Американских читателей описания и выводы Томпсон наверняка приободрили. В конце концов, она давала ясно понять, что Гитлер не доберется до верховной власти, а если и доберется, то ненадолго и не сможет ничего сделать. Когда книгу «Я видела Гитлера!» опубликовали, нацистский активист Курт Людеке, разделявший стремление Путци убедить Гитлера в значимости США и полагавший пресс-секретаря напыщенным идиотом, сказал лидеру нацистов, что хочет процитировать ему кое-что из сочинения «миссис Льюис, жены одного из самых знаменитых американских писателей». И он перевел ему отрывок о том, как она быстро поняла, что Гитлер не сможет прийти к власти.
«Кто такая эта миссис Льюис?» – спросил Гитлер. Людеке объяснил, что это Дороти Томпсон, корреспондентка, которую приводил к нему Путци. «Ja, ja, теперь припоминаю, – ответил Гитлер. – Опять Ганфштенгль! Он ко мне привел эту женщину…»
Но Гитлера выводы Томпсон скорее позабавили, чем рассердили, – к большому неудовольствию Людеке. На деле же у него были серьезные причины поддерживать любые версии, в которых его угрозу недооценивали: он обычно вел себя соответственно со всеми американцами, которым представлял его Ганфштенгль, пользуясь его американскими, а порой и гарвардскими связями.
Одним из одноклассников и давних гарвардских друзей Ганфштенгля был Ганс фон Кальтенборн, ставший потом знаменитым на всю страну радиокомментатором. Сын немецких эмигрантов, поселившихся в Милуоки, он выучил немецкий еще дома, а в колледже стал вице-президентом Deutscher Verein «Германского Союза», в котором Путци был президентом.
В 1920-х гг. Кальтенборн посетил Европу, и в Германии Ганфштенгль организовал ему несколько встреч с нацистами. Но с Гитлером он не встречался, поскольку редко готов был тратить слишком много времени в ожидании возможности взять интервью. Однако, как вспоминал Кальтенборн, Путци «считал, что любой газетный корреспондент или радиокомментатор должен был готов потратить хотя бы неделю в святой надежде, что Фюрер снизойдет до разговора с ним».
Однако 16 августа 1932 г. во время своего посещения Берлина Кальтенборн получил телеграмму от бывшего одноклассника, находившегося в тот момент в Мюнхене. В телеграмме говорилось, что удалось договориться об интервью на следующий день, место встречи – Берхтесгаден, альпийская резиденция Гитлера. Луи Лохнер, глава берлинского корреспондентского пункта Associated Press, позвонил ему и сообщил, что получил такую же телеграмму, так что можно ехать на встречу вместе. Оба сели на поезд в Мюнхен, Путци встретил их на станции. Журналисты был разочарованы, когда услышали от него, что присутствовать на встрече будет также Виганд, корреспондент Hearst. Интервью выглядело все менее и менее эксклюзивным.
Путци подвез их всех до Берхтесгадена на машине Гитлера и с его водителем. Прибывшим подали ланч на террасе маленького отеля, пока Путци отправился в «швейцарский домик» Гитлера, как назвал это место Кальтенборн. Виганд настаивал, чтобы ему дали отдельное интервью, – и оба остальных журналиста были очень довольны тем, что Путци удалось это организовать. Еще более довольны они были, когда корреспондент Hearst вернулся очень сердитый, проведя у Гитлера всего минут пятнадцать.
– Этот человек безнадежен, – сказал он. – С каждой встречей только хуже. От него никакого толку. Задаешь вопрос – он произносит речь. Не поездка, а напрасная трата времени.
Кальтенборн решил учиться на чужих ошибках и попробовать сразу начать спорить с Гитлером по еврейскому вопросу. «В отличие от Лохнера, я не жил в Германии постоянно, и мне не надо было проявлять вежливость, чтобы меня не выслали», – пояснял он позже. Они прошли к домику Гитлера, где их встретил хозяин, одетый во все черное, включая галстук. Невдалеке на ветру колыхалось на веревке белье, развешенное сводной сестрой Гитлера Ангелой, открывался прекрасный вид на баварские Альпы, а несколько нацистских охранников снаружи никак не нарушали «мирную картину», как отмечал Кальтенборн. Но он также почувствовал «скрытую враждебность», когда Путци шепотом сказал Гитлеру, кто пришел.
Как только все сели, Кальтенборн с ходу задал вопрос:
– Почему ваш антисемитизм не предполагает различения евреев, переехавших в Германию в послевоенный период, и многие почтенные еврейские семейства, жившие в Германии поколениями?
– Все евреи – иностранцы, – рявкнул Гитлер. – Кто вы такой, чтобы указывать мне, как поступать с иностранцами? Вы сами не пускаете в свою Америку чужаков, если они не демонстрируют полный кошелек, приличное здоровье и примерное поведение. И вы еще начинаете обсуждать, кого пускать или не пускать в Германию?
Кальтенборн продолжал после этого забрасывать его максимально острыми вопросами, а Лохнер сосредоточился на более стратегической теме политических планов Гитлера. Как заметил Кальтенборн, Гитлер на самом деле не отвечал на вопросы – как не ответил и на первый, – поскольку «совершенно не способен был мыслить логически и последовательно». Как обычно, он выступил против парламентской системы, которая, по его словам, «никогда не работала в Европе», и требовал авторитарного управления. Он ожидал, что придет к власти – но заручившись поддержкой германского народа. «Диктатура законна, если люди выражают доверие одному человеку и просят его принять власть», – настаивал он. Кальтенборн очень интересовался не только ответами Гитлера, но и его поведением. В какой-то момент на веранде появился волкодав Гитлера и пошел к хозяину. Вместо того, чтобы погладить собаку, Гитлер резко скомандовал «Platz!» – стандартная команда отодвинуться назад и лечь. Собака так и сделала, потом дождалась, когда Гитлер увлечется собственной речью, – и улизнула. «Я вполне мог понять, почему человек с темпераментом и биографией Гитлера не спешил демонстрировать дружбу американскому корреспонденту, но было неожиданностью увидеть, что он столь же высокомерно отвергает собственную собаку», – писал Кальтенборн. Интервью длилось 45 минут, и к концу его у Кальтенборна сложилось весьма нелестное впечатление об этой знаменитости. Но к выводу он пришел неожиданному: «Встреча с Гитлером изрядно приободрила меня, – вспоминал он. – Я не представлял, как человек такого рода, австрийский плебей с ограниченным умом мог бы однажды получить голоса большинства немцев». Он пришел к такому выводу несмотря на то, что нацисты уже набрали больше голосов и больше мест в рейхстаге, чем любая другая партия.
Но Кальтенборн впоследствии совершенно честно признал, что он не был пророком. Многие бы на его месте впоследствии подкорректировали свои воспоминания – он не стал. «Люди, встречавшие Гитлера до его прихода к власти в январе 1933 г., часто с ходу недооценивали его, – писал он в своей автобиографии. – Я не оказался исключением».
Глава 4. «Я им покажу»
Одни видели, к чему все идет, другие были слепы до самого последнего момента, а некоторые продолжали настаивать, что страхи относительно Гитлера и нацистов непропорционально раздуты, когда уже хватало свидетельств обратного. Это касается и немцев, и американцев, живших и работавших рядом с ними.
Среди немецких политиков была особая категория: считавшие, что они могут перехитрить Гитлера. 1 июня 1932 г. Франц фон Папен, только что назначенный канцлером, во время обеда в рейхсканцелярии поймал для частного разговора Луи Лохнера из Associated Press и уверил его, что знает, как контролировать нацистов эффективнее, чем это делал его предшественник. Его стратегия, объяснил он, заключается в том, чтобы регулировать их меньше, а не больше. «Я дам гитлеровцам достаточно свободы, чтобы их абсурдность вышла наружу», – сказал он американскому репортеру.
Когда Папен уступил место канцлера генералу Курту фон Шлейхеру, бывшему ранее его министром обороны, то стал пропагандировать новый подход. В разговорах с восьмидесятилетним президентом фон Гинденбургом (которого Лохнер и остальные все чаще полагали впадающим в деменцию) он утверждал, что лучший способ контролировать Гитлера – это назначить его канцлером.
Шлейхер стремился к совершенно иной политике в отношении нацистов: он пытался внести раскол в их ряды, сманивая Грегора Штрассера, главу «социалистической» фракции в партии, в свое правительство, на пост вице-канцлера. Это у него не получилось, и в своей наивности канцлер здесь некоторым образом не уступал Папену. Заняв пост в начале декабря, он быстро убедил себя, что ему удалось добиться новой эпохи «Ruhe, Ruhe, Ruhe» («Спокойствие, спокойствие, спокойствие»). Об этом он говорил Лохнеру во время рождественских каникул.
– Как видите, у меня все получилось, – объявил он. – Германия давно уже не была такой тихой, как сейчас. Даже коммунисты и нацисты ведут себя прилично. И чем дольше продолжается тишина, тем больше шансов у нынешнего правительства добиться мира внутри страны.
Позже Лохнер отмечал, что это было типичным примером поверхностности Шлейхера – принять обычное рождественское затишье за признак лучших времен. Слухи о новых разногласиях внутри нацистского движения в сочетании со снижением его поддержки на выборах 6 ноября способствовали поддержанию подобных иллюзий. Американский посол Сэкетт был больше озабочен тем, что оказавшиеся на третьем месте коммунисты увеличат количество своих мест в рейхстаге, поскольку крайние левые казались ему куда опаснее крайних правых. Он утверждал, что для борьбы с коммунистической угрозой «в данный момент очень важно иметь сильное централизованное правительство, более-менее милитаристское». Хотя Сэкетт предупреждал Вашингтон, что Гитлер явно вознамерился «править в одиночку» и что «они с Геббельсом» отлично умеют направлять события в соответствии со своими желаниям и целями», он все же несколько пренебрежительно относился к нацистскому лидеру, называя его «одним из величайших шоуменов со времен Ф. Т. Барнума».
Авраам Плоткин, американский еврейский профсоюзный деятель, прибывший в Берлин в ноябре, продолжал ходить на политические мероприятия в надежде разобраться, что же представляют собой нацисты. Он видел второе выступление Геббельса в начале января. Нацистский пропагандист