Гитлер все еще явно был увлечен Хелен. Однажды, гостя в доме Ганфштенглей, Гитлер дождался, когда Путци выйдет на время, пал на колени перед Хелен и начал говорить: «Если бы только кто-то мог позаботиться обо мне…» Как вспоминала потом Хелен, она в этот момент сидела на софе и «увидела его перед собой, положившим голову к ней на колени… он был почти как маленький мальчик». Было ли это признание в любви, как полагал позже Путци в своих мемуарах? Был ли он действительно в нее влюблен? «Я думаю, что да, – объясняла Хелен. – Я оказалась той, в кого он влюбился – так, как он способен был влюбиться».
Все эти обтекаемые формулировки Хелен вполне понятны. В конце концов, и она, и её муж задумывались – как и американские корреспонденты, и другие люди – о личной жизни Гитлера. В своих мемуарах Путци писал: «Я ощущал, что Гитлер как человек – ни рыба, ни мясо, ни птица. Ни вполне гомосексуален, ни полностью гетеросексуален… Я был совершенно уверен, что он импотент – из подавленных и мастурбирующих». Однажды Хелен спросила Гитлера:
– Почему вы не найдете себе какую-нибудь милую женщину и не женитесь?
Он ответил, что никогда не женится, потому что посвятил жизнь своей стране.
Однако, судя по свидетельствам, Гитлер – вне зависимости от своих сексуальных возможностей – был в течение своей жизни как минимум сильно увлечен несколькими женщинами, из которых только Хелен была близка ему по возрасту. Он легко очаровывал женщин старше себя, но в сексуальном смысле, по-видимому, увлекался в основном гораздо более молодыми.
Когда Путци вновь начал плотнее общаться с Гитлером в период усиления нацистов во время экономического кризиса, то обнаружил, что значительная часть его роли состоит в подавлении распространения ненужной информации. Одним из крупнейших скандалов, который ему надо было подавить в зародыше, касался отношений Гитлера с дочерью его сводной сестры, Гели Раубаль. По свидетельствам, живая и склонная к флирту Гели прибыла в Мюнхен из Вены в подростковом возрасте – как бы для учебы. Но вскоре она оказалась полностью занята своим дядей, который был старше её почти на двадцать лет. Она появлялась с ним в кафе, ресторанах, в опере и других публичных местах. Затем она переехала в новую большую квартиру на Принцрегентенплац, которая оплачивалась на деньги сторонников Гитлера. Хотя у нее была там отдельная комната, слухи об отношениях пары пошли по партийным кругам. Путци считал Гели всего лишь «пустоголовой шлюшкой», купавшейся в лучах дядиной славы. Хелен смотрела на нее более мягко. «У меня всегда было ощущение, что он пытается управлять её жизнью, тиранить её, что она все время была несколько подавлена», – говорила она, рассказывая про тот период жизни. Другие – особенно Отто Штрассер, брат главного соперника Гитлера внутри партии, – позже говорил, что Гитлер заставлял Гели возбуждать его при помощи унизительных сексуальных практик, поскольку к нормальному сексу он был не способен. Что бы ни происходило между этими двумя, 18 сентября 1931 г. Гели нашли в её комнате, убитую выстрелом в сердце. Ей было 23 года. Перед этим, по словам слышавших, у нее с Гитлером вышел какой-то громкий спор. Официально её смерть объявили самоубийством, но Путци и другим пропагандистам пришлось изрядно поработать, чтобы подавить слухи в левых газетах, писавших, что это лишь версия для прикрытия. «Пришлось заглушить и залакировать всю историю, насколько возможно», – писал он. Хотя Путци был занят поддержанием связей с американскими корреспондентами, он с ними не делился подробностями этой истории – ни о внутрипартийных слухах об отношениях Гитлера и Гели, когда они везде гуляли вместе, ни о её подозрительной гибели. Вместо этого он обычно выступал посредником для тех американских репортеров, что хотели взять у Гитлера интервью – чаще всего впервые. Пока домашняя драма Гитлера шла за кулисами, на сцене лидер нацистов успевал использовать народное недовольство, привлекавшее к нему новых сторонников. Чтобы укрепить статус Гитлера в глазах международного сообщества, Путци уговаривал его встречаться с американскими репортерами, особенно со знаменитыми.
Одной из самых знаменитых, конечно же, была Дороти Томпсон. Она уже не жила в Берлине, но и не оставалась постоянно в Нью-Йорке со своим мужем, Синклером Льюисом. Европа – и особенно Германия – тянула её назад, когда она готовила длинные публикации для Saturday Evening Post и других изданий. Она пыталась встретиться с Гитлером еще после Пивного путча в 1923 г. Услышав, что он нашел убежище в доме Ганфштенглей за пределами Мюнхена, она бросилась к дому «той американки» – но услышала от Хелен, что Гитлера уже увезли. Она вспомнила, что видела Хелен в Нью-Йорке еще во время Первой мировой войны – и писала потом, что та была «немецкой пропагандисткой». После того, как Гитлер был выпущен из тюрьмы, Томпсон сделала несколько попыток встретиться с ним, но списала свою неудачу на то, что он «высокомерен и мало общается с иностранцами»,
Как и многие американские журналисты, Томпсон обнаружила, что Путци Ганфштенгль из всего ближнего круга Гитлера выглядел наиболее колоритно. «Беспокойный. Забавный. Невероятно странный пресс-секретарь для диктатора», – писала она. Но, как и многие её коллеги, она высмеивала его как «нервного, нелепого, безудержного клоуна». Надо сказать, это не помешало ей обратиться к нему за помощью, когда в ноябре 1931 г. в Cosmopolitan ей поручили взять у Гитлера интервью. Придя в восторг от этой перспективы, она прибыла в берлинский отель «Адлон», где и столкнулась с Джоном Фарраром из нью-йоркского издательского дома Farrar&Rinehart. Он быстро убедил её написать небольшую книгу о лидере нацистов, если интервью пройдет хорошо. В конце концов, не только Cosmopolitan интересно, может ли этот странный человек стать лидером Германии – и что же он такое на самом деле?
Томпсон в полной мере воспользовалась предоставленной возможностью, быстро выпустив небольшую книгу с названием «Я видела Гитлера!» (I Saw Hitler!), и книга эта вызвала после публикации в 1932 г. большой интерес, благо её главный герой теперь был во всех политических новостях, приходящих из Германии. В предисловии она без тени сомнения высказывала общие суждения, которые многие другие оставили бы для историков будущего. Она же поступила противоположным образом. «Мы живем в слишком быстролетные времена, чтобы дожидаться, пока историки нам все объяснят про них, – эффектно поясняла она. – События несутся слишком быстро, чтобы ждать длинных книг о коротких периодах. Сейчас настала эпоха репортеров». Томпсон без колебаний делилась своими эмоциями и быстрыми суждениями, описывая все, что касалось подготовки и проведения интервью. Она кратко объяснила изменения в тактике Гитлера после его выхода из тюрьмы, отказ от подготовки мятежа и переход к другой стратегии: «Он перешел к законным методам, – писала она. – Больше никаких маршей на Берлин. Люди должны “пробудиться” – и гитлеровское движение приведет к диктатуре путем голосования! Это само по себе потрясающая идея. Представьте себе будущего диктатора, намеренного убедить людей проголосовать за отказ от собственных прав».
Этот будущий диктатор, по её мнению, уже имел свою армию и «держал улицы в страхе». Неудивительно, что Томпсон была популярна как писательница: она писала лаконично и ярко, говоря о самой сути дела. Она знала, что читатели захотят узнать побольше о стратегии Гитлера – но, что еще важнее, о том, сработает ли она. И она не собиралась разочаровывать их уклончивыми ответами. Она ждала прибытия Гитлера на встречу в отель «Кайзерхоф» – и так нервничала, что готова была схватиться за нюхательные соли. Он опоздал на час, а потом оставил её еще и ждать в комнате Путци. Томпсон обо всем этом рассказывала, поддерживая читателя в напряжении – но не слишком долго. Она эффектно одной фразой приводит читателя не только на встречу, но и в самую глубину своих ожиданий. «Когда я наконец вошла в приемную Адольфа Гитлера в отеле «Кайзерхоф», я была убеждена, что встречаюсь с будущим диктатором Германии, – писала она. – А меньше чем через пятьдесят секунд уже считала, что это совсем не так. Именно столько мне понадобилось, чтобы оценить потрясающую незначительность человека, взбудоражившего весь мир».
«Он бесформенный, почти безликий, похожий на карикатуру; его скелет словно состоял не из костей, а из хрящей, – продолжала она далее. – Болтливый, ненадежный, неустойчивый и тревожный». Затем она добавляла, ссылаясь на заголовок знаменитого романа тех времен, написанного Гансом Фалладой: «Он похож на прототип Маленького Человека». Она завершала внешний портрет Гитлера несколькими быстрыми штрихами: локон спадает «на маленький и чуть уходящий назад лоб», нос «кривоват и невыразителен», движения «неловки, почти лишены достоинства и совершенно не похожи на военную выправку». Но глаза его, отмечала она, были весьма примечательны: «они сияли тем особым светом, что часто выделяет гениев, алкоголиков и истериков». В то же время, признавала она, «в нем был мягкий, почти женский австрийский шарм». Она противопоставляла его «лицо актера…способное оживляться и замирать» лицу президента фон Гинденбурга, которое было «словно высеченным из камня», и лицу канцлера Брюнинга, похожему на «кардинала-политика восемнадцатого века». Эта мысль заставила её невольно улыбнуться и подумать, «Ох, Адольф, Адольф. Не повезет тебе!»
Томпсон также отметила, что интервью получалось с трудом, поскольку Гитлер, как обычно, вел себя в диалоге так, словно выступал перед толпой. Но значение здесь имело не содержание интервью, а её оценка этого человека и его перспектив. Хотя она добросовестно пересказала читателю все тезисы, которые он излагал в том интервью и в Mein Kampf («Евреи в ответе за все»; как она подытожила, «уберите евреев из программы Гитлера, и все просто рассыплется»), основной её посыл сводился к следующему: «Трагедия Гитлера в том, что он забрался слишком высоко». Предсказывала она следующее: «Если Гитлер придет к власти, он сможет сокрушить только самых слабых из своих врагов». В этом случае, заключала она, главный вопрос – это кто придет за ним.