.
По всем каналам — дипломатическим и разведывательным — шел поток противоречивой информации. Даже британская разведка,
располагавшая широкой сетью, никак не могла понять, что в реальности происходит между Москвой и Берлином.
В двадцатых числах мая британские разведчики сошлись во мнении, что слухи о войне между Германией и Советским Союзом развеялись. Москва и Берлин готовятся подписать новое торговое соглашение. Исходили из того, что германская экономика затяжную войну без советских поставок не осилит.
Только 5 июня британская разведка пришла к выводу, что, судя по масштабам германских военных приготовлений в Восточной Европе, возможно, Гитлер решил нанести удар по Советскому Союзу. Но и 10 июня разведка все еще не знала, чего ожидать. Докладывала: в конце месяца мы станем свидетелями либо войны, либо нового соглашения Москвы и Берлина. И, наконец, 12 июня разведка сообщила Черчиллю: новые данные свидетельствуют о том, что Гитлер нападет на Советский Союз.
А в Москве в конце мая, докладывая Сталину, нарком обороны Тимошенко сказал:
– Последнее время немцы слишком часто нарушают наше воздушное пространство и производят глубокие облеты нашей территории. Мы с Жуковым считаем, что надо сбивать немецкие самолеты.
Вождь отмахнулся от предупреждений:
– Германский посол заверил нас от имени Гитлера, что у них сейчас в авиации очень много молодежи, которая профессионально слабо подготовлена. Молодые летчики плохо ориентируются в воздухе. Поэтому посол просил не обращать особого внимания на их блуждающие самолеты.
Тимошенко и Жуков осторожно пытались втолковать вождю, что ему морочат голову: немецкие военные самолеты умышленно летают над важнейшими объектами и спускаются до непозволительной высоты, чтобы лучше их рассмотреть.
– Ну что же, — вдруг согласился Сталин, — в таком случае надо срочно подготовить ноту по этому вопросу и потребовать от Гитлера, чтобы он прекратил самоуправство военных. Я не уверен, что Гитлер знает про эти полеты.
В июне разведывательная деятельность немецкой авиации усилилась. Вновь доложили Сталину. Он переадресовал военных в Наркомат иностранных дел:
– О всех нарушениях наших воздушных границ передайте сообщение Вышинскому, который по этим вопросам будет иметь дело с Шуленбургом.
Когда упрямый Жуков вновь обратил внимание вождя на то, что немцы усилили свою воздушную агентурную и наземную разведку, Сталин заметил:
– Они боятся нас. По секрету скажу вам, что наш посол имел серьезный разговор лично с Гитлером, и тот ему конфиденциально сообщил: «Не волнуйтесь, пожалуйста, когда будете получать сведения о концентрации наших войск в Польше. Наши войска будут проходить большую переподготовку для особо важных задач на Западе».
Получается, что Сталин поверил обещаниям Гитлера никогда не нарушать свои обязательства по отношению к Советскому Союзу. А Жуков и другие, в свою очередь, безоговорочно верили Сталину.
Но почему Сталин проявил столь несвойственную ему доверчивость? Он же видел, что Гитлер легко нарушал свои обязательства перед другими странами. И сам Сталин никогда не считал себя связанным собственными словами и обещаниями.
Обмануть можно только того, кто рад обманываться.
По словам Жукова, Сталин «полагал, что, если мы будем вести крайне осторожную политику и не давать повода немцам к развязыванию войны, будем выполнять взятые на себя торговые и иные обязательства, войны можно избежать или, в крайнем случае, оттянуть ее».
Генеральный секретарь исполкома Коминтерна Георгий Димитров получил по своим каналам очередное предупреждение о готовящемся нападении немцев: «Германия нападет на СССР 21 июня!» Утром 21 июня Димитров позвонил Молотову:
– Я прошу вас переговорить с Иосифом Виссарионовичем. Необходимо дать какие–то указания компартиям.
Молотов, несколько раздраженный звонком, ответил:
– Положение неясно. Ведется большая игра. Не все зависит от нас. Я переговорю с Иосифом Виссарионовичем. Если будет что–то особое, позвоню!
За несколько часов до начала войны Сталин и Молотов все еще думали, будто Гитлер с ними играет!
Сотрудник министерства иностранных дел Германии Рудольф фон Шелия в документах советской военной разведки значился под псевдонимом Ариец. Он ненавидел и нацистский режим, и советский. Его завербовали от имени британской разведки. Он снабжал Москву секретной информацией, думая, что помогает Англии.
Все, что он знал, рассказывал Ильзе Штебе — псевдоним Альта. А она передавала информацию своему связному из советского посольства. 20 июня Альта встретилась с Рудольфом фон Шелия. Он сказал, что Германия нападет на СССР в течение ближайших двух дней.
21 июня Альта попыталась встретиться со своим связным, чтобы сообщить в Москву эту жизненно важную информацию. Но офицерразведчик не смог прийти — из–за плотного немецкого наблюдения. На следующий день, 21 июня, Альта сама пришла к советскому посольству, но увидела, что повсюду сотрудники гестапо.
В Москве поздно вечером 21 июня нарком иностранных дел Молотов пригласил немецкого посла и выразил протест против систематического нарушения границы германскими летчиками. Заметил:
– Любой другой стране мы бы уже давно объявили ультиматум. Но мы уверены, что немецкое командование положит конец этим полетам.
Молотов удивленно спросил Шуленбурга:
– Создается впечатление, будто немецкое правительство чем–то недовольно. Но чем? Нельзя ли объясниться? Советское правительство удивлено слухами о том, что Германия готовит войну против Советского Союза. И к тому же у нас имеются сведения, что жены и дети персонала немецкого посольства покинули Москву. С чем это связано?
Шуленбург обещал доложить о разговоре в Берлин. Что еще он мог ответить?
В германском посольстве в Москве работал давний агент советской разведки — Герхард Кегель. Утром 21 июня он встретился со своим связным — военным инженером 2‑го ранга Константином Борисовичем Леонтьевым. Встреча состоялась возле станции метро «Дворец Советов» (ныне «Кропоткинская»).
Кегель сказал:
– Ночью начнется война.
Объяснил, что посол Шуленбург получил из Берлина важную и срочную телеграмму. Герхард Кегель обещал к вечеру узнать, что в ней.
Но в Кремль, зная настроения Сталина, передавать его слова не стали. Начальник военной разведки генерал Голиков принял решение ждать до вечера. Это был последний мирный день.
Вечером 21 июня Кегель вновь покинул посольство и поехал на улицу Горького. Из здания Центрального телеграфа позвонил по оставленному ему номеру. Приехал связной. Было уже семь вечера. Кегель подтвердил, что ночью начнется война.
Военный инженер 2‑го ранга Леонтьев вернулся в разведывательное управление Красной армии. Составили спецсообщение. Генерал Голиков приказал в запечатанном конверте отправить его Сталину, Молотову и наркому обороны маршалу Тимошенко.
Дальнейшее известно. Ранним утром Шуленбург приехал в Кремль. Его принял Молотов.
«Шуленбург, — сказано в записи беседы, — говорит, что не может выразить свое подавленное настроение, вызванное неоправданным и неожиданным действием своего правительства. Он отдавал все свои силы для создания мира и дружбы с СССР…
Товарищ Молотов спрашивает, что означает эта нота? Шуленбург отвечает, что, по его мнению, это начало войны».
А в Берлине советский полпред Деканозов несколько дней пытался встретиться с Риббентропом. Имперский министр под разными предлогами уклонялся от беседы. В последний мирный день в его секретариате отвечали: министр находится вне Берлина и появится поздно вечером. Когда он вернется, полпреда об этом уведомят.
В Берлине было три часа ночи, когда Эрих Зоммер, переводчик германского министерства иностранных дел, позвонил в советское посольство. Трубку взял переводчик посла Валентин Михайлович Бережков. Зоммер сказал, что Деканозова ждет Риббентроп. Нацистский министр часто принимал послов ночью. Странность состояла в том, что советского полпреда повезли на немецком автомобиле. Обычно он ездил на своем.
Отец Валентина Бережкова, инженер–судостроитель, в 1916 году был командирован в США и хотел уехать за океан вместе с беременной женой, но теща отговорила. «Не будь бабушка столь упрямой, — вспоминал Бережков, — я бы родился в Соединенных Штатах. И, быть может, оказался бы переводчиком не Сталина, а Рузвельта».
Деканозов пытался вручить полученную из Москвы ноту. Риббентроп сразу его прервал и кивнул руководителю своей канцелярии. Тот зачитал заявление об объявлении войны. Деканозов слушал молча. Видно было, как его лицо краснело, кулаки сжимались.
– Весьма сожалею, — произнес он.
Переводчику Риббентропа Эриху Зоммеру Деканозов позднее заметил:
– Крайне сожалею, что наши вожди, Сталин и Гитлер, не встретились. История пошла бы иным путем.
Когда Деканозов и Бережков вернулись из министерства в советское посольство, здание было окружено эсэсовцами. Прервалась телефонная связь. Полпред распорядился уничтожить секретные документы и шифры. Покидать посольство немцы запретили. А именно это было позарез необходимо нашим разведчикам!
Резидент политической разведки Амаяк Кобулов находился в Москве.
Его замещал лейтенант госбезопасности Александр Михайлович Коротков. Его ждала большая карьера, со временем он возглавит нелегальную разведку. Но в тот день ему нужно было во что бы то ни стало повидаться с важнейшими агентами берлинской резидентуры.
Обаятельный Валентин Михайлович Бережков сумел договориться с эсэсовцем, начальником охраны посольства. За хорошим ужином объяснил, что другу нужно попрощаться с немецкой девушкой, с которой у него роман. Бережков сел за руль. Эсэсовец рядом. Коротков на заднем сидении. Они доехали до самого крупного в ту пору в Европе универсального магазина. Коротков выскочил из машины. Здесь проще было затеряться в толпе, вспоминал Бережков. К тому же поблизости находится подземка. Договорились через два часа встретиться у метро.