Данциг… Здесь были спасены десять миллионов европейских и американских жизней. Именно столько погибло на полях сражений в 1914–1918 гг. И в следующей войне погибло бы не меньше. Война должна была начаться в Данциге. Сегодня очевидно, что война здесь уже не случится, что Гитлер Воинственный стал Гитлером Миротворцем – и правителем Данцига.
Сегодня Данциг – нацистский город, и впервые за тринадцать лет здесь мир с поляками. Впервые со времен мировой войны Данциг перестал занимать первое место в списке вероятных мест начала войны.
Как пояснил Никербокер, нацисты выиграли городские выборы 28 мая 1933 г., после чего «торнадо коричневорубашечников пришло к власти, приведя в ужас всех поляков и евреев в городе. Вся Европа затаила дыхание». Но пока нацисты закрепляли свою власть в городе, Германн Раушнинг, президент данцигского сената и помощник Гитлера, немедленно отправился в Варшаву, где подписал соглашения о торговле и правах польских граждан в этом городе на Балтике. «Поляки удивились и заподозрили неладное, но остались довольны», – писал Никербокер. Данциг с Варшавой сыграли дружественный футбольный матч, и внезапно былое напряжение спало. Гитлер предложил перемирие вокруг Данцига, добавил он, и прямо сейчас это сработало.
Что же теперь думать читателям? «Это урок, показывающий Европе, что Гитлер может обеспечить мир, если хочет», – писал Никербокер. Но он предупреждал, что это может оказаться лишь тактическим перемирием, позволяющим Гитлеру перевооружиться. И все же это означает, что «в этом уголке Европы хотя бы на несколько лет воцарится мир».
Но когда Никербокер начал описывать свою поездку по другим местам в Центральной и Западной Европе, а также по Балканам, он многое сказал и об умолчаниях, и о холодном расчете. По его словам, Гитлер не стремится сейчас воевать, потому что его страна не готова к новому конфликту. «Расклад слишком невыгоден для Германии, и лишь безумец сейчас полезет снова воевать против Франции и её союзников, – писал Никербокер. – Вопреки распространенным за рубежом мнениям, Германией сейчас правит отнюдь не безумец». Хотя он не одобрял расовую доктрину и террористическую тактику нацистов, но называл их «мастерами силовой политики». Это означало, что они постараются изменить баланс сил, прежде чем начинать новую войну. Он предупреждал, что все упирается в вопрос, когда именно Гитлер почувствует себя достаточно уверенно, чтобы пойти на конфликт в расчете победить. Он консультировался с экспертами, и те в целом оценили, что потребуется 5–10 лет. Пессимистические настроения в Европе Никербокер связывал с тем, что гонка вооружений уже началась. Гитлер упорно повторял, что стремится только к миру. «Этот мир лишь создает безопасные условия для наращивания вооружений», – писал Никербокер, и конец его книги звучит несопоставимо мрачнее её начала. «Наращивание вооружений никогда не предотвращает войн».
Гитлер начал Вторую мировую войну, напав на Данциг всего пять лет спустя. Наверное, Никербокеру тогда очень хотелось убрать из книги её первую главу. Однако в его книге много полезной информации даже в первой главе. По ней видно, как очень критичный журналист хотел подстраховаться – даже несмотря на то, что он, как видно по последним главам, весьма пессимистично смотрел на вероятные следствия политики Гитлера.
Критичность Никербокера все же была на высоте – чего не скажешь о других американцах, живших в Берлине. Примерно в то же время, когда Никербокер в начале 1934 г. издал «The Boiling Point» («Точка кипения»), знаменитый британский корреспондент Первой мировой войны сэр Филип Гиббс, ставший писателем, побывал в столице Германии. Он тоже задавался вопросом, не начнется ли в Европе война. Наблюдая за марширующими под восклицания «Хайль Гитлер!» штурмовиками и гитлерюгендом, он признал: «Нельзя не поражаться великолепию немецкой молодежи… Эта юная армия – очень трогательное зрелище». Но он также был и несколько встревожен. «Гордость и дисциплина юных легко потом обращаются к злу теми, кто умен и недобр».
Он не сомневался, что Гитлер вполне может оказаться тем, кто вновь повлечет страну к катастрофе. «Он – гипнотизер, очаровавший немецкий народ, и тот слепо следует за ним», – писал он. Лидер Германии продолжал настаивать, что стремится только к миру, но старый опытный журналист обращал внимание на то, что в любом попадавшемся ему немецком журнале было полно фотографий солдат в стальных шлемах и сцен времен последней мировой войны. Одной из самых примечательных его встреч во время визита в Берлин был разговор с американкой, давно бывшей замужем за немцем. Он пил с ней чай в отеле «Фюрстенхоф», где проживал в это время, и заговорил с собеседницей о ситуации напрямую.
– Большинство людей в Англии и все во Франции считают, что Германия готовится к новой войне, – говорил он.
– Но это же невозможно! Нелепость какая-то, – искренне удивилась та. – Почему они верят в подобный абсурд?
Он пересказал свои наблюдения относительно милитаризма нацистов, их веры в расовую доктрину и преследование евреев, грубых антиинтеллектуальных теорий и общих положений «Mein Kampf» и прочие соображения относительно немецкой мечты об экспансии. Люди вроде нацистского идеолога Альфреда Розенберга, по его мнению, проповедовали полное варварство, власть инстинктов и биологических порывов.
– Мои немецкие друзья смеются над этой розенберговской болтовней, – ответила американка. – Что до маршей и прочего, это все не имеет отношения к войне. Немцы это любят, как англичане любят футбол или крикет.
Она сказала, что знает много молодых нацистов.
– Они при мне говорят вполне свободно, ведь я замужем за немцем, так что для них – вполне немка. Они не говорят, что хотят войны. Им идея войны совершенно не нравится.
Она пояснила, что войну они упоминают, только когда обсуждают, не нападет ли Франция со своими союзниками. В этом случае они, конечно, готовы защищать родину.
– Но ведь это для любого народа нормально, не так ли?
К тому времени Гиббс обратил внимание, что у их столика вьется уже несколько официантов. Он предложил собеседнице перебраться в более тихое место.
– К нам прислушиваются, – пояснил он.
Они сменили столик, и американка заговорила о Гитлере, которого она знала и которым восхищалась.
– Он настоящий миротворец, – сказала она. – Иностранцы просто не верят в его искренность. Но я уверена, что он предпочел бы дружить с Францией. Он так к этому стремится… почему Франция не принимает его предложения?
Гиббса это все не слишком убедило, но он счел слова американки вполне искренними: она верила, что Гитлер и его последователи стремятся к миру. Как и Марта Додд, она считала, что новую Германию неправильно понимают и поступают с ней несправедливо. И особенно несправедливо относятся к Адольфу Гитлеру.
Глава 7. Танцы с нацистами
В субботу 30 июня 1934 г. Марта Додд со своим кавалером, которого она описывала как «молодого секретаря из иностранного посольства», поехала на двухместном «Форде» с открытым верхом на озеро в Гросс Глиникке в пригородах Берлина. Был прекрасный теплый солнечный день, они со спутником отдохнули на пляже у озера, стараясь загореть как можно больше – они знали, что лето в Северной Европе коротко. Во второй половине дня они неспешно отправились обратно в город. «У нас кружилась голова, кожа от солнца просто горела, – довольно вспоминала Марта. – Мы не думали ни о вчерашнем, ни о сегодняшнем, ни о нацистах, ни о политике».
В город они вернулись в шесть вечера. «Я поправила юбку, села прямо и прилично, как подобает дочери дипломата», – писала она. Но столица Германии выглядела как-то не так, атмосфера была вовсе не похожа на утреннюю. На улицах было маловато народу, и большинство держалось небольшими группами; по мере приближения к центру они увидели множество армейских грузовиков и пулеметов, а также солдат, эсэсовцев и нацистских полицейских. При этом вездесущих обычно коричневорубашечников не было нигде видно. Добравшись до Тиргартенштрассе, они увидели, что обычный проезд полностью закрыт, так что пройти через военные и полицейские кордоны они смогли только с помощью своих дипломатических значков. Молодой дипломат оставил Марту перед посольской резиденцией её отца, а сам поспешил в свое посольство выяснять, что случилось и почему все так серьезно.
Еще не оправившаяся от перегрева на солнце Марта поспешила в дом, голова у нее чуть кружилась, а в темном – по контрасту – доме она сначала не могла ничего разглядеть. Она всмотрелась и разглядела вверху, на лестнице, своего брата Билла.
– Марта, это ты? – окликнул он. – Ты где была? Мы о тебе беспокоились. Тут фон Шлейхера убили. Мы не понимаем, что происходит. В Берлине военное положение.
Генерал Курт фон Шлейхер был сначала министром обороны, а потом – недолгое время – последним канцлером, перед самым приходом Гитлера к власти. Он ставил своей целью создать раскол в рядах нацистов, предложив Грегору Штрассеру, главе фракции «социалистов» и вероятному сопернику Гитлера, пост вице-канцлера. Шлейхер был одним из политиков, убеждавших Луи Лохнера из Associated Press и других корреспондентов, что правительству успешно удается «обеспечивать мир внутри страны». Утром 30 июня, пока Марта Додд со своим кавалером отдыхали на пляже, на виллу Шлейхера прибыли эсэсовцы, позвонили в дверь и застрелили хозяина дома на месте, когда тот открыл дверь. Затем они застрелили и его жену. В полдень Грегора Штрассера арестовали в его доме в Берлине и притащили в тюрьму гестапо на Принц-Альбрехтштрассе, где его застрелили через несколько часов. Штрассер никогда не принимал предложения Шлейхера присоединиться к его правительству, он к этому моменту вообще ушел из политики, но это его не спасло от гнева Гитлера.
Убийства в Берлине оказались лишь частью большой кровавой расправы, получившей название «ночь длинных ножей». По всей Германии в домах и тюрьмах теперь лежали тела, изрешеченные пулями. Генри Манн, берлинский представитель National City Bank, нашел тело одного из своих соседей у себя на ступеньках: в данном случае жертву выманили из её дома и убили прямо перед домом американца. Тело пролежало там весь день, пока наконец не приехала полиция и не увезла его, сказав прислуге Манна убрать кровь. Манн до того говорил послу Додду, что он и другие американские банкиры наверняка смогут наладить сотрудничество с новыми властями Германии. Но, как отметил в своем дневнике Додд, после этого случая Манн «не выказывал никакой терпимости к гитлеровскому режиму».