Американцы, пытавшиеся разобраться в этих частых выборах и политических маневрах, зачастую мало что могли понять – что вполне понятно. Авраам Плоткин, американский еврей и профсоюзный организатор, прибыл в Берлин в ноябре 1932 г. с намерением изучать условия жизни рабочих в Германии и состояние местных профсоюзов. В результате в Германии он провел шесть месяцев и стал свидетелем гибели Веймарской республики и первых месяцев нацистского правления. В первые дни своего пребывания в Берлине он совершенно не был уверен, что Гитлер придет к власти. Как и журналист Никербокер, студентка Кейес и другие, он был просто поражен бедностью рабочего класса в Германии. В США Плоткин работал на Западном Побережье организатором в Международном профсоюзе работников производства женской одежды (ILGWU), потерял работу в конце 1931 г., когда профсоюз вынужден был начать экономить на зарплатах. Он прекрасно знал по личному опыту, как тяжело Великая депрессия прошлась по его собственной стране. Но он обнаружил, что в Германии условия жизни стали зачастую куда хуже. Позже, 22 ноября 1932 г., он в своем дневнике – который вел в течение всего пребывания в Германии – отметил, что первое впечатление бывает обманчивым. На улицах Кёльна и Берлина, как он отмечал, люди «хорошо скрывают свою бедность», одеваясь вполне разумно. «По их виду трудно догадаться, что, по последним данным, 44 из 100 немцев сейчас без работы, и для некоторых это тянется уже три года». Вскоре он начал общаться с местными профсоюзными деятелями и смог оценить, на что жизнь похожа в реальности. Хотя безработные получали небольшие пособия, для выхода из нищеты этого было недостаточно. «А это правда, что у вас, американцев, ванная есть в каждой квартире? – спросил его как-то один из сопровождавших, человек по имени Ганс. Он показал Плоткину здание, где было 120 жильцов и ни одной ванной. «Мне говорили, что в Нью-Йорке в каждой квартире есть туалет, – добавил Ганс. – Идите сюда. Я вам покажу, как это у нас». Он привел Плоткина в подвал дома, открыл дверь и зажег спичку, чтобы тот мог рассмотреть грубый туалет из деревянных досок. «Знаете, сколько семей пользуются этим туалетом? – продолжил он. – Девять семей. В комнатах стоят горшки, там задохнуться можно. Езжайте в Америку и расскажите там, что видели».
Побывав с Гансом в еще одном доме, он увидел, как питается одна из семей: картошка с селедкой либо картошка с маргарином в качестве главного блюда, масла на столе не бывает, в воскресенье делится один фунт мяса на четверых. Глава районного департамента здравоохранения сообщил Плоткину о быстром распространении инфекционных болезней из-за ухудшающихся санитарных условий. По его словам, бани Берлина потеряли две трети посетителей, поскольку люди не могут позволить себе даже эти маленькие траты; даже семьи с ваннами мылись по очереди в одной воде, чтобы сэкономить на подогреве.
Плоткина также «завораживали уличные женщины и их легкое поведение». Когда он пил пиво на Александерплац, к нему подошла молодая женщина и спросила, не заинтересует ли она его за две марки – эквивалент примерно 50 центов. Он отказался, и она спросила, не хочет ли он тогда одну из её четырех подруг за соседним столиком. Он снова отказался, но предложил купить ей пива и сосисок. Она радостно согласилась, но фыркнула, когда он спросил её про Веддинг – район, известный своей бедностью. Она пожаловалась, что женщины там не профессионалки, потому что продают себя «за кусок хлеба».
Во время разговора женщина очень удивилась, узнав, что Плоткин читал недавно опубликованный роман Альфреда Деблина «Берлин, Александерплац» о нищей стороне жизни города. «Помните слова Деблина о том, что время – мясник и что все мы бежим от мясницкого ножа? – спросила она. – Это и про меня, и про всех нас».
При встречах с евреями в Германии Плоткину часто приходилось отвечать на вопросы о том, как живется евреям в Америке.
– Есть ли у вас в Америке фашистская партия? – спросил кто-то.
– Нет, пока нет. У нас там был ку-клукс-клан, но пока что с ними удалось разобраться, – ответил он, имея в виду, что членов в этой организации заметно поубавилось.
– Тогда американским евреям очень повезло, – ответил ему один из евреев немецких. – У нас тут просто проклятие антисемитизма, его стало много, как никогда раньше.
Когда Плоткин сказал, что в США антисемитизм все-таки есть, слушатели посмеялись над самой возможностью сравнивать это.
– У вас в Нью-Йорке выбрасывают евреев из вагонов? – спрашивали они. – Заходят в лавки к евреям, чтобы все перебить и переломать?
Ему объяснили, что бойкоты и угрозы – повседневная часть жизни.
«Большинство евреев в Германии оказываются втянуты в невесть что, – цитировал он их. – Редкая вечерняя молитва в пятницу обходится без приступов страха».
Но, несмотря на очевидную бедность страны и антисемитизм, который Плоткин видел и про который слышал, он все-таки сомневался в способности Гитлера захватить власть – или долго удерживать её в случае захвата. Многие руководители профсоюзов полагали, что движение это уже проскочило свои лучшие времена. «Гитлеризм рассыпается, – говорил Плоткину один из них, добавляя, что коммунисты набирают популярность. – Когда гитлеровец уходит от нацистов, он идет к коммунистам, они становятся сильнее».
Плоткин решил лично взглянуть на этих нацистов. 16 декабря 1932 г. он увидел афиши, объявляющие о мероприятии в «Шпортпаласте», где должен был выступать пропагандист Йозеф Геббельс. Он пришел на час раньше, в зале была всего пара тысяч человек, хотя могло бы поместиться, по его оценкам, тысяч пятнадцать. Молодые нацисты в униформе выглядели не слишком бодро. К началу выступлений людей собралось побольше, но пустых мест все равно хватало. Первый военный марш был встречен жидкими аплодисментами. «Полное впечатление, что дух ушел, – отмечал Плоткин в своем дневнике. Хотя он высоко оценил умение Геббельса выступать, вечер не произвел на него впечатления. «И это – знаменитая немецкая угроза миру? – писал он. – Признаюсь, я разочарован… Я шел посмотреть на кита, а увидел миногу».
Другие американские евреи, бывавшие в Германии в тот период, также сомневались в реальной опасности нацистов, несмотря на все антисемитские тирады последних. Норман Корвин, молодой репортер из Массачусетса, впоследствии в эпоху радио ставший очень успешным писателем, директором и продюсером, побывал в Европе в 1931 г. В Гейдельберге он жил в мини-отеле у очень аполитичных хозяев, чей белокурый семнадцатилетний сын, однако, был убежденным нацистом. Юноша заинтересовался Корвином, который был всего на четыре года старше, и, возможно, стал первым американцем, с которым молодой немец познакомился лично. Он всюду ходил за новоприбывшим, «как верный пес», по словам последнего.
Пока они оба ходили по городу и смотрели достопримечательности, Корвин рассказывал своему спутнику о жизни в США, а немецкий подросток делился своими взглядами на будущее Германии. Нацисты, настаивал он, вернут Германии её настоящее место в мире и освободят от «загрязняющих расу». Корвин слушал, но до самого последнего дня поездки, когда они были уже в Гейдельбергском замке, не говорил новому знакомому, что он еврей. Признание было встречено молчанием, и оба они не сказали ни слова до возвращения в пансион.
Корвин уехал из Германии и был не так сильно обеспокоен случившимся, как следовало бы. Путешествуя по северной Франции, он попытался убедить одну встреченную им девушку, что её страхи о возможной новой войне не обоснованы. «Война уже не является инструментом политического воздействия», – сказал он ей.
Американские дипломаты и журналисты, базировавшиеся в Берлине, все больше интересовались человеком, возглавившим движение, о котором все говорили. В субботу 5 декабря 1931 г. посол Сэкетт встретился с Гитлером, в первый и единственный раз за свой трехлетний срок на этой должности. Он тщательно устроил все так, чтобы это не выглядело как официальная встреча с представителем оппозиции: первая встреча американского посла с Гитлером произошла за чаем, в доме Эмиля Георга фон Штаусса, поддерживавшего нацистов директора банка Deutsche Diskonto. Сэкетт, слабо говоривший по-немецки, был в сопровождении Альфреда Клифорта, первого секретаря посольства. С Гитлером были Рудольф Гесс, Герман Геринг и Путци Ганфштенгль.
Как хозяин дома, фон Штаусс первым заговорил об «удручающей» экономической ситуации в Германии – и Гитлер сразу перехватил инициативу, начав один из своих типичных монологов. Сэкетт позже заметил, что он говорил, «будто обращаясь к большой аудитории». Лидер нацистов заявил, что беды страны происходят из-за потери её колоний и территории, а также требовал пересмотра условий Версальского договора, включая возвращение Польского коридора. Он гневно отзывался о Франции, которую называл чрезмерно вооруженной, и предупреждал, что её агрессивные действия приведут к тому, что Германия таки и не выплатит свои долги – а в ином случае могла бы. Он настаивал, что боевики нацистов нужны лишь для того, «чтоб поддерживать порядок в Германии и подавлять коммунизм».
В письме государственному секретарю Генри Л. Стимсону Сэкетт отмечал, что после встречи он был в довольно нерадостных чувствах. «Гитлер произвел на меня впечатление фанатика-крестоносца, – объяснял он. – В нем есть напор и настойчивость, делающие его лидером среди тех социальных классов, что не смотрят критически на содержание его слов. У него методы оппортуниста. Он говорил с яростью, но ни разу не посмотрел мне в глаза». Многие немцы приходили к нацистам «в отчаянии из-за того, что прежние политические объединения никак не принесли облегчения тяжелым жизненным условиям». Но он предсказывал, что «если этот человек придет к власти, то сразу окажется на краю гибели – из-за внешних и внутренних проблем. Он не из тех людей, которые могут стать настоящими политиками».
Ганфштенгль оказался при Гитлере на встрече с американским послом совершенно не случайно. Этот «наполовину американец», как он любил сам о себе говорить, выпускник Гарварда, снова довольно часто оказывался теперь рука об руку с Гитлером, особенно во время встреч с американскими журналистами. Когда в 1924 г. Гитлер вышел из тюрьмы, Путци и Хелен продолжили регулярно встречаться с ним еще в течение двух лет, но в дальнейшем, в период ослабления политического влияния Гитлера, стали общаться с ним реже.