помощь братьям–сербам.
«Россия теперь держится в стороне, — восторгался министр пропаганды Йозеф Геббельс. — Никто не хочет попасть на линию нашего огня. Так–то лучше».
12 апреля драматург Всеволод Витальевич Вишневский, автор знаменитой пьесы «Оптимистическая трагедия», записал в дневнике:
«Вернулся из Кремля: был у Ворошилова… Он перешел к теме Гитлера: человек оказался гораздо умнее и серьезнее, чем мы предполагали. Большой ум, сила… Пусть упрекают: маньяк, некультурный, экспансивный и прочее, но в своем деле — гений, сила… Мы внимательно слушали. Трезвая оценка возможного врага». На следующий день, 13 апреля, в воскресенье, Сталин сделал неожиданный жест. Вождь приехал на вокзал проводить польщенного таким вниманием министра иностранных дел Японии Ёсукэ Мацуока.
«Этого не ожидал никто, — вспоминал Молотов, — потому что Сталин никогда никого не встречал и не провожал. Японцы, да и немцы, были потрясены. Поезд задержали на час. Мы со Сталиным крепко напоили Мацуоку и чуть ли не внесли его в вагон. Эти проводы стоили того, что Япония не стала с нами воевать».
Весь дипломатический корпус увидел, как Сталин обнял за плечи немецкого посла Шуленбурга и попросил его позаботиться о том, чтобы
Германия и Советский Союз и дальше оставались друзьями. Затем
Сталин повернулся к немецкому полковнику Хансу Кребсу,
исполнявшему обязанности военного атташе, и пожал ему руку со словами:
— Мы останемся друзьями, что бы ни случилось.
Министр Геббельс записал в дневнике: «Как хорошо обладать силой! Сталин явно не хочет знакомиться с германскими танками… Я провел весь день в лихорадочном ощущении счастья. Какое воскресение из долгой зимней ночи!»
17 апреля югославская армия капитулировала. Третий рейх находился в зените могущества. «Для немецкого солдата нет невозможного» — этими словами заканчивалась сводка вермахта, где подводились итоги боевых действий на Балканах и в Северной Африке.
«4 мая, в шесть вечера, — вспоминал адъютант Гитлера, — состоялось обычное после каждой успешной кампании выступление фюрера в рейхстаге. Подчеркнув мощь и выдающиеся успехи вермахта, Гитлер сказал: «Сорок первому году суждено войти в историю как году нашего величайшего триумфа».
Но Гитлер не сказал, что оккупация Югославии заставила его отложить нападение на Советский Союз на четыре недели. А это имело большое значение для нашей страны…
Как раз на следующий день в Москве Шуленбург объяснял Деканозову, в каком бешенстве пребывает Гитлер из–за истории с Югославией.
«Германия как великая держава, — говорил немецкий посол, — не могла терпеть действий югославского правительства, которое по прошествии всего лишь нескольких часов после подписания пакта с Германией посадило в тюрьму министров, подписавших этот пакт… У Гитлера остался неприятный осадок от действий советского правительства, заключившего договор с Югославией. У него создалось впечатление, что Советский Союз стремится препятствовать осуществлению Германией своих жизненных интересов».
Шуленбург предупредил советского посла, что не имеет указаний из Берлина и ведет эту беседу в частном порядке.
Но Деканозов просто не мог поверить, что немецкие дипломаты ведут эту беседу на свой страх и риск! И счел их слова попыткой спровоцировать советское правительство на какой–то опасный шаг. Тем не менее Деканозов доложил Молотову:
«По мнению Шуленбурга, слухи о предстоящей войне Советского Союза с Германией являются «взрывчатым веществом» и их надо пресечь, «сломать им острие»… Шуленбург несколько раз повторял мысль, что следует что–то предпринять, чтобы пресечь слухи…»
Вечером того же дня, 5 мая 1941 года, в Кремле состоялся традиционный прием для выпускников и преподавателей шестнадцати военных академий и девяти военных факультетов гражданских учебных заведений. На приеме выступил Сталин.
Речь не опубликовали. Иностранные дипломаты и журналисты, работавшие в Москве, пытались выяснить, что именно сказал вождь военным. Советская разведка организовала утечку информации, точнее дезинформации, специально для германского посольства. И посол Шуленбург сообщил в Берлин, что Сталин, сопоставив силы Красной армии и вермахта, «старался подготовить своих приверженцев к новому компромиссу с Германией».
В реальности речь носила прямо противоположный характер. Сталин пренебрежительно говорил о вермахте и превозносил успехи Красной армии. Многие историки даже увидели в словах призыв к превентивной войне против Германии. Но Сталин объяснил соратникам:
— Я сказал это, чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии, о чем трубят газеты всего мира.
Немецкие победы на Западе производили сильное впечатление. И Сталин успокаивал своих командиров. Заодно напомнил, что Германия — потенциальный противник. Это не означало, что война вот–вот начнется. Красная армия должна постепенно готовиться к тому, чтобы в какой–то момент перехватить у Гитлера военную инициативу.
На следующий день, 6 мая, в газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о назначении Сталина председателем Совета народных комиссаров. Он сделал себя главой правительства, в частности, с прицелом на зарубежные поездки. Конечно, в мире никто не заблуждался относительно его реальной роли. Но, с протокольной точки зрения, генерального секретаря партии нельзя было принять с официальным визитом. Роль главы правительства позволяла Сталину поехать за границу, где он не был с дореволюционных времен.
В Москве обсуждался вопрос о том, что Сталину есть смысл самому побывать в Берлине и объясниться с Гитлером. Ситуация с каждым днем становилась все сложнее. Советские военные нервничали, видя, как немецкие войска концентрируются на западных границах Советского Союза.
9 мая состоялась вторая беседа послов. На сей раз угощал Деканозов. Шуленбург пришел на встречу воодушевленный. Он считал, что назначение Сталина главой правительства открывает неожиданную возможность для активной дипломатии, которая снимет угрозу войны.
«По мнению Шуленбурга, — доложил Молотову Деканозов, — Сталин мог бы в связи со своим назначением обратиться с письмами к руководящим политическим деятелям дружественных СССР стран, например, к Мацуока, Муссолини и Гитлеру. В письме Гитлеру могло быть сказано, что до Сталина дошли сведения о слухах по поводу якобы имеющегося обострения советско–германских отношений и даже возможности конфликта. Для противодействия этим слухам Сталин предлагает издать совместное коммюнике. На это последовал бы ответ фюрера, и вопрос, по мнению Шуленбурга, был бы разрешен».
Незадолго до встречи двух послов резидентура советской внешней разведки, работавшая в Берлине, сообщила в Москву, что, судя по всему, Гитлер предъявит некий ультиматум, который станет основой для новых переговоров. Поэтому предложение Шуленбурга и восприняли как начало этого нового тура переговоров.
Идея организовать обмен письмами, чтобы решить накопившиеся проблемы, Сталину явно нравилась. Встреча с Гитлером, новая поездка Молотова в Берлин или нацистского министра иностранных дел Риббентропа в Москву казались реальными… Но на следующий день совсем другой человек и с другим посланием отправился из Берлина в Лондон.
10 мая 1941 года заместитель фюрера по партии имперский министр Рудольф Гесс на двухмоторном истребителе «Мессершмитт‑110» улетел в Англию, которая находилась в состоянии войны с Германией. Гесс любил летать и сел за штурвал сам. Он хорошо подготовился к полету, запасся картами и лекарствами, долетел до Шотландии и прыгнул с парашютом.
Он еще был в воздухе, когда его испуганные адъютанты принесли Гитлеру прощальное письмо.
Второй человек в партийной иерархии намеревался предложить Лондону мир: Берлин гарантирует неприкосновенность Британской империи, Англия предоставляет Германии свободу рук в Европе. Гесс полетел втайне от Гитлера, но ему казалось, что он исполняет желание фюрера помириться с Англией накануне нападения на Советский Союз, чтобы избежать войны на два фронта.
Это была суббота, британский премьер–министр Уинстон Черчилль отдыхал. После обеда ему сообщили о сильном налете на Лондон. «Я был бессилен что–либо предпринять, — вспоминал Черчилль, — поэтому продолжал смотреть комический фильм». А вечером ему сообщили о том, что в Шотландию прибыл Гесс. Черчилль решил, что это какое–то недоразумение. Но это была не ошибка.
Рудольф Гесс приземлился близ поместья герцога Гамильтона на западе Шотландии. «Гесс прыгнул с парашютом, — пометил Геббельс в дневнике. — Самолет разбился, а сам он вывихнул ногу. Его обнаружил один крестьянин, и он был арестован местным ополчением. Можно и смеяться, и плакать одновременно».
Заместитель фюрера был еще и официальным преемником Гитлера. 1 сентября 1939 года, в день начала Второй мировой, Адольф Гитлер появился перед депутатами рейхстага в новеньком военном мундире:
– Я не хочу ничего иного, кроме как быть первым солдатом рейха. Вот почему я снова надел мундир, который с давних времен был для меня самым святым и дорогим. И сниму его только после победы, ибо поражения я не переживу. Если в этой борьбе со мной что–то случится, моим преемником станет мой товарищ по партии Геринг. Если же чтонибудь случится и с Герингом, следующий на очереди мой преемник — товарищ Гесс…
Рудольф Гесс считался одним из самых близких к фюреру людей. Он обожествлял Гитлера и часто повторял: