Разговор вышел странный. Прибывшего в Рейхсбанк Армстронга провели в большую пустую кухню. Там Шахт позировал скульптору, делавшему его бюст. Поскольку скульптор хотел смотреть на него с определенного угла – снизу, как будут смотреть на бюст зрители впоследствии, – он посадил его на стул, поставленный на стол. Как вспоминал Армстронг, скульптор продолжал свою непростую работу, делая подобие «весьма кривого и некрасивого лица», а Шахт объяснял Армстронгу, как нацисты собираются исправить ошибки капитализма, создав более стабильную и надежную экономическую систему. Он также пообещал написать статью для Foreign Affairs, что он и сделал год спустя.
Армстронга позабавили моралистские рассуждения о капитализме со стороны человека, который обеспечил Гитлеру поддержку капиталистов, но показывать своего настроения он не собирался. Его целью было добиться помощи банкира в том, чтобы организовать интервью с Гитлером. Если для этого требовалось подыграть «непомерному тщеславию» Шахта, то почему бы и нет.
Тактика сработала. 27 апреля, через неделю после прибытия Армстронга в Берлин, в отель «Адлон» приехал Путци Ганфштенгль, чтобы отвести его на интервью. Армстронг с изумлением увидел на Путци новую нацистскую униформу, ту самую, в которой тот появится позже вечером на обеде у Лохнеров. Как вспоминал Армстронг, в этом странном костюме «все не сочеталось»: китель, рубашка, штаны – все было разных оттенков коричневого – «оливковый серый», «желтовато-коричневый» и «довольно мерзкий зеленовато-коричневый».
– Путци, никогда раньше не видел тебя в форме! Как ты эффектно выглядишь! – воскликнул Армстронг.
Ганфштенгль принял комплимент абсолютно серьезно:
– Отлично вышло, верно? – ответил он. – Не говори никому, но это британский костюм. Разница сразу заметна.
Когда гостя провели в кабинет Гитлера в рейхсканцелярии, где все еще стояли преподнесенные ко дню рождения цветы, немецкий лидер приветствовал его рукопожатием и посадил за столик. В присутствии Ганфштенгля и еще одного помощника Гитлер быстро перешел к монологу о том, как он стремится к миру. «Внешне он не представлял собой ничего особенного», – вспоминал Армстронг, отметив лишь крупный нос и морщинки вокруг глаз собеседника. Но если по морщинкам пытаться предполагать, что собеседник окажется любопытным, то можно сильно ошибиться. «Хотя я прибыл с Запада, где его политика вызывала резкий антагонизм, – писал Армстронг, – он не задал мне ни одного вопроса и ничем не показал, что его вообще интересует мнение остального мира о нем лично или о ситуации в его стране». Когда Гитлер говорил, он не смотрел на Армстронга, а глядел «куда-то вверх и вдаль, словно общался прямо с Богом».
Гитлеровская презентация мирных намерений Германии быстро превратилась в его стандартную речь против условий Версальского договора и «невозможной и недопустимой» границы с Польшей. Восточного соседа он изображал монстром, нависающим над Германией.
– У Польши в зубах нож, – сказал он и для пущего эффекта оскалил сжатые зубы сам. – Она смотрит на нас с угрозой.
Германию вынудили разоружиться, и она окружена опасными соседями, настаивал Гитлер. В армиях Франции, Польши, Чехословакии и Бельгии приходится по пятьдесят солдат на одного германского, и это означает, что если начнутся снова какие-то военные действия, то только по вине соседей. Как вспоминал Армстронг, выбившийся локон Гитлера угрожающе нависал у него над глазом, пока он жестко повторял логичные и неопровержимые, с его точки зрения, аргументы: «Говорить обратное – это все равно, что обвинять беззубого кролика в нападении на тигра».
Гитлер не видел противоречий между нападками на Польшу – самую антибольшевистскую страну в регионе, воевавшую с Россией в 1920 г., – и своим тезисом, что ключевые страны мира должны объединиться для защиты от большевистской угрозы.
– Сегодня мы вооружены копьями, луками со стрелами и мечами, – продолжал он. – Опасны ли мы для мира во всем мире? Или же опасность представляют огромные армии Польши? Единственный шанс исправить положение, – настаивал он, – это вновь вооружить Германию. Больше ждать нельзя. Условием sine qua non для любого соглашения, в которое имеет смысл вступать Германии, – это как минимум паритет в вооружениях».
В редкие моменты, когда Гитлер делал паузы в монологе, Армстронг пытался задавать какие-то свои вопросы, но германский лидер не пытался даже вступить в диалог. Потом, когда Гитлер уже провожал его к двери, Армстронг колко пошутил, поблагодарив за то, что обращался в этот раз Гитлер лично к нему, а не к миллионам немцев, как обычно. Гитлер совершенно не заметил иронии и заявил, что очень доволен их «содержательной беседой».
На обратном пути в «Адлон» Ганфштенгль в разговоре был уклончив и заметил, что Гитлер проявил необычную для беседы с иностранцем открытость.
– Видите, как он был дружелюбен? – спросил он риторически. Кроме того, добавил он, Гитлер проводил гостя до двери, а этого он обычно не делает.
Однако Армстронг не чувствовал в этой новой Германии никакого дружелюбия: все было совсем не так, как в стране, которую он посетил в 1920-х. Вернувшись в Нью-Йорк, он быстро написал небольшую книгу с названием Hitler’s Reich: The First Phase («Правление Гитлера: первая фаза»), которую и опубликовал в июле 1933 г. Начиналась она с драматичного – и потрясающе точного – описания чудовищного превращения, случившегося со страной.
Исчезло множество людей. Теперь не найти практически никого из тех немцев, про которых мир в последние четырнадцать лет слышал как про специалистов по управлению или бизнесу в Республике. Исключения бывают, но волны продолжают смывать песок – и день за днем, человек за человеком последние свидетели прошлой эпохи, предыдущий народ исчезает в море нацистов. Республика стерта из мира столь надежно, что сами нацисты с трудом верят, что она вообще существовала…
Всех, кто не принимал власти Гитлера и не проявлял полную лояльность ему и его движению, не просто устраняли. «Все ведут себя так, словно этого человека никогда не было. Имя не упоминается, даже с презрением. Если кто-то спрашивает про этого человека. дается уклончивый ответ: “Ах да, этот… он вообще жив еще? Может быть, он за границей? Или в доме престарелых?” Это касается не только евреев и коммунистов, которые бежали или попали за колючую проволоку концентрационных лагерей “для их собственной безопасности”…» После этого он упомянул несколько бывших государственных чиновников уровня страны, округа или города, которые также оказались среди преследуемых, изгнанных или сломленных. «Людей, четырнадцать лет руководивших Германией, просто смели и выкинули, в том числе из памяти и из истории (в полном соответствии с программой доктора Геббельса, министра пропаганды)».
Армстронг точно передал стратегию нацистов, воскресивших «тевтонский мистицизм» и понятие «немецкого сверхчеловека», но которым пришлось как-то объяснять, почему сверхчеловек был побежден в предыдущей войне. «Или он не сверхчеловек, или у него есть алиби, – писал он. – И этим алиби стали евреи, названные предателями на своей территории».
Хотя Армстронг в своей книге дал очень наглядный портрет современной ему Германии, в конце книги он задается вопросом, не попытается ли Гитлер, «дав немецкому духу шанс выплеснуть негодование, ненависть и зависть», проложить более умеренный курс для страны, подобно своим предшественникам, пытавшимся справляться с бедами государства медленно и терпеливо. «Первая фаза революции закончена, – делает он вывод. – Но мы не можем сделать вид, что реальные свидетельства позволяют перестать бояться или что у нас уже есть четкие ответы на наши вопросы».
Армстронг не хотел впадать в полный пессимизм – о чем впоследствии несколько сожалел в своих мемуарах, поскольку практически все его пессимистичные прогнозы впоследствии полностью оправдались.
Однако главная мысль его небольшого труда была ясна: есть очень серьезные причины бояться гитлеровской Германии, и все, преуменьшающие эту опасность, заблуждаются.
В начале 1933 г., вскоре после прихода Гитлера к власти, на мировой сцене появился еще один лидер: Франклин Делано Рузвельт. Он пришел к власти в середине Великой депрессии, так что неудивительно, что он был полностью занят внутренними проблемами страны. Он произносил свою инаугурационную речь 4 марта 1933 г., в тот же день, когда нацисты получили большинство мест в рейхстаге. В этой речи он сосредоточился на необходимости национального возрождения и лишь кратко упомянул «мировую политику», в которой он отдавал США роль «доброго соседа».
Но Рузвельту надо было срочно решать, кого прислать на замену Сэкетту, послу Герберта Гувера в Германии, чьи полномочия истекали в конце марта. Несмотря на отвлекающие внутренние расклады, Рузвельт понимал, что пост этот чрезвычайно важен и что поставить на него надо человека, способного сыграть там конструктивную роль. Сперва он предложил эту работу Джеймсу М. Коксу, который в 1920 г. был кандидатом в президенты от демократической партии и был давним коллегой Рузвельта в работе. «Я в данный момент считаю Берлин особенно важным местом», – писал он, прося принять этот пост. Кокс отказался, сославшись на необходимость сосредоточиться на собственном бизнесе, включая издательскую компанию. Также президент не добился успеха, когда обратился к бывшему военному секретарю Ньютону Бэйкеру, бизнесмену Оуэну Янгу и еще паре выдающихся нью-йоркских политиков.
Пытаясь найти нового посла для работы в Берлине, Рузвельт давал понять, что он намерен работать в сторону всемирного разоружения. 16 мая он обратился к мировым лидерам, призывая избавиться от всего наступательного вооружения и отказаться от участия в наступательных войнах. На следующий день Гитлер выступил в рейхстаге с собственной речью «о мире». Он назвал предложение американского президента «лучом надежды для всех, кто хочет сотрудничать в деле сохранения мира», и сказал, что его страна «готова отказаться от наступательных вооружений и распустить всю армейскую структуру», если соседи сделают то же самое. Война – «бесконечное безумие», добавлял он, призывая закончить со старой враждой и утверждая, что Германия готова жить в мире со всеми.