тим ему пришлось подписать обещание, что он никогда не вернется. «Я еврей, – было написано в этой бумаге. – Я подтверждаю, что ко мне не применялось физическое насилие и что моя собственность осталась в неприкосновенности».
Другим не так везло. Некоторых, как Эдварда Дальберга, приехавшего в Германию редактора Scribner’s Magazine, избивали на улицах. Одна американка, жена немецкого еврея, стала свидетельницей того, как ворвавшиеся в дом штурмовики избивали её мужа – как сказали, за то, что у него в шкафу висит четыре костюма. «Четыре костюма, а мы четырнадцать лет голодали, – кричал один из его мучителей. – Евреи, мы вас ненавидим».
31 марта штурмовики схватили троих американцев и поместили в импровизированную тюрьму, где у них все отобрали и оставили спать на холодном полу. На следующий день их избили до бессознательного состояния и выкинули на улицу. Американские корреспонденты узнали об этом и других инцидентах, но Мессерсмит уговорил их повременить с репортажем о том, что случилось 31 марта с этими тремя американцами, в течение 48 часов. Он объяснил, что хочет сперва надавить на власти, чтобы те предприняли меры. Как с явным удовольствием сообщает Мессерсмит, полиция «отреагировала быстро», виновным штурмовикам быстро «сделали выговор» и исключили из рядов.
Мессерсмит и другие представители посольства выражали протесты при дальнейших нападениях на американцев, потому что эти нападения продолжались. Но они также искали и обнадеживающие признаки того, что власти могут быть открыты для сотрудничества. Летом 1933 г. знаменитый американский радиокомментатор Ханс фон Кальтенборн (известный в Америке как X. B. Кальтенборн) со своим сыном Рольфом вернулся в Берлин с кратким визитом. Он сказал Мессерсмиту, что американские репортеры вроде Моурера явно преувеличивают жестокость нацистов в своих историях об их зверствах. Через несколько дней его сын Рольф не отсалютовал вовремя нацистскому знамени на одном из парадов, и штурмовик его ударил. Узнав об инциденте, Министерство пропаганды немедленно передало отцу Рольфа письменные извинения, «надеясь, что я не стану рассказывать об этом инциденте с сыном по радио», вспоминал Кальтенборн. И добавил: «Я, конечно, не собирался эксплуатировать такую личную ситуацию».
Часть американцев словно не хотела замечать, что происходит, даже когда это происходило с ними самими.
Но уже в ранние дни правления Гитлера часть американцев, бывших в Германии, очень быстро сообразила, как драматично меняется страна, и не стала недооценивать последствия. Джеймс Г. Макдональд, глава Ассоциации внешней политики, которому вскоре предстояло стать уполномоченным по беженцам в Лиге Наций, был очень встревожен тем, что услышал сразу после приезда в Берлин 29 марта 1933 г. Как писал Макдональд в своем дневнике, в тот день Путци Ганфштенгль обрисовал «ужасные планы нацистов», не скрывая, что все это значит для евреев. «Евреи – вампиры, сосущие немецкую кровь, – со смехом сказал американскому гостю Путци. – Мы не обретем силу, пока не освободимся от них».
Макдональд так забеспокоился после слов Ганфштенгля, что не мог спать и отправился ходить по Тиргартену. Была чудесная ночь, в мирном парке вокруг попадались только влюбленные парочки, и все же он отмечал, что «все это время запредельная ненависть строила ужасные планы погубить целую категорию людей».
Во время прогулки Макдональда так ничего и не успокоило. За обедом у Моуреров он потом заметил, что оба они «страшно взвинчены». В дневнике он писал так: «Никогда не видел их раньше в таком напряжении. Он не мог говорить ни о чем, кроме террора и жестокостей». Поскольку неподалеку маячил официант, совсем свободно они разговаривать не могли. На следующей встрече через несколько дней Моурер высказывался куда более сердито. «Для него все власти состояли из бандитов, извращенцев и садистов», – писал Макдональд. Независимо от Моурера Никербокер сообщил Макдональду, что нацисты уже захватили более сорока тысяч политических заключенных. Во время бойкота евреев Макдональд оказался свидетелем душераздирающего зрелища, когда толпа окружила и дразнила пожилого еврея, а в другом случае так же вела себя «орава смеющихся и дразнящихся детей, сделавших себе развлечение из охоты на представителей народа». Встречаясь с немецкими чиновниками, он поразился тому, как они отказываются признавать, что в происходящем может быть что-то не так. Ему все это напомнило его встречи в Москве с воинствующими коммунистами. «В обоих случаях разговор скатывался к догмам» – и здесь это касалось в первую очередь расовой теории.
За два месяца до своей поездки в Берлин Макдональд встречался с Генри Гольдманом из «Goldman Sachs», который также собирался побывать в Германии. Макдональд спросил его тогда, не является ли оголтелый антисемитизм нового правительства Германии признаком того, что с немецким народом что-то не так. Гольдман, сын немецко-еврейского иммигранта, основавшего компанию, отмел вопрос Макдональда:
– Да там в Германии не больше антисемитизма, чем в США, – заявил он.
Макдональд считал Гольдмана давним «адвокатом Германии», но когда они встретились 8 апреля в отеле «Адлон», он был поражен. «Я увидел сломленного старика», – писал он.
После увиденного и услышанного Гольдман радикально пересмотрел свои взгляды на Германию. «Мистер Макдональд, я бы никогда не поверил, что худшие черты XV и XVI веков вернутся в XX веке, причем по всей Германии», – сказал он. Когда Макдональд спросил его, долго ли он намерен здесь оставаться, тот ответил: «Сколько выдержу».
Позже в тот же день Ганфштенгль организовал Макдональду встречу с Гитлером, дав ему возможность напрямую поговорить о «еврейском вопросе». Когда американский гость вошел в его офис, Гитлер «смерил меня с головы до ног довольно подозрительным взглядом», как рассказывал Макдональдс. Но ответы на вопросы об антисемитской политике звучали в его устах почти беззаботно.
– Мы не столько с евреями торопимся разобраться, сколько с социалистами и коммунистами, – объявил Гитлер. – США своевременно закрылись для этих людей, а мы – нет. Так что мы совершенно вправе принять наконец меры против них. Кроме того, раз уж о евреях речь зашла, чем плохо, что они лишаются своих тепленьких мест, учитывая, что сотни тысяч арийцев, немцев, давно на улицах? Нет, у мира нет оснований жаловаться.
Макдональд отметил, что у Гитлера «глаза фанатика, но он гораздо сдержаннее и лучше контролирует себя, чем большинство фанатиков».
Так писал об этой встрече Макдональд сразу после нее. Уже потом, по возвращении в США, он еще раз написал о том, о чем говорил Гитлер. «Он мне сказал: я сделаю то, о чем мечтает весь остальной мир. Они не знают, как избавиться от евреев. Я им покажу».
Глава 5. «Выбирайтесь отсюда скорее»
Гамильтон Фиш Армстронг, редактор Foreign Affairs, бывавший в Германии во времена Веймарской республики и писавший о её политике, приехал в Берлин в день рожденья Гитлера, 20 апреля 1933 г., меньше чем через две недели после отъезда Макдональдса. Утром, на пути от вокзала к отелю «Адлон», где Армстронг собирался остановиться, он увидел группы шумных коричневорубашечников, готовящихся к празднику. К полудню на Парижской площади перед его отелем собралась толпа, но её энтузиазму очень мешал дождь со снегом, несмотря на все попытки завести её через громкоговоритель нацистскими лозунгами.
Армстронг был знаком со многими чиновниками и профессорами Веймарской эпохи, а также с некоторыми дипломатами и корреспондентами, работавшими в Берлине. Он обнаружил, что часть британских и американских корреспондентов опасались писать о зверствах нацистов, несмотря на обилие разговоров про это. Но они понимали, что чудовищную натуру новой политики можно показать, просто цитируя слова самих нацистов. Из американских дипломатов он считал самым знающим Джорджа Мессерсмита – и именно он выглядел самым расстроенным событиями, что происходили ежедневно. «Он еле сдерживал себя, когда говорил о нацистах, разгрызал сигары и выбрасывал их с отвращением. Он перечислял, с какими сложностями ему приходится сталкиваться при попытках защитить американских граждан от агрессии», – вспоминал Армстронг. Мессерсмит выражал свое недовольство из-за бессилия правительственных чиновников сдержать нацистов; милитаризм партийных активистов, продолжал он, ставил под большое сомнение сохранение мира в Европе. Связавшись со своими давними знакомыми среди немцев, Армстронг услышал довольно подозрительные вещи о новом гитлеровском режиме. Чиновники Министерства иностранных дел вроде Ганса Дикхоффа, который впоследствии стал послом Германии в Вашингтоне, «держались за свои кресла и помалкивали», отмечал он. Ему они говорили, что нацисты – это «калифы на час» и что они сами сейчас пытаются минимизировать вред, который те нанесут германским интересами и внешней политике, пока к власти не придет другое правительство. Они добавляли, что если Гитлер удержится у власти, то наверняка придет к более умеренному курсу, столкнувшись с реальным положением дел в мире. «Они были неглупыми людьми, но я нутром чувствовал, что они ошибаются», – писал позже Армстронг.
Частично причиной пессимизма Армстронга было то, что он не смог нигде найти очень многих людей, с которыми консультировался в прежние визиты, – академические светила вроде эксперта по сельскому хозяйству Карла Брандта, экономиста Морица Бонна, основателя Германской высшей школы политической науки Эрнста Йекка. Часть из них писала статьи в Foreign Affairs или плотно сотрудничала с Советом по международным отношениям, курирующей журнал организацией. «Мне сказали, что они исчезлии, что для них же лучше будет, если я не стану их искать», – вспоминал он. Многие представители интеллектуальной элиты в таких областях, как медицина, наука и литература, уже потеряли работу, часть бежала из страны, чтобы избежать преследований. «Очень страшно было думать, что означает получившийся интеллектуальный вакуум для страны, которая не так давно оказалась обескровлена и побеждена в разрушительной войне», – отмечал позже Армстронг. Как и Макдональд, он намеревался встретиться с человеком, ответственным за подобные драматические изменения, с новым лидером, вокруг которого крутились все разговоры о будущем страны. Первым делом он отправился поговорить с Ялмаром Шахтом, которого Гитлер в награду за поддержку вновь назначил на прежний пост президента Рейхсбанка.