Associated Press сообщал, что Папен убежден, будто перехитрил нового канцлера. «Мы наняли Гитлера», – говорил он своим друзьям. Другими словами, Лохнер сделал вывод, что Папен все еще считает, что именно он «за рулем».
Еще внезапное возвышение Гитлера не прервало дебаты о том, может ли Гитлер на самом деле захватить власть, – а американцы в Германии уже спорили о том, к чему ведет такое драматичное развитие событий. Являются ли речи Гитлера и Mein Kampf настоящим показателем того, чем станут нацисты на деле, или же это просто эмоциональная пропаганда? Если последнее, то логично предположить, что, придя к власти, Гитлер приглушит тон, сделает программу более умеренной и попытается подружиться со многими из тех, кого он сейчас так громко ненавидит – и в стране, и за рубежом.
Из всех корреспондентов, писавших о Германии, самый длинный послужной список у С. Майлза Бутона из Baltimore Sun. Он прибыл в Германию в 1911 г. и сперва работал на Associated Press. Он готовил материалы о Первой мировой войне, написал книгу «И Кайзер отрекся» «And the Kaiser Abdicates», женился на немке и поведением своим не оставлял сомнений, что полагает себя главным авторитетом страны. «Не нужно хитроумно читать между строк, чтобы понять, что я невысокого мнения о качестве репортажей на германскую тематику, поступающих в американскую прессу», – говорил он в интервью для своей собственной газеты во время приезда в США в 1925 г. Он утверждал, что винит не коллег-корреспондентов, а редакторов, руководствующихся предрассудками. Но и на коллег он набрасывался. «Некоторые из них на деле знают о ситуации гораздо меньше, чем должны бы». По его словам, хорошо информированный корреспондент прекрасно видел бы, кого винить в происходящем в Германии – и до прихода нацистов, и после. В разговоре с Рокфордом в Иллинойсе, в Women’s Club в марте 1935 г. он указывал, что не одобрял Версальский договор с самого начала. «Прочитайте этот договор – и станет понятно, что сейчас происходит, – объяснял он. – Союзники унижали, давили и грабили Германию».
Впервые Бутон встретился с Гитлером в сентябре 1923 г., перед Пивным путчем, сделавшим нацистского лидера знаменитым. В штаб-квартире партии его встретил молодой человек, который начал объяснять, как Гитлер вернет Германии её честь, спасет от коммунистов и евреев. «Я только через несколько минут понял, что это и есть Гитлер – он говорил о себе в третьем лице, – вспоминал Бутон в неопубликованной рукописи. – Я ни до, ни после не встречал человека, который бы так полно идентифицировал себя со своей миссией».
Когда гитлеровская партия во времена Великой депрессии вновь стала крепнуть, Бутон сперва скептически отнесся к их перспективам и в 1930 г. писал, что «у них нет шансов стать правящей партией». (В 1935 г. он, наоборот, говорил, что заранее все предвидел, выступая перед своей аудиторией в университете штата Джорджия: «Все последние пять лет существования Республики я раз за разом говорил, что Гитлер и национал-социалисты придут к власти».) Но в марте 1932 г. он отмечал, что уверенно занятое Гитлером на президентских выборах второе место «является настоящим его личным триумфом, которому особенно поражаешься, если знаешь обстоятельства, в которых это было достигнуто». После этого он начал рассказывать о том, что, по его мнению, постоянно упускали его американские коллеги: о методах, применяемых против Гитлера рейхом и местными властями, поскольку эти методы превращают в шутку любые заявления представителей власти о том, что они верят в демократию. Другими словами, для Бутона важно было сообщать из Германии не о жестоких методах и идеологии нацистов, но о попытках Веймарского правительства их обуздать, запрещая выступать на радио, ограничивая деятельность газет партии и не давая их лидерам выступать публично, как это было с Гитлером после его выхода из тюрьмы. Он с презрением отзывался об идее «гитлеровской угрозы», которая «будоражит умы мира в целом и Америки в особенности». Американцы, добавлял он, считали Гитлера «всего лишь бунтарем и мелким демагогом». Цитируя описание Гитлера у Дороти Томпсон, показывающее «прототип Маленького Человека», он заявлял, что весь его богатый опыт жизни в Германии научил его избегать подобных суждений о Гитлере и его последователях, которыми пренебрегали как «странной смесью фанатиков и беспомощных невротиков».
«Я совершенно уверен, что эти самоуверенные критики неправы, – писал он. – Мало у кого из американцев в Германии есть столько друзей и знакомых среди немцев, как у меня». Эти знакомые, добавлял он, – образованные люди, «по большей части ученые, высококвалифицированные профессионалы, высокопоставленные чиновники и так далее». Как минимум 80 % из них, по его словам, голосовали за Гитлера. Из остальных десять процентов отказались голосовать за Гинденбурга, а оставшиеся 10 процентов были евреями.
«Даже некоторые из них проголосовали бы за Гитлера, если бы не антисемитская часть его программы». В конце своей длинной статьи он добавил кое-что, назвав это «еще одним важным фактом». Многие из его немецких друзей были женаты на американках, которые «без исключения поддерживали Гитлера еще более рьяно, чем их мужья-немцы». Он сам интерпретировал это так: «Это – настоящий патриотизм американского толка, благодаря которому марксизм и интернационализм невозможны в нашей стране». Вот что он говорил по сути: немцы поддерживают Гитлера из «патриотических» соображений, и американским читателям лучше не вестись на антинацистские статьи его коллег в американской прессе.
Часть его коллег сделала свои выводы относительно причин такой позиции Бутона. Лохнер из Associated Press писал 11 декабря 1932 г. своей дочери Бетти, учившейся в Чикагском университете, рассказывая об инциденте с фотографом канцлера фон Папена и несколькими журналистами, включая Лохнера и Бутона. Инцидент попал в нацистскую газету Illustrierter Beobachter с заголовком: «Von Papen und die jüdische Weltpresse» («Фон Папен и еврейская мировая пресса»). «Что они определили меня как принадлежащего к Избранному Народу, не слишком важно. Гораздо большей проблемой стало то, что Майлза Бутона – который сам был рьяным нацистом – они назвали “Салли Бутон-Кнопф”. Вся американская колония смеялась над этим», – писал Лохнер.
Лохнер пояснял, что нацистская публикация интерпретировала первое имя Бутона как «Салли», поскольку «это было любимое еврейское имя», и что они перевели фамилию Бутона на немецкий, получив «Кнопф» («пуговица»), написав перевод через дефис к самой фамилии. «Майлз до потолка взлетел, – не без злорадства отмечал Лохнер. – Он был в бешенстве, тем более что перед тем он путешествовал вместе с Гитлером на самолете. Мы оба протестовали не из-за того, что нас назвали евреями – у нас у обоих есть друзья-евреи, мы не антисемиты, – но из-за того, что в рамках идеологии нацизма нас называли евреями именно для того, чтобы оскорбить».
Лохнер сообщал, что слышал, будто Гитлер возмутился такой выходкой нацистской газеты, и несколько лидеров партии связались с ним и сообщили, что им «стыдно», что кто-то из их лагеря сыграл такую злую шутку. Лохнер написал редактору еженедельника, требуя опубликовать опровержение. «Тот так и сделал – но с формулировкой, после которой читатели подумали, что мы возражаем против того, что нас назвали евреями, – а мы возражали против того, чтобы нацисты оскорбляли евреев», – объяснял он дочери. Тем не менее Лохнеру понравилось, как нацисты раздразнили Бутона. «Мы отлично повеселились», – написал он в заключение.
Самым острым вопросом планов Гитлера в случае прихода его к власти были именно перспективы евреев. Корреспондент вроде Эдгара Моурера, чьи взгляды были противоположны бутоновским, когда речь шла о его предположениях относительно партии и того, что она собой представляет, писал статьи о нападениях коричневорубашечников на «иностранцев и евреев», порой с привлечением бронированных полицейских машин. Его жена Лилиан вспоминала, как порой в тревоге ждала часами его возвращения с «фронта». Она добавляла, что молодые бандиты в тяжелых кожаных сапогах и с револьверами вели себя «всегда нагло и развязно», что они во множестве собирались в кафе и пивных, вывешивая снаружи флаги со свастикой. Владельцам заведений ничего не оставалось, как терпеть «такие вторжения».
До прихода нацистов к власти Эдгар обычно заходил в такие места купить парням пива и послушать про их жизнь. По рассказам Лилиан, молодые боевики собирались под слоганы «Плюем на свободу!» и «Красный фронт – на фарш!» Любимый их тост звучал так: «Пробуждайся, Германия! Смерть евреям!»
– А откуда вы узнали все эти интересные вещи про евреев? – спросил однажды Эдгар.
– Aber Herr, все в Германии знают, что наши проблемы из-за евреев, – ответил один из нацистов.
– Но как? Почему? – настаивал Эдгар.
– Их слишком много. И они не такие люди, как все мы.
– У нас в стране евреев куда больше, чем в Германии. Но мы не проигрывали войн, не голодали, нас не предавали иностранцы; с нами не случилось всех тех бед, которые, как вы думаете, у вас были из-за евреев. Вот как это объяснить?
– Мы не объясняем. Мы просто знаем, что это правда, – ответил нацист и пожаловался, что евреи занимают все лучшие рабочие места «хитростью и обманом». Но немцы начали это замечать, – добавил он. – Сколько бы еврей ни работал, долго он наверху не задержится.
– То есть вы признаете, что евреи больше работают? – спросил Эдгар.
– Конечно.
– Но разве тот, кто больше работает, не заслуживает лучшей работы?
Собеседник внезапно смутился.
– Да, то есть нет. Ну не еврей же!
– А разве это логично? Это точно здравое мышление?
– Ach, «мышление»! – ответил нацист раздраженно. – Хватит с нас этого мышления. От него никаких результатов. Фюрер сказал, что настоящий нацист думает кровью.
Такое нежелание думать было везде. Юная дочь Моуреров, Диана Джейн, однажды вернулась домой из школы и сказала по-немецки, что хочет зад