Американцы не просто наблюдали подъем нацизма как зрители: он напрямую влиял на их жизнь. Эдгар Моурер рассказывал историю тринадцатилетнего американца, которого называет просто Артуром. Мальчик учился в иезуитской школе в Берлине и однажды зимой 1931 г. задал отцу вопрос:
– Папа, а как ты относишься к национал-социализму?
– Я о нем не думаю, – уклончиво ответил отец, прекрасно понимая, на какую опасную почву ступает. – Национал-социализм – это чисто немецкое дело, которое нас с тобой не касается.
Но Артур не сдавался. Несколько дней спустя он задал вопрос иначе:
– Папа, а если бы ты был немцем, ты стал бы национал-социалистом?
Отец тогда поинтересовался, с чего вдруг такие вопросы.
– Понимаешь, почти все мои друзья – национал-социалисты, – объяснил Артур. – Я хочу быть вместе с ними. Если ты не с ними, то пропускаешь много чего интересного.
Отец расстроился и объяснил Артуру, что католические епископы осуждают нацистов.
– Как дети-католики могут быть членами запрещенной организации?
– Не знаю, папа, – ответил Артур. – Вот, могут. А если ты не национал-социалист, то ты в школе никто. А я иностранец. Как ты думаешь, я могу все равно вступить в партию?
Моурер далее рассказывает, что Артур так никуда и не вступил. Но к 1932 г. половина учащихся в его классе открыто поддерживала партию Гитлера. Несмотря на усилия иезуитов по предотвращению политизации класса, даже буйные мальчиковые игры теперь отражали актуальные баталии взрослых. Одной из самых популярных игр была «врезающиеся колесницы». Подражая сценам из фильма 1925 г. «Бен Гур», они врезались друг в друга, словно на колесницах. Сперва стороны в этой игре назывались «римляне» и «иудеи». Потом они стали называться «центристы» и «нацисты», а столкновения стали ожесточеннее, с вполне настоящими попытками причинить противнику вред.
Американские корреспонденты в своих репортажах часто избегали делать прямые предсказания насчет того, как далеко поддержка нацистов сможет завести Гитлера. Но в частном общении с издателями они довольно прямо говорили о связи между плохой экономической ситуацией и её влиянием на политику. В письме от 28 декабря 1931 г. К. М. Моррисону, редактору Philadelphia Public Ledger, Никербокер дал довольно мрачное описание страны, в которой работал. Перед этим он только что поездил по всей Германии, собирая материалы для серии статей. «Я никогда не видел раньше своими глазами такой отчаянной бедности, которая видна всюду», – писал он. Подобные условия, предупреждал он, наверняка приведут к новой беде.
Но у корреспондентов вроде Никербокера и Моурера порой бывали отдельные светлые моменты, даже и во времена всеобщей отчаянной бедности. Раз оба репортера шли по Фридрихштрассе и остановили пару проходивших там женщин. Никербокер представился и спросил, что они думают о последних изменениях в правительстве, связанных с ослаблением социал-демократов и усилением более консервативных политиков.
– Нам больше нравятся эти новые господа, – ответила одна из женщин.
Никербокер и Моурер удивленно спросили почему.
– Эти проклятые социалисты со своей свободной любовью совершенно не дают честным проституткам нормально зарабатывать, – сказала та. – Новые все поменяют, так что у нас хоть шанс появится!
Как сардонически заметил Моурер, они с Никербокером сделали из этой замечательной беседы статьи, но редакторы в Chicago Daily News не взяли текст, сочтя его «слишком горячей темой».
По большей части американцы, наблюдавшие в Германии жизнь обычных немцев, видели мало хорошего. Энид Кейес, студентка по обмену из Беркли, так писала домой 17 ноября 1931 г. о «печальной» стороне берлинской жизни: «Квартала не пройдешь, чтоб не попался слепой или старуха в набитых газетами галошах вместо туфель, калека, седой ветеран – все они попрошайничают, продают спички или шнурки. Старики с узловатыми руками, сутулыми плечами и синими от холода лицами бродят в поисках приработка, собирают ветки в опавшем парке или ищут бумагу в канавах». На следующий месяц она отметила, что люди выглядят еще более деморализованными, а нищих «на улицах становится все больше и больше». Женщины подходили к прохожим и говорили, что они голодны, что их дети «просят есть», добавляла она.
В своем письме Моррисону Никербокер делал из всего этого выводы, что Германия в условиях такого кризиса не просто не может выплатить репарации сейчас, «она никогда не сможет их выплатить». Любая попытка Франции продавить свои интересы приведет к ответной реакции, добавил он. «Германия – это Самсон [sic]. Она скорее потянет и обрушит все здание, чем продолжит платить «дань». Весь народ, от коммунистов до национал-социалистов, считает, что он не должен это выплачивать».
Дальше он предсказывал так: «Если Германия избавится от репараций, встанет под знамена Гитлера – а она, похоже, настроена это сделать – и оправится экономически по мере окончания мирового кризиса, который не вечен, то рано или поздно она вооружится снова. Деньги, которые мы отправляем в Европу, так или иначе пойдут на вооружения. И это всего лишь еще один способ сказать, что на этом континенте снова начнется война».
В своем ответном письме Никербокеру от 8 января 1932 г. Моррисон поблагодарил своих корреспондентов за изложение своих впечатлений, особенно касательно отношения немцев к репарациям. Он предположил, что после всего этого США будут не так сочувственно относиться к немецким бедам. «Сопротивление в Германии приведет к сопротивлению на этой стороне Атлантики», – писал он. Но Моррисон пренебрег предупреждениями Никербокера о грядущей новой войне, сосредоточившись на экономических следствиях стремительного подъема Гитлера. «Страна уже ждет, что через месяц Гитлер придет к власти в Германии. Неожиданностью это не будет, но в финансовом и экономическом смысле это может стать полной катастрофой», – добавил он. Если сравнивать с гораздо более тревожными предсказаниями Никербокера, прогноз Моррисона выглядел довольно умеренным.
Меж тем в начале 1930-х нацисты усиливались все больше и больше, и даже Никербокер начал сомневаться, насколько он верно оценил реальную опасность Гитлера. В своем письме Перси Уиннеру, редактору New York Evening Post, он 18 июня 1932 г. писал, что на ближайших парламентских выборах Гитлер получит шанс войти в правящую коалицию. Никербокер по-прежнему считал его менее могущественной фигурой, чем Муссолини – не в последнюю очередь из-за его «женственности». Он предсказывал, что президент Гинденбург без проблем сможет контролировать его. «Гитлер – изнеженный гомосексуалист, капрал с гиперчувствительным политическим чутьем, – писал он. – Гинденбург – фельдмаршал с гранитным лицом и глубоким басом, чья манера командовать вызывает у капралов трепет».
Далее он предсказывал следующее: «Если Гитлер явится к Гинденбургу и скажет: “Пора покончить с Республикой”, то Гинденбург выкрикнет: “Was?!” – и капрал пожухнет, как лист латука в кастрюле».
Это было еще не все. Он высоко оценил способность Гитлера использовать народное недовольство. «Гитлер – это пробка. Он всплывает на каждой войне народных настроений. Никто в Германии не обладает таким чутьем на движение масс и не умеет так быстро на него отвечать». Этот талант, продолжал он, делает Гитлера бесценным для нацистской партии. Но внутри самой партии «его собственные помощники крутят им как хотят».
Наконец, Никербокер указал, что все в Германии указывает на тенденцию к «милитаризму». Включение национал-социалистов в правящую коалицию, добавлял он, приведет к исчезновению «социализма в них», оставив лишь националистическую часть. Роль Гитлера окажется важной, но ограниченной, настаивал он. Он продолжит быть «чутким носом своей партии, но я не представляю его в роли немецкого Муссолини, даже если он останется официальным главой партии».
Человек, которого Никербокер не мог представить в роли немецкого Муссолини, бросил вызов стареющему президенту страны Паулю фон Гинденбургу во время его выборов на второй срок, весной 1932 г. Гитлер отстал не намного, твердо удержав второе место в первом раунде, что привело ко второму раунду на следующий месяц. Во втором раунде Гинденбурга поддержало более 19 миллионов немцев, а Гитлера – более 13 миллионов. Гинденбург попытался взять под контроль агрессию нацистов при помощи договоренности о роспуске СА и СС, но его попытки преодолеть беспорядки в более широких масштабах не увенчались успехом. Все больше случалось забастовок и протестов из-за ухудшающихся экономических условий. Вскоре президент решил распустить правительство Генриха Брюнинга, объявив барона Франца фон Папена его преемником на посту канцлера, а также объявил новые выборы. Папен был членом Католической Центристской партии и верил, что может контролировать нацистов. Он убедил Гинденбурга снять запрет на деятельность СА и СС, что лишь сделало более частыми кровавые стычки между последними и коммунистами.
Во время выборов 31 июля 1932 г. нацисты победили, получив 230 мест в парламенте – более чем вдвое усилившись по сравнению с результатами двухлетней давности.
Это сделало их крупнейшей партией в рейхстаге, оставив социал-демократов на втором месте: у тех было 133 места. Третьей оказалась Центристская партия (97 мест), четвертой – Коммунистическая (89 мест). Канцлер фон Папен, которого корреспонденты вроде Моурера объявляли диктатором и реакционером: он одновременно ослаблял левых, снимая социал-демократов с ключевых постов, и при этом отправлял министра обороны Курта фон Шлейхера договариваться с Гитлером. Но нацистский лидер осмелел, видя успехи своей партии, и не соглашался ни на что меньшее, чем пост самого Папена. Переговоры ничем не увенчались, а 6 ноября 1932 г. состоялись новые выборы. На сей раз нацисты снова победили, но набрали на 34 места и 2 миллиона голосов меньше. В итоге у них осталось 196 мест, у социал-демократов – 121, а коммунисты выбрались на третье место, получив 100 мест.
Хотя Веймарская республика в это время шла к своему концу, многие наблюдатели обратили тогда внимание на снижение поддержки нацистов и сочли это признаком ослабления движения. Агрессивная риторика и действия порой обращались в проблемы с частью электората, а в рядах руководства начались новые расколы. Шлейхер, в начале декабря ставший канцлером после Папена, хотел воспользоваться этими разногласиями и попытался сманить в свое правительство на должность вице-канцлера Грегора Штрассера, популярного нациста, которого считали лидером сравнительно умеренного «социалистского» крыла партии. Штрассера это погубило: Гитлер всегда видел в нем своего вероятного соперника. В результате Штрассер не попал в правительство, но был вынужден отказаться от своих постов в партии.