Что до гитлеровских методов, Абель явно не спешил с выводами относительно них. «Парламентаризм и диктатура – не антитезы, это лишь методы решения проблем, адекватные в конкретных условиях», – писал он 7 марта. Даже когда нацисты в мае устроили сожжение книг, Абель не столько рассердился, сколько удивился, назвав сожжение книг «бессмысленным, но символическим жестом».
«Меня поражает витальность и бурный энтузиазм гитлеровского движения, его идеалистичность, его эмоциональный запал, его революционность. Им действительно важна их идея, какой бы нелепой она ни выглядела для тех, у кого нет идеи, ради которой стоит жить. Я завидую фашистам, националистам, коммунистам – всем, кто трудится во имя будущей цели». Это было удивительное признание: вот что могло привлечь американского интеллектуала к самому радикальному движению его времени!
Летом 1933 г. Абель приехал в Германию и был потрясен тем, как много людей в стране, в том числе последователей Гитлера, хочет поговорить о своем политическом опыте. У него после этого возникла идея, которой Абель долго занимался, пока не мог найти полноценную работу: он решил заняться серьезным исследованием нацизма. К июню 1934 г., при поддержке Колумбийского университета и с согласия властей Германии, он объявил конкурс на «Лучшую личную историю приверженца гитлеровского движения». Рассматривались только автобиографические сочинения и только от тех, кто вступил в партию до 1 января 1933 г., до прихода Гитлера к власти. Лучшим авторам были обещаны призы от 10 до 125 марок. «Основные критерии – полнота и честность» – говорилось в объявлении.
Это вдохновило людей, и исследователь к моменту окончания подачи работ осенью 1934 г. получил 683 текста. Из-за серии накладок с доставкой к Абелю в Нью-Йорк эти тексты добирались еще два года, так что исследование, основанное на анализе этих текстов, он смог опубликовать только в 1938 г. Это была книга «Why Hitler Came into Power» («Почему Гитлер пришел к власти»).
Абель намеревался показать, что именно привлекло к Гитлеру так много немцев. Но он также обратил внимание и на разочарование, наступившее после Первой мировой войны, и на Версальский договор, и на последовавшие революционные беспорядки в Германии. Вот как писал один молодой солдат: «Героизм превратился в трусость, правда – в ложь, на верность отвечали подлостью». Восемнадцать процентов из приславших автобиографические эссе участвовали в тех или иных военных действиях уже после войны: кто-то участвовал в подавлении мятежа левых или правых, кто-то сражался в Верхней Силезии или в долине Рура. Часть сообщала, что их шокировал «дух еврейского материализма» и что их мотивировало националистическое воспитание. «Мы не знали ничего о политике, но мы чувствовали, что в том направлении лежит будущее Германии», – объявлял один из них.
Потом случились гитлеровский неудачный Пивной путч 1923 г. и суд, который лишь сработал на его популярность. «С этого времени я не думал ни о ком, кроме Гитлера», – писал автор другого эссе. Хотя многие из написавших также упоминали тяжелую экономическую ситуацию в Германии, Абель описывал последователей Гитлера несколько иначе, чем ученые вроде Шумана. «Шуман полагает, что в основе Гитлеровского движения лежит коллективный невроз, психологическая болезнь Kleinbürgertum (мелкой буржуазии), дезорганизованная и патологическая личность целого класса в немецком народе».
Абель отбрасывает этот подход как слишком полагающийся на психоанализ и утверждает, что Шуман и другие создали совершенно неверный портрет основной «группы поддержки Гитлера». Основываясь на присланных эссе, он так описывает среднего приверженца Гитлера: «Он мужчина, ему тридцать с небольшим, он живет в городе и относится к мелкой буржуазии, женат; протестант, участвовал в Первой мировой войне, но не в революции 1918 г. или более поздних бунтах; у него нет политических пристрастий, кроме членства в национал-социалистической партии, он не принадлежит ни к каким ветеранским или полувоенным организациям. В партию он вступил примерно в 1930–1931 гг.; впервые узнал о ней из печатных источников, а затем побывал на митинге. Он был крайне разочарован республиканскими властями Германии, но он не был особым антисемитом. Его экономическое положение было стабильным, он никогда не менял работу, область работы или место жительства, он также никогда не был безработным».
Абель сыграл на разнице между своим описанием типичных последователей Гитлера – и характеристиками Шумана и остальных, хотя пересечений в этих портретах много. Главная разница состоит в том, что у Абеля, в отличие от остальных, средний нацист более стабилен эмоционально и в целом выглядит менее зловеще. Во введении он указывает, что многие из написавших ему «открыто выказывают недовольство той или иной политикой – например, антисемитизмом». Но он вполне осознавал, что принятие версии событий, рассказанной нацистами, может выглядеть как поддержка последних. «Излагая эти факты и мнения без комментариев, я не намерен создавать впечатления, что я согласен с авторами».
В собранных Абелем сочинениях можно найти множество факторов, работавших на привлекательность Гитлера. Дав его последователям шанс изложить свою версию событий, Абель значительно дополнил растущую библиотеку американских книг о нацистах, создав источник, крайне полезный для будущих исследователей. Но нетрудно понять, почему несколько американских издателей отвергли его рукопись, пока в Prentice Hall наконец не согласились её опубликовать. Попытки Абеля оставаться академически бесстрастным, изучая нацизм, выглядят довольно искусственно – и он все равно периодически дает свои оценки. Как указывал Шуман, гитлеровское движение можно только или принять, или отвергнуть. Проблема же Абеля состояла в том, что – как и когда Гитлер только что пришел к власти – он все еще пытался не отвергать и не осуждать однозначно.
Американские журналисты, своими глазами наблюдавшие взлет Гитлера, гораздо больше думали о его стремлении к полному контролю, чем о том, почему же так много немцев вообще его поддерживает. Работящий Никербокер весной и летом 1933 г. сделал целый рулон репортажей, не оставляющих сомнений в масштабах расширяющейся власти фюрера. «Адольф Гитлер стал арийским мессией», – писал он, объясняя, что тот полностью вложился в свою кампанию расовой чистоты. Рассказывая о последнем антисемитском буклете, он отметил, что там перечислялось шесть типов евреев: «Кровавые евреи; лживые евреи; евреи-мошенники; гнилые евреи; художественные евреи и денежные евреи». Он добавлял: «Сам факт того, что подобная публикация могла появиться, – лучшее доказательство благоразумия беженцев, которые уже за границей». В другой статье он писал, что Гитлер – «верховный босс» и что его власть «намного больше… чем у кого-либо из политиков в демократических системах».
Обращаясь к своему давнему опыту репортажей из Москвы, Никербокер также указал, что нацисты в изобретении новых способов террора следуют за большевиками. «Последний из советских методов, принятый на вооружение нацистами – захват политических заложников», – писал он. Он пояснял, что нацисты теперь не просто «держат всех немецких евреев заложниками хорошего поведения евреев за границей», но и охотятся на родственников любого немца, выступавшего против нацизма и сбежавшего за границу. Как и в Советском Союзе, писал он, подобные «омерзительные» методы оказываются крайне эффективны. «Смелые люди, готовые рисковать собственной жизнью, стушевываются, когда под угрозой оказывается жизнь или свобода их любимых».
Никербокер нашел одно исключение в этой жесткой системе контроля. «Немецкие нудисты – единственные, кто успешно сопротивляется нацистскому контролю», – писал он. Герман Геринг и другие нацистские руководители указом потребовали, чтобы нудисты ходили одетыми, но журналист отметил, что это оказался один из тех случаев, когда власти закрыли глаза на неповиновение. «Культ наготы пошел путем всех популярных движений, которые запретили непопулярным законом. Он стал более массовым». Но назвать это полным сопротивлением было трудно. Часть убежденных нудистов присоединялась к нацистскому движению и работала на последнее изнутри. «Они хотели подружиться с Адольфом Гитлером, который, как они, не пил алкоголя, не курил, не ел мяса». Хотя Гитлер ничем не показывал, что он примет основной элемент их практики – хождение голышом, – нудисты не сдавались. «Гитлер должен нас понять», – так цитирует их Никербокер.
Среди множества тревожных историй нудисты оказались редким случаем благополучной ситуации. Куда страшнее звучал вопрос, который Никербокер задал в начале своей книги «The Boiling Point» («Точка кипения»), поколесив по всему континенту в течение года прихода Гитлера к власти и издав свое сочинение в начале 1934 г. «Европа оделась в военную форму, – написал он. – Пойдет ли она на войну?»
Никербокер был одним из самых проницательных молодых журналистов своего времени, чья репутация была уже известна не только читателям в Нью-Йорке и Филадельфии. Польская газета Express Poranny взяла у него интервью 12 ноября 1932 г., назвав «самым обсуждаемым репортером в мире». Он не сдерживался, когда рассказывал о зверствах гитлеровцев в Германии, что вызывало бешеные протесты среди нацистов, называвшие его слова клеветой. Издателей пытались заставить отозвать его домой побыстрее, но это поначалу не приводило к результатам. Не было смысла надеяться на то, что Никербокер станет менее энергично искать ответ на свой вопрос о возможной войне – это вопрос занимал умы множества людей по обе стороны Атлантики.
Но поразительная первая глава его книги была посвящена Данцигу, балтийскому порту с преимущественно немецким населением, который Лига Наций объявила после Первой мировой войны «вольным городом». Статус города, окруженного польской территорией, вызывал значительное напряжение между Польшей и Германией и легко мог стать причиной нового конфликта. Никербокер начинает внезапно с совершенно противоположной по смыслу картины: